[опубликовано 22 Сентября 2015]

Хаджи Мурад Доного

В нашу задачу не входило подробное жизнеописание этих трех воителей за веру, родную землю и свободу. О них написано немало, возможно будет написано еще больше. Они этого достойны, и память о них бережно сохраняется. Однако мы хотели подчеркнуть некоторые особенности в биографиях этих львов, акцентировать внимание читателя на тех, казалось бы, неприметных с первого взгляда, фрагментах их жизни, раскрывающих внутренний мир этих героев.

***

Шуаиб (Шоаип) родился в чеченском ауле Билта-ойла. Биографы отмечают, что все его родные жили в ауле Центорой в Нохчи-мохке (Ичкерия). К этому же тайпу - цIонтрой принадлежал и Шуаиб.

Он был одним из первых чеченцев, который поддержал Шамиля в трудную минуту, когда последний прибыл в Чечню, и поселился там осенью 1839 года. Шамиль оценил эту помощь. Шуаиб один из верных сподвижников имама.По этому случаю горский летописец Мухаммад-Тахир ал-Карахи писал: «Когда Шамиль прибыл в Беной и Ведено, к нему присоединились знаменитые храбрецы Шуаиб Центороевский и Джавадхан Даргонский…Шамиль назначил Шуаиба и Джавадхана наибами в тех двух краях».

Хайдарбек из Геничутля характеризовал Шуаиба как «известного храбреца, дерзкого как лев».

В рапорте военному министру от 20 ноября 1843 года генерал-адъютант Нейдгардт характеризовал Шуаиба так: «При разделении Чечни на наибства, Шуаиб получил в управление Мичиковский участок. В самом начале вступления своего в звание наиба Мичиковского он показал необыкновенную твердость характера при введении новых учреждений, постановленных Шамилем, жестокость преследования своих врагов и боьшое умение обращаться с народом… Он пользуется большим доверием Шамиля и останется с последним в хорошем отношении, будет одним из самых уважительных ему помощников…»

Военная жизнь Шуаиба богата подвигами и победами над сильным противником, например участие наиба в разгроме отряда генерала П. Граббе летом 1842 года, где проявился его военный талант. За блестящую победу Шамиль наградил Шуаиба «драгоценным расписанным и расшитым знаменем, которое принадлежало раньше Аслан-хану». Была еще одна маленькая победа Шауиба над знаменитым генералом, но теперь на словах. После ичкеринских событияй Граббе отправил Шуаибу письмо, в котором, желая «уколоть» адресата, написал: «Ты не воображай! Не гордись тем, что убил одного или двух солдат, которые пошли в лес за дровами» На что Шуаиб ответил так: «Я сам не присутствовал, однако слышал, что мальчикшки пошли в лес резать порей и убили солдат».

Имя наиба звучит на самом высоком уровне в переписке кавказского командования с правительством. Так, военный министр А.Чернышев из Петербурга предлагает командованию использовать деньги, самые разнообразные методы для нейтрализации или организации раздора, разногласий между авторитетными наибами Ахверди-Мухаммадом и Шуаибом.

Имя Шуаиба всплывает и в международной переписке. Французский дипломат, консул в Тифлисе виконт Г.Кастильон в своем письме к министру иностранных дел Ф. Гизо от 18 мая 1844 года упоминает Шуаиба как «самого искусного из помощников Шамиля, которому он доверил командование левым флангом, т. е. всей страной, расположенной между Тереком и Андийским хребтом, того самого, который в 1842 г. в одном из ущелий Чечни нанес кровавое поражение генералу Граббе, вынужденному отказаться от экспедиции в Дарго, постоянном местопребывании Шамиля».

Сведений о военной и политической деятельности Шауиба сохранилось относительно немало: его имя пестрит в воспоминаниях современников, рапортах русских генералов, хронике военых действий и пр. Однако нам представляется, что один эпизод, записанный зятем Шамиля Абдурахманом характеризует«благородного храбреца» Шуаиба наиболее точно. Речь о его преданности делу народно-освободительной борьбы, преданности имаму Шамиля, для которого он «был самым близким помощником имама во всех военных делах». Ради имама он не пожалел ни своего состояния, ни своей жизни. Подтверждением служит следующий случай: «Однажды Шамилю и его войскам пришлось переночевать в лесу, ночь была довольно темной. Расположились друг от друга на дистанциях. Поблизости к имаму были только его приближенные. Недалеко расположился наиб Шамиля… Муса из Балахуни. Он, оказывается, сидел со своими товарищами у костров, и совершенно неожиданно из лесной темноты к ним приблизился один юноша-чеченец и у костра захотел погреться. Муса велел ему удалиться вон; юноша протянул свою руку к пистолету за поясом, как бы хотел выстрелить. Муса опередил его и, выхватив свой пистолет, выстрелил в грудь, он упал и, растянувшись, закатил глаза. Когда Шамиль услышал выстрел, поднялся с постели и поспешил к месту происшествия с оружием в руках, увидел умирающего юношу. Он спросил Мусу о нем: кто он? Он ответил, что тот пришел за тем-то, хотел то то. «Я убил его, зная, что мне его смерть лучше, чем моя»… Утром узнали, что убитый (племянник) сын сестры наиба Шуайба. Шамиль выразил ему соболезнование и сожаление свое за горячность наиба Мусы. Шуайб даже не изменился в лице, только сказал имаму: «Если бы я вас не любил и не уважал от чистого сердца, искренне не служил бы Аллаху и его посланнику в вере, я бы отомстил Мусе за  убийство племянника. Сейчас же я готов пожертвовать собой, своим имуществом, жизнью своих детей за Божье дело».

Шуаиб. Воин. Муджахид.

***

Боевая жизнь Джаватхана(Джовтха) из Дарго была короткой, но насыщенной и яркой. Он был одним из тех, кто осенью 1839 года прибыл к Шамилю, ободрил его и стал верным его сподвижником. Имам перебрался в Чечню из Дагестана, где в течение почти трех месяцев держал оборону Ахульго. Разбитый, но не сломленный, Шамиль нуждался в поддержке. Ее он нашел в Чечне в лице Джават-Хана, который обратился к имаму с такими словами в пересказе Мухаммад-Тахира ал-Карахи: «Ты не грусти по поводу пропажи и рассеяния твоих старых товарищей. Здесь у тебя появятся новые, равные прежним, постоянные товарищи числом более трех тысяч. Я буду тебе как бы рабом-мамлюком, которому ты будешь приказывать то, что ты желаешь. Я буду повиноваться тебе, так, как ты желаешь».

Собрав вокруг себя надежных людей, Шамиль поручил каждому из них управление обществами. «Над Шалинской областью, писал Хайдарбек Геничутлинский, – повелитель правоверных назначил тогда своим наместником испытанного в деле героя Джават-Хана из Дарго».

В последующем вся детельность Джават-Хана заключалась в военных походах, сражениях, проповедях среди населения, укреплении шариата в селах. Его имя не раз вспоминается в донесениях и рапортах кавказского командования. Так, в докладной записке генерал-майора Пулло (1840 г.), говорится о событиях у селения Ишкарты, где Ахмед-хан Мехтулинский со своей милицией пытался атаковать кавалерию Джават-Хана, но мгновенно была опрокинута наездниками наиба. «Горячо преследуя опрокинутую милицию, – продолжал далее генерал, – Джават-Хан обыскал нашу позицию и занял все высоты позади нее, овладел родником и путем отступленияна эрпели, между тем как шамиль, окруженный значками и избранными мюридами, помчался на курган Амир-тюбе и занял прямой путь наш на Шуру».

Джават-Хан достойно проявил себя и в знаменитом Ичкеринском сражении летом 1842 года.

Когда граф П. Граббе с большим отрядом выступил в поход, конечной целью которого должна было стать взятие Дарго, столица Шамиля, его пытались отговорить от задуманного: «В лесах Чечни сидят всадники, подобные львам. В стране имама живут суровые храбрецы.Ты не ходи к ним. Ты только отдашь им в добычу одежды и поставишь трупы собакам и волкам на съедение». Однако Граббе не прислушался к советам и в результате потерпел сокрушительное поражение. На третий день похода против русского отряда наибы Джават-Хан, со своим заместителем Сухайбом, Шуаиб, Уллубей «разожгли пламя войны». Во время атаки Джават-Хан был тяжело ранен, и очень переживал за это. Летописец Мухаммад-Тахир ал-Карахи писал, что он «кусал себе кончики пальцев, сожалея, что у него нет возможности принять участие в этой битве».

При жизни Джават-Хан был отмечен имамом Шамилем наградой, которая каким-то образом через много лет оказалась в коллекции князя А.И. Барятинского, и которая в настоящее время находится в собрании Дагестанского государственного объединенного историко-архитектурного музея. Среди всех других орденов, находящихся в собрании музея, орден Джават-Хана выделяется своей оригинальностью, размерами, отделкой и, конечно же, надписью, которая гласит: «Наибу, восстанавливающему порядок и наставляющему на путь Пророка Джават-Хану. Да будет вечна его сила».

***

Байсунгур (БойсагIар), участник Кавказской войны, был родом из аула Беной.

В последнее время вокруг этой личности возникло немало разговоров, которые в большинстве своем пустые. Вместо того, чтобы внимательно изучать историю, бережно собирать материал, анализировать его, советоваться, люди начинают возносить или уничижать ту или иную личность, оставившую свой след в истории. Байсангур из Беноя вовсе не нуждается в хвалебных эпитетах и выдуманных историях, которые приписывают ему эмоциональные «специалисты».     

Тот факт, что в свое время имам Шамиль в награду необыкновенной храбрости и преданности делу газавата, наградил Байсунгура двумя орденами, говорит сам за себя.

Из разговора с Гази-Мухаммадом, сыном Шамиля, прибывшим в Калугу с Кавказа, который оттуда привез последние  новости, А.Руновский  пишет о начале востания, произошедшем в Беное.

По его словам, начало беспокойств в Баяни (в Беное) произошло следующим образом: известный наиб Байсунгур, решившийся умереть, но не сдаваться русским, - видя нерасположение беноевцев последовать его примеру, - удалился в окружающие Беной леса с целью поселиться там навсегда, для чего выстроил себе и дом. За ним последовали только три человека, а через несколько времени присоединились еще пять или шесть». Власти, направив в село вооруженный отряд,  потребовали от жителей помощи к розыску и поимке Байсунгура, на что сельчане отвечали «что для них Байсунгур не нужен и потому искать его они не станут, а если нужен он отряду, то пусть отряд и ищет его: они препятствовать не будут».

На этот ответ власти заметили, что если сельчане не исполнят предъявленного требования, то они будут выселены из родного села. Эта угроза и стала причиной их восстания.

«Переселение горцев их тех мест, – заметил в разговоре Шамиль, – где лежат кости предков их, всегда повлечет за собою неудовольствие и восстание: места эти, как бы бесплодны и нездоровы не были, представляют собой предмет самой глубокой и искренней привязанности горцев».

Что же касаетсядо жителей аула Беной, то, по мнению Шамиля, не их упорство, а именно личность Байсунгура представляет опасность для властей и если есть он, то будет и восстание. Именно Байсунгур вснародно поклялся, что не снимет шамилевских наград, «пока не слетит с него голова». «Поэтому, – замечает А. Руновский, – на преданность беноевцов тогда только можно будет положиться, когда не будет между ними Байсунгура. Но этого, кажется, иначе нельзя достигнуть как с его смертью, потому что живым он едва ли отдастся в наши руки».

Наконец при переговорах, состоявшимися у кладбища, с посланцами полковника Черткова, преложившими Байсангуру сдаться, последнийуказал на ближайшие могилы и произнес: «Вот с ними говорите вы о вашем деле: они вас услышат, скорее, нежели я».

Слова пристава подтвердил и мам Шамиль, заявив: «Таш-адам Байсунгур! (камень человек Байсунгур!) …Да, это такой уж человек, я его хорошо знаю: он ни за что не изменит своему слову… Но впрочем, он больше ничего не желает, как только умереть, сражаясь против христиан».

17 февраля 1861 года Байсунгур со своим семейством и некоторыми участниками восстания был окружен войсками и после боя захвачен в плен. Не обошлось, как говорит народная молва, без предательства, верного козыря властей. Смертная казнь через повешение. Так закончилась смерть героя.

Вместе с тем, возвращаясьв эпоху Кавказской войны, небезыинтересным будет история, характеризующая взаимотношения Байсунгура и Шамиля.

В 1860 году, будучи в Калуге, в беседе с Гази-Мухаммадом, сыном имама, А. Руновский спросил его, приходилось ли ему встречаться с Байсунгуром в прошлом.

Сын имама отвечал, что незадолго до взятия русскими войсками Ведено, Шамиль получил известия, возбудившие в нем сомнение насчет верности беноевцев; вследствие чего послал своего сына с сильным отрядом к Беною удостовериться в справедливости этих слухов, и взять аманатом самого важного, самого нужного для беноевцев человека. «Этим важным человеком оказался Байсунгур, отличавшийся знатностью рода и вместе с тем необыкновенным безобразием: рябой, одноглазый, с одной нагой, с одой рукой, искривленной в дугу…».  Указывая на свои глаза, на руки и ноги, Байсунгур сказал Гази-Мухаммаду: «Все эти раны и увечья я получил сражаясь против русских и теперь я уже больше никуда не гожусь. Подумай: не будет ли тебе стыдно, что ты возьмешь в аманаты этакую дрянь? Возьми-ка лучше кого-нибудь другого, от кого можно ожидать проку больше, чем от меня».

«Ответ Гази-Мухаммада, – пишет А. Руновский, – заключал в себе и уважение к заслугам Байсунгура и тонкую лесть, весьма искусно связавшую наружное его безобразие с внутренними достоинствами и с причинами, от которых безобразие произошло…Таким обращением, Гази-Мухаммад вызвал со стороны Байсунгура большое к себе расположение. Но оно обратилось в чувство более сильное, когда Шамиль объявил ему, что убеждаясь его словами, он не хочет лишить беноевцев их храброго наиба; но имея надобность взять от них аманата, он считает в этом звании Байсунгура, которого оставляет дома, вполне доверяя его чести. Выразив в то время Гази-Мухаммаду благодарность, Байсунгур постоянно старался и потом пользовался всяким случаем, чтобы заявить ему свою симпатию».

По-разному закончилась жизнь наших героев. Сколько их дала истории многолетняя Кавказская война сказать трудно. Их было очень много, и не всех их мы знаем по имени. Но это не мешает нам восхищаться подвигами и неизвестных героев. История одиннадцати чеченцев, погибших в неравной схватке интересна тем, что ее записал царский офицер, прослуживший на Кавказе много лет. Интересна и оценка этого человека данному событию. Отбросив некоторые эмоциональные описания, мы можем представить себе, какая трагедия произошла на берегу Терека.

«…До какой отчаянной отваги доходили чеченцы в своих набегах, приведу один, вспомнившийся мне сейчас пример, – писал А.Л. Зиссерман. Собралось их одиннадцать человек, перебрались за Терек и спустились высматривать добычу на почтовой дороге, недалеко от станицы Червленной или Ищорской. Один из казачьих пикетов их, однако, заметил, дал знать в станицу, поднялась тревога, а дело близилось уже к рассвету. Чеченцы решились уходить поскорее домой, тронулись к Тереку – в одном месте выстрелы, в другом тоже, все пикеты (не везде можно было переправиться). Что делать? Решили броситься в противоположную сторону, в ногайские степи, там переждать тревогу и через день, два уйти за Терек. Между тем собравшиеся по тревоге казаки, по добытым от секретных пикетов сведениям, убедились, что хищники взяли направление по почтовой дороге и затем в степь, и пустились за ними. Сколько чеченцы не торопились, но на усталых голодных лошадях не могли уйти от погони, видя приближение казаков, они свернули  к одному из степных песчаных курганов, бросили лошадей, взобрались на верхушку кургана и решились защищаться. Их окружили – предложили  сдаться, они отвечали выстрелами, и у нас оказалась потеря. Началась перестрелка, наконец, с прибытием новых команд казаков, составивших всего человек до 200, решили штурмовать курган, назначенные для этого люди тронулись. Между тем у чеченцев уже не стало патронов, дальнейшая защита становилась невозможной, и они решились умереть, но не сдаваться… Сделав последний залп по приближавшимся людям, они привязали предварительно друг к другу ременными поясами, чтобы не разлучаться и чтобы кто-нибудь не впал в искушение отдаться живым, обнажили шашки и кинжалы, надвинули папахи на глаза и с заунывным пением мюридского религиозного лозунга «Ля илляха иль Алла» («Нет божества кроме Аллаха») ринулись навстречу наступавшим казакам… Последовала дико-кровавая сцена, одна из тех, которые составляли отличительные черты Кавказской войны, и производили сильное впечатление на всех, от простого солдата до старого боевого офицера, от родившегося, так сказать, среди подобных сцен линейного казака и до случайно попавшего сюда образованного человека – сцена потрясающая. Несколько минут каких-то смешанных диких возгласов, стонов, два-три выстрела и – конец. Одиннадцать трупов валялись кучкой, поливая песок своей кровью, а казаки выносили своих тяжело раненых товарищей и одного или двух убитых.

Так вот с какими людьми вели мы войну, какими людьми приходилось нам управлять…».