[опубликовано 3 Ноября 2014]

С.В. Максимович

Осень 1914 года застала меня в Тифлисе, куда я приехал в командировку из Персии, где служил в казачьей дивизии. В августе я получил приказ штаба округа не ехать догонять Хоперский казачий полк, к которому я был причислен и который уже ушел на войну, а отправиться на Кубань для формирования Черкесского конного полка Кавказской конной туземной дивизии Срочно выехав в г. Баталпашинск, я явился там атаману отдела полковнику Безладнову, который отправил меня по аулам для набора черкесов — добровольцев. Сформировав из них сотню, я привел ее на сборный пункт в г. Армавир и явился командиру полка князю А. З. Чавчавадзе, которого я знал раньше, в Тифлисе, где он был начальником конвоя Наместника.

Полк состоял из четырех сотен. Первая, которой командовал есаул Лихачев, убитый в 1916 году, состояла из черкесов — жителей Екатеринодарского отдела, вторая — из жителей Майкопского отдела, третья, под моей командой, из карачаевцев и нетухайцев, и четвертая, под командой ротмистра Бернацкого, из абхазцев и отчасти мингрельцев Сухумского округа Черноморской губернии.

В воздаяние патриотических чувств и верности России кавказских горцев Государь Император в начале войны амнистировал абреков — горцев, находившихся на долгосрочной каторге за кровную месть. На счету некоторых из них считалось до двадцати убийств, совершенных по этому адату. Из них была составлена особая сотня, причисленная к Ингушскому полку туземной дивизии, под командой ротмистра Дагестанского полка Кибирова. Этот последний был хорошо известен на Кавказе тем, что застрелил знаменитого разбойника Зелим-хана, чеченца, наводившего страх на весь округ и много лет подряд неуловимого. Несмотря на то, что абреки, входившие в эту сотню, достигали 60 и больше лет, все они были храбрыми воинами. На фронте Кибиров часто расправлялся с ними толстой палкой, если они засыпали в цепи или в дозоре.

Прослужив в Черкесском полку, в строю, около года, я, по выбору и рекомендации командира третьей бригады дивизии, генерал-майора П. Н. Краснова, был переведен в штаб дивизии по следующему случаю: старший адъютант по инспекторской части штабс-ротмистр Багрецов в июне 1915 года был командирован в Татарский конный полк для отбытия в нем ценза командования сотней как офицер генерального штаба. В первом же бою он был тяжело ранен в живот, отправлен на излечение в госпиталь в Царское Село и в дивизию больше не возвращался. Я был командирован в штаб временно его заместить и затем был утвержден в этой должности, оставшись при штабе дивизии, а потом и туземного корпуса до последнего дня его существования.

Сотню свою в Черкесском полку я сдал ротмистру Марданову, бывшему офицеру Нижегородского драгунского полка, который был потом убит на Пруте. Когда я явился на службу в штаб, генерал Юзефович, бывший тогда начальником штаба дивизии, представил меня Великому Князю Михаилу Александровичу как временно исполняющего должность ротмистра Багрецова. Я не скрыл при этом от Великого Князя, что боюсь не справиться с возложенной на меня работой, так как, прослужив четыре года в Персии, мне не только не приходилось ничего писать, но даже и говорить по-русски. Великий Князь возразил на это, что для писания бумаг в штабе имеются писаря, а мне надлежит лишь за ними наблюдать, чтобы они исправно выполняли свою работу, и своевременно докладывать дела.

Чины штаба жили очень дружно и через месяц, по установившемуся обычаю, я стал на «ты» со всеми. Вокруг Великого Князя собрались офицеры-гвардейцы лучшего общества и среди них только трое, а именно: капитан Никитин, я и ординарец Великого Князя, сын его камердинера, корнет Баранов, не были титулованными. Остальные же были: полковники барон Врангель и граф Комаровский, ротмистры Хан Нахичеванский, граф Бобринский, барон Жирар-де-Сукантон, граф Михаил Львович Толстой, сын писателя, и прапорщик князь Вяземский. Были и другие, но их имен я теперь уже не помню. Весь этот блестящий штаб, с оставлением Великим Князем командования туземной дивизией и назначением его командиром второго кавалерийского корпуса, рассыпался, и при заместителе Великого Князя князе Багратионе штабных было уже человек шесть-семь, в большинстве из офицеров первой бригады.

Офицерским собранием штаба заведовал ротмистр М. Л. Толстой, имевший звание Камергера Двора. За стол в обычное время садилось не менее двадцати человек, но сервировался он всегда на 25-30 персон, так как в штаб могли всегда прибыть по делу в любое время кто-либо из чинов дивизии, которых без угощения никогда не отпускали. Буфет при штабе был поэтому открыт целый день. Собрание, как и буфет, существовали на личные средства Великого Князя, также как и гараж с машинами, выписанными из Парижа, из которого каждый командир бригады пользовался отдельным автомобилем. Интересно отметить, что и после ухода Великого Князя из дивизии, содержание штаба и гаража по-прежнему оставались на его счету. Продукты к столу и для буфета как при Великом Князе, так и без него, доставлялись каждые три дня курьерами Дворцового Ведомства.

Сам Великий Князь, принужденный из-за своей болезни, язвы желудка, соблюдать диэту, столовался отдельно, в кругу своих личных адъютантов. Начальник штаба, а если при штабе была на отдыхе и одна из бригад дивизии, бригадный командир и командиры полков приглашались Великим Князем на завтрак и обед, также как и офицеры-ординарцы, являвшиеся в штаб с докладами. За столом больше трех рюмок водки пить не разрешалось. Более милого и простого человека, нежели Великий Князь, я никогда не видел, да и все офицеры и всадники, когда-либо с ним сталкивавшиеся и служившие при нем, скажут то же самое. Мы его буквально обожали, как в свое время юнкера и кадеты обожали Великого Князя Константина Константиновича, смотревшего на них как на своих собственных детей.

Конвой Великого Князя состоял из всадников всех полков дивизии под командой ротмистра Аркас и других офицеров, часто менявшихся. Среди них были ротмистры Кибиров, Кучук-Улагай, Агоев, сыгравшие впоследствии видную роль в гражданскую войну. Личным духовником Великого Князя был священник отец Василий, единственный в дивизии, так как в полках были только муллы, старший из которых считался дивизионным. При Великом Князе находились его личный поезд и санитарный поезд дивизии. Когда туземная дивизия вошла вглубь Карпат и задержалась на горном перевале «Бори-Горное» в Венгрии, наступили жестокие морозы. Великий Князь, все это время находившийся попеременно в штабах всех трех бригад, заметил, что горцы страдают от холода, в особенности — абхазцы с побережья Черного моря и закавказские татары, привыкшие к теплому климату, и спешно заказал на свой счет для всей дивизии черкески на меху, бурочную обувь и меховые перчатки.

Начальниками штаба дивизии были последовательно полковник Юзефович, литовский татарин по происхождению, генерал Половцев и генерал Готовский.
Кавказская туземная дивизия в боевом отношении и по преданности России была одной из лучших частей русской армии до последнего дня ее развала и полностью выполнила свой долг перед Царем и родиной. Ни дезертиров, ни сдавшихся в плен она не знала и только лишь по какому-нибудь особенному случаю оставляла неприятелю тела своих убитых, так как всадники всячески старались никогда не оставлять их на поле сражения

Из всех полков, по моему мнению, Татарский конный имел наилучший состав офицеров. Командовал им полковник П. Н. Половцев до тех пор, пока не ушел на должность начальника штаба дивизии по уходе с этого поста Юзефовича; это произошло перед нашим походом в Румынию в 1916 году. Татарский полк в первых боях не признавал никаких пленных, и всем сдавшимся австрийцам всадники рубили головы. В дисциплинарном отношении на первом месте стоял Кабардинский полк, на всадников которого в течение всей войны не было ни одной жалобы со стороны жителей. То же самое можно сказать и про 2-й Дагестанский полк, кадры которого выделил Дагестанский конный полк мирного времени.

Офицеры первого состава полков туземной дивизии в большинстве своем были перебиты или переранены и таких, как Черкесского полка князь Келеч-Султан Гирей, проведший всю войну в строю и получивший все возможные награды, дослужившись до чина полковника, было немного. В дивизию князь поступил из запасного эскадрона Северского драгунского полка, сам же он был кадровым офицером 12-го уланского Белгородского полка.

При отходе дивизии от Рымника в Бессарабию в начале 1917 года, где нас застало отречение Государя, начальник штаба дивизии генерал-майор Половцев был вызван в Петроград и получил назначение Командующим войсками Петроградского военного округа, а его должность занял генерального штаба полковник Готовский. Этот господин, будучи в 1915 году начальником штаба сводной гвардейской дивизии, за ссору с генералом принцем Карагеоргиевичем, которого он ударил стэком, был разжалован в рядовые. Во время посещения Государем Каменец-Подольска в 1916 году, уже получивший, будучи солдатом в авиации, три Георгиевских креста, он был прощен и ему возвратили чин полковника с назначением штаб-офицером в распоряжение князя Багратиона и с прикомандированием к Кабардинскому полку.

Во время похода на Петроград штаб дошел до станции Чалово, около которой железнодорожное полотно было разобрано, и застрял там. Когда Багратион и Готовский были затем вызваны в Петроград, ближайшей к штабу частью оказался эшелон матросов Балтийского экипажа, составлявших пулеметную команду нашей дивизии. В это время туземный корпус, то есть туземная конная дивизия с приданными ей Осетинским, Дагестанским и Туркменским полками и Осетинской пешей бригадой растянулся на несколько сот верст в эшелонах от Могилева до Петрограда. Через несколько дней, когда нам стало известно, что ни князь Багратион, ни полковник Готовский на свои должности не вернутся, на авионе прибыл офицер, привезший нам известие о том, что генерал Крымов застрелился. В штабе в это время оставались только я и поручик Саракос. Подполковник Жиляев, также состоявший при штабе, уже находился под арестом у матросов-пулеметчиков. В это время при штабе корпуса образовался солдатский комитет, куда вошло человек пятнадцать моих писарей. Офицера-летчика, прибывшего к нам из Петрограда, арестовали, но он, несмотря на приставленную к нему стражу, ночью бежал. Мне удалось связаться по телефону с домом графини Игнатьевой в Петрограде, в котором часто бывал генерал Половцев, и я просил сообщить ему, что командующий сводным корпусом генерал Крымов застрелился и что Багратион и Готовский арестованы Керенским и отправлены в Петроград, и мной получена записка от графа Комаровского, офицера штаба, что они больше не вернутся к должности.

К этому времени генерал Половцев уже не занимал должности Командующего военным округом. Через день, утром, я был разбужен гудком паровоза и в окно увидел, что (это было в пять часов утра) рядом с нашим штабным поездом стоит паровоз с двумя вагонами, один из которых был из состава императорского поезда. В этот момент ко мне явился денщик генерал Половцева и доложил, что генерал просит меня к себе.

Я был очень рад этому, так как с минуты на минуту ожидал своего ареста и не мог связаться с каким бы то ни было начальством: балтийцы заняли телеграф и никого из офицеров к нему не подпускали. Половцев привез приказ о назначении его командующим туземным корпусом и распоряжение Керенского всем полкам корпуса немедленно вернуться на Кавказ, где они должны были находиться на отдыхе впредь до распоряжения. По принятии генералом Половцевым корпуса, я от его имени передал по прямому проводу приказ всем эшелонам, растянувшимся на 100 верст, двигаться по местам своего формирования, а штабу — во Владикавказ. Что касается генерала князя Багратиона, то он впоследствии, как я слышал, служил у Советов начальником государственного коннозаводства и умер в СССР. Есть, однако, основания полагать, что умер он не своей смертью, а с ним повторилась история генерала Слащева, добровольно пошедшего из эмиграции на службу к большевикам и там ими «ликвидированного».

По прибытии во Владикавказ, приказом из Тифлиса генерал Половцев был назначен начальником Терско-Дагестанского края, оставаясь в должности командующего корпусом. Я жил с ним в атаманском дворце у Владимира Караулова, брата Терского атамана. Расстрел этого последнего в вагоне на ст. Прохладная я и мой покойный брат видели, стоя, в бурках, между 9 и 10 часами вечера на перроне вокзала. Брат вел молодых казаков в конвой к Половцеву, а я ездил по делам службы на ст. Минеральные Воды. Тысяча человек разнузданной солдатни убили атамана, стреляя на наших глазах по его вагону из винтовок.

Прибыв на Кавказ, генерал Половцев был со мной в моей станице Невинномысской, где вступил в брак с графиней Игнатьевой, разведенной женой русского военного агента в Парижа. Этот последний, растратив казенные суммы, бывшие у него на руках, чтобы скрыть растрату, перешел на службу к Советам. В моей станице Половцев приписался к Кубанскому казачьему войску и пожертвовал на станичную школу 25 тысяч рублей. После убийства атамана Караулова, генералу Половцеву и мне пришлось бежать от большевиков. Мы приехали в мою станицу, где я с ним расстался. Он отправился через Баку в Персию, а я с небольшой группой казаков ушел в Карачай, где знал все аулы и откуда когда-то набирал свою сотню Черкесского полка. Там я остановился в доме своего бывшего вестового Максута Хапаева, сына муллы Верхне-Марьинского аула, где мы начали первое восстание против большевиков в Баталпашинском отделе и куда затем приехал войсковой старшина А. Г. Шкуро, под команду которого я и поступил.
По просьбе А. Г. Шкуро я объехал с двумя всадниками и русским национальным флагом 15 аулов по Зеленчуку и по Кубани, вплоть до Теберды, и меньше чем через месяц привел к Шкуро больше 300 всадников, служивших ранее в Черкесском конном полку. Все они вместе со мной боролись с большевиками во время восстания и затем в отряде генерала Шкуро в Добровольческой Армии. 
                                                                                                                                                                                               

                                                                                                                                                                                                Полковник С.В. Максимович 
                                                                                                                                                                                                Военная быль. Париж. 1968. № 93, сентябрь.