[опубликовано 31 Декабря 2011]

Дюма Александр

Впервые путевые очерки Александра Дюма, посвященные Кавказу, были изданы в России в 1861 году в сокращенном виде. 150 лет спустя вышел их новый перевод для стотомного собрания сочинений.

Александр Дюма. Перевод Михаила Яковенко

По мере того как вы удаляетесь от Нухи, панорама становится все шире и предстает перед вами во всем своем величии. Нуха, едва видимая среди окружающих и затеняющих ее деревьев, теряется в углу, образуемом Кавказским горным хребтом, к которому она прилегает. Эти мощные и величественные по своим очертаниям горы с покрытыми снегом вершинами великолепны и по цвету. Мы ехали вдоль одной из красивейших долин Кавказа, и нам дважды пришлось пересекать вброд орошающую ее реку Алазань.

До того дня, когда лезгины совершили набег на Цинандали и взяли в плен княгинь Чавчавадзе и Орбелиани, они никогда не осмеливались пересекать эту реку. В свое время и в надлежащем месте мы расскажем об этом страшном нападении, когда презренные разбойники волочили двух принцесс царской крови, привязав их к хвостам своих лошадей, словно тех античных пленниц, о каких говорит Гомер и каких воспевает Еврипид.

По левую руку от нас была Кахетия – этот сад Кавказа, этот виноградник Грузии, где производят вино, которое соперничает с кизлярским и могло бы соперничать с французским, если бы местные жители умели делать его как надо, а главное, хранить. Его наливают в козьи или буйволиные бурдюки, и по прошествии определенного времени они придают ему особый вкус, ценимый, как уверяют, знатоками, но мне показавшийся отвратительным. То вино, какое не разлито по козьим и буйволиным бурдюкам, наливают в огромные глиняные кувшины, которые закапывают, как это арабы делают с зерновым хлебом, в своего рода силосных ямах. Здесь еще помнят, как под ногами одного русского драгуна провалилась земля и он, упав в такой глиняный кувшин, утонул в нем, как Кларенс в бочке мальвазии.

По правую руку от нас тянулась цепь скалистых крутых гор со снежными вершинами и неприступными склонами, в складках которых скрываются непокорные лезгины. Чтобы отыскать их, надо идти именно туда. Даже в Алжире, даже в Атласе не имеют понятия о таких трудностях и опасностях, с какими приходится сталкиваться во время военной экспедиции на Кавказе, не говоря уже о тех опасностях, каким вы подвергаетесь со стороны врага.

Я видел ущелье Музайя, видел перевал Сен-Бернар, но это просто королевские дороги по сравнению с военными тропами Лезгинской линии. Дорога делает огромный крюк из-за Алазани, которая своими излучинами напоминает Меандр и которую иначе пришлось бы пересекать на каждой версте, так что после трех часов езды нам удалось проделать не более двух лье, если считать по прямой. Мы остановились на почтовой станции. Нуха представала оттуда в таком восхитительном облике, что Муане сделал ее зарисовку, находящуюся в настоящее время у князя Барятинского.

Около трех часов пополудни мы снова пустились в путь и с наступлением ночи, после четырех или пяти часов езды по прелестной Алазанской долине, прибыли на станцию Бабаратминскую. Нас ожидали там лишь две деревянные лавки, стол и два табурета; к такому мы уже давно привыкли, но вот к чему мы никак не могли привыкнуть, так это к тому, что на станции нельзя было найти ничего съедобного.
К счастью, у нас был с собой запас провизии: два фазана и жареный заяц, остаток трофеев нашей охоты возле Шемахи, а точнее, ее первый трофей.

Мы выехали как можно раньше на рассвете, намереваясь во что бы то ни стало добраться в тот же вечер до Царских Колодцев. У меня в дневнике рукой генерала Дондукова-Корсакова были написаны три строчки для графа Толя, командира Переяславского полка. Большую часть дня мы катили по Упадарским степям, проехав по пути через уголок Кахетии, и наконец в седьмом часу вечера прибыли в Царские Колодцы.

Это город современной постройки, и скорее даже не город, а военный лагерь. Заметив большой дом, стоявший на возвышенности, мы остановились у его ворот и спросили полковника Толя. Слуга, к которому обратился Калино, пошел докладывать о нас хозяину дома и вернулся со словами:

– Вас ожидают.
Мы вошли.
Навстречу нам вышел старший офицер с чрезвычайно приятными манерами.
– Вы господин Дюма? — спросил он меня.
Я поклонился и подал ему свой дневник, где было несколько строк, написанных рукой князя Дондукова-Корсакова.

– А вы граф Толь? – в свою очередь спросил я, когда он закончил чтение.
Нет, – ответил он, – я князь Меликов, и я настолько счастлив предложить вам гостеприимство, что не могу позволить, чтобы вы просили его у кого-нибудь другого. Вы увидите графа Толя, но у меня дома; сейчас я передам ему приглашение прийти и отужинать вместе с нами. Это ловкое завладение гостями было проделано столь учтиво, что нам ничего не оставалось, как подчиниться.

Вещи выгрузили из тарантаса и перенесли в переднюю, а нас отвели в пре-восходные комнаты, натопленные так, словно нашего приезда ждали. Через полчаса явился граф Толь. Он долго жил в Париже и очень хорошо говорил на французском языке, на котором князь Меликов изъяснялся с некоторыми затруднениями.
Записка князя Дондукова заканчивалась постскриптумом: «Покажите г-ну Дюма замок царицы Тамары».
Царица Тамара пользуется в Грузии неоспоримой популярностью. Она была современницей Людовика Святого и, как и он, но удачливее его, вела яростную борьбу с мусульманами.

Подобно тому, как в Нормандии все древние замки считаются замками Роберта Дьявола, в Грузии все древние замки связывают с именем царицы Тамары. Так что в ее владении находятся, наверное, полторы сотни замков, служащие сегодня – какому бы царю, царице или князю они ни принадлежали прежде – жилищем орлов и ша¬калов. Стоит заметить, однако, что все они стоят в живописных местах и восхитительно расположены.

– Я всюду искал и у всех выспрашивал какую-нибудь историю о царице Тамаре, но ничего не смог найти, кроме неясных преданий и одного стихотворения Лермонтова. А вот замки царицы Тамары я находил на каждой версте.

В девять часов утра мы закончили завтрак и, встав из-за стола, обнаружили, что лошади для нас уже оседланы. Время до завтрака прошло в разглядывании рисунков одного старого художника, превосходно говорившего по-французски. К какой нации он принадлежит, я не знаю; что же касается его религии, то он, без всякого сомнения. Тамарист. Он заполнил альбом большого размера рисунками желтого, голубого и зеленого тонов; этих трех цветов ему, вероятно, было достаточно для чего угодно, и он явно поставил перед собой задачу зарисовать все замки царицы Тамары во всех видах.

Тот замок, какой нам предстояло увидеть, он зарисовал с семи разных сторон. Сев на лошадей, мы за двадцать минут проделали четыре или пять верст, отделявших нас от царских развалин. Внезапно, обогнув какую-то гору, мы увидели величественно высившийся перед нами замок. Он стоял на вершине одинокой скалы, господствующей над Алазанской долиной. Фоном ему служила великолепная цепь Кавказских гор, вдоль которой наш путь пролегал накануне. Мы находились выше фундаментов замка, а его вершина высилась над нами; проломы в его стенах были величественны и горделивы; чувствовалось, что эти бреши служили проходом не только для времени, но и для мятежей. Муане срисовал замок с того самого места, где мы остановились; возможно, это была единственная точка обзора, ускользнувшая от внимания старого художника. В шести верстах от замка царицы Тамары возвышается дру-гая гора, с которой связано еще одно предание.

Мы проезжали мимо этой горы перед закатом солнца и обратили на нее внимание из-за ее красивых очертаний и потому что она была великолепно освещена. Это гора Святого Илии. Ее подножие омывают воды соленого озера. В небольшой пещере, вырытой в середине горы, построена часовня, часто посещаемая верующими.

Предание гласит, что именно в эту пещеру пророку Илии доставлял пропитание ворон и что с вершины этой горы он вознесся на небо, оставив плащ своему ученику Елисею. Это было первое библейское предание, с которым мы встретились на нашем пути. Чувствовалось, что мы приближаемся к Армении. Вернувшись в дом князя, мы увидели его адъютанта, поджидавшего нас со своим альбомом. Он тоже был рисовальщиком и, участвуя в последней экспедиции против лезгин, сделал несколько очень любопытных зарисовок. Одной из них был вид Гарух-Меэра – горы, на которую в ходе этой экспедиции нужно было взобраться, чтобы проникнуть к лезгинам.

На другом рисунке была изображена Бежита – аул, захваченный после осады каждого его дома. Чтобы войти в аул, пришлось разрушить все его дома один за другим; когда был захвачен последний дом, аул оказался стерт с лица земли. Наконец, третий рисунок был видом аула Китури, объятого пламенем. Именно перед этим аулом, захваченным 21 августа 1858 года, генерал Вревский был ранен двумя пулями – в грудь и в ногу.
Через двенадцать дней он скончался от двух этих ранений. Полковник Карганов принял на себя командование экспедицией и, продолжая ее, взял приступом Дидо и стер его с лица земли.

Все жители этого селения, около тысячи человек, были приведены к покорности.
На четвертом рисунке были изображены лезгинские ворота, украшенные отрубленными руками; руки были прибиты гвоздями, подобно тому, как к воротам наших ферм пригвождают волчьи лапы. Отрубленные руки долгое время не подвергаются разложению и остаются, так сказать, живыми на вид благодаря какому-то составу, в ко-тором их предварительно варят. Эти ворота в одном из домов Дидо были украшены пятнадцатью руками. Другие лезгины, более благочестивые, прибивают их к стенам мечетей. В мечети Дидо было, вероятно, около двухсот прибитых рук.

Впрочем, такой христианский народ, как тушины, смертельные враги лезгин и вообще всех магометан, оказывающие огромные услуги русским в их военных экспедициях, имеют, при всех своих христианских добродетелях, тот же самый обычай: сколько врагов захватывают тушины, столько они и отрубают рук.
Во время последнего похода у одного из предводителей тушин, вместе с тремя своими сыновьями шедшего в русских рядах, был ранен старший сын. Отец боготворил этого юношу, но счел для себя делом чести никоим образом не выказывать свою слабость, хотя на самом деле сердце его было разбито.

Отца звали Шете. Возможно, это имя представляет собой искаженное слово «шайтан», что значит «дьявол». Отцу показали дом, куда перенесли раненого. Шете отправился туда. Не в силах превозмочь боль, юноша стонал.
Шете подошел к ковру, на котором лежал сын, оперся на свое ружье, взглянул на раненого и, нахмурив брови, спросил:

– Кого это я породил – мужчину или женщину?
– Мужчину, отец, – ответил Григорий.
– А если так, – произнес Шете, – то почему же этот мужчина стонет?

Раненый замолк и скончался, не испустив ни единого вздоха. Когда сын умер, отец взял труп, раздел его и положил на стол. Затем острием кинжала он сделал семьдесят пять зарубок на стене, после чего разрубил тело сына на семьдесят пять кусков — по числу родственников и друзей, способных носить оружие.

– Что ты делаешь? — спросил полковник, увидев его за этой жуткой работой.
– Я хочу отомстить за Григория, – отвечал он, – и через месяц мне доставят столько же лезгинских рук, сколько я разошлю кусков его тела.

И действительно, спустя месяц он получил от своих родственников и друзей семьдесят пять рук, к которым он добавил еще пятнадцать, добытых им самим. В общей сложности это составило девяносто рук. Григорий был отомщен. Во время боя тушин если и придет на помощь другу, то лишь по его призыву, однако редко случается, чтобы тушин звал на помощь, даже когда он сражается один против трех.

Некий тушин полюбил девушку из селения Тиармет и посватался к ней.

– Сколько лезгинских рук ты можешь принести мне в приданое? – спросила его девушка.
Молодой тушин удалился пристыжен¬ный: он еще ни разу не сражался. Придя к Шете, он рассказал ему о своей беде.
– Спроси сначала у той, которую ты полюбил, сколько она хочет рук, — сказал ему Шете.
– По крайней мере, три, – заявила девушка.
Тушин передал ее ответ Шете.

– Иди со мной в ближайший поход, – предложил ему Шете.
– А вдруг придется долго ждать, – опечалился молодой человек.
– Ну что ж, тогда пойдем теперь же, я ведь готов всегда.

Они отправились в поход и через две недели вернулись с дюжиной рук: Шете отрубил их семь, а влюбленный — пять. Парень принес на две руки больше, чем у него просили, и потому свадьба праздновалась с большой пышностью, с участием всего селения. Среди рук, добытых Шете, была одна детская. Каким образом она у него оказалась? Сейчас я вам это расскажу.

Шете служил ночным пугалом и страшилищем для лезгин; лезгинские матери, желая заставить своих детей замолчать, говорят:
– Вот сейчас я позову Шете.
И дети умолкают.

Но один из них, более упрямый, чем другие, или, может быть, не веривший в существование Шете, продол¬жал плакать. Дело было ночью. Мать взяла ребенка и открыла окно.

– Шете! Шете! Шете! – крикнула она. – Приди и отруби руку этому плаксе, который не хочет умолкнуть!
И, чтобы попугать ребенка, она высунула его за окно. Ребенок отчаянно закричал. Это был крик боли, а не страха, и мать тотчас догадалась, что произошло. Она поспешно втащила ребенка назад: его правая рука была отрублена. Случаю было угодно, чтобы Шете находился в засаде возле этого дома: он услышал неосторожные слова мате¬ри и исполнил ее просьбу.

Какими же кровожадными зверями бывают подобные люди!
Нам оставалось проделать еще около ста двадцати верст, чтобы добраться до Тифлиса. Учитывая отвратительные дороги, ожидавшие нас впереди, можно было предположить, что мы попадем в Тифлис на следующий день не ранее полудня или часа дня, да и то если будем ехать всю ночь.

На первых двух станциях, то есть на Чероской и Сигнахской, все шло отлично, и мы нашли там лошадей.
Но после второй станции, где дорога становилась безопасной, мы не сочли нужным и дальше ехать с конвоем.
Это стало причиной того, что на третьей станции, то есть на Магарской, нас приняли за людей малозначительных; в итоге, несмотря на нашу подорожную, смотритель даже не потрудился повернуть голову и заявил, что лошадей у него нет. Такие ответы нам были хорошо знакомы; но, поскольку у нас было желание пообедать, перед тем как снова отправиться в путь, а обед должен был занять целый час, мы ответили, что готовы подождать.

– Ждите, – с прежним своим безразличием произнес смотритель, – но лошадей не будет до ночи.
Когда станционные смотрители в России принимают подобный вид, это похоже на то, как если бы они с помощью тридцати одной буквы своего алфавита сказали вам: «Мы воры и хотим взять с вас выкуп». Так что на это заявление можно было ответить лишь одним способом, а именно приготовить плетку.

– Возьмите мою плетку, – сказал я Калино.
– А где она?
– В моем чемодане.
– А почему вы туда ее положили?
– Потому что, как вам прекрасно известно, эту превосходную плетку подарил мне генерал Лан и я очень дорожу ею.
– А что я буду делать с помощью вашей плетки?
– То же, что волшебники делают с помощью своей волшебной палочки: вы достанете нам лошадей из-под земли.

– О, я полагаю, что сегодня это будет совершенно бесполезно.
– Отчего же?
– У этого человека и правда нет лошадей.
– Это мы увидим после обеда, а теперь все же достаньте из чемодана плетку.

Пока Калино доставал плетку, Муане и я вошли в зал для путешественников. Он был переполнен людьми. Всем им был дан тот же самый ответ, что и нам, и все они находились здесь в ожидании лошадей.
Какой-то грузинский князь и его сын, сидя в конце стола, ели вареную курицу и пили водку. Увидев нас, отец и сын встали, подошли к нам и предложили поделиться с нами своим обедом. Мы согласились, но с условием, что и они, со своей стороны, возьмут часть нашего угощения. Это было настолько справедливо, что они не могли нам отказать.

Мы располагали тушеным зайцем и двумя жареными фазанами, которые остались от нашей шемахинской охоты и были приготовлены для нас поваром князя Меликова; кроме того, у нас была огромная дорожная фляга, доверху наполненная вином.

Два или три путешественника, не рассчитывавшие останавливаться на станции Магарской, грустно пили чай: это было все, что они смогли здесь достать. Мы попросили у двух наших князей позволения пригласить этих господ к общему столу и поручили им передать это приглашение.

Гостеприимство до того естественно на Кавказе, что все приглашенные тотчас сели за один стол с нами и принялись наперегонки тянуть куски с нашего блюда и наперегонки пить вино из нашей фляги. Заяц, три фазана и шесть или восемь бутылок кахетинского вина, которые вмещала наша фляга, – все пошло в дело: съестное исчезло до последней крошки, а напиток – до последней капли.

После этого Калино, которому досталась его доля вина и еды, так что рассудок у него находился как раз в том состоянии, какое требовалось, получил предложение вооружиться плеткой и следовать за мной.
Смотритель стоял во дворе, опершись на одну из деревянных колонн, поддерживающих выступ на фасаде станционного здания.

Мы остановились возле него; он через плечо взглянул на нас.
– Калино, – сказал я, – потребуйте лошадей.
Калино потребовал лошадей. Смотритель раздраженно ответил:
– Разве вы не слышали?
– Что?
– Я же говорил вам, что лошадей нет.
– Калино, скажите ему, что мы это прекрасно слышали, но нас не покидает уверенность, что он лжет.

Калино перевел мой ответ смотрителю, но тот даже не шелохнулся.
– Не поколотить ли его? – поинтересовался Калино.
– Нет, сначала надо убедиться, что он лжет.
– И если он лжет?
– Вот тогда, Калино, можно будет его и поколотить.
– А как проверить, лжет он или не лжет?
– Нет ничего проще, Калино: стоит только осмотреть конюшни.
– Я иду с вами, Калино, – сказал Муане.

Я остался возле смотрителя, не двигавшегося с места. Через несколько минут Калино вернулся: он был в ярости и уже поднял вверх плетку.
– В конюшне четырнадцать лошадей, – сказал он. – Пора его колотить?
– Еще нет. Спросите у него, дорогой Калино, как же так: в конюшне четырнадцать лошадей, а он говорит нам, что лошадей нет?

Калино перевел мой вопрос.
– Эти лошади с других станций, – ответил смотритель.
– Ступайте, Калино, и потрогайте лошадей под брюхом; если они в поту, то смотритель говорит правду; но если они не в поту, он лжет.

Калино возвратился бегом со словами:
– Он лжет, лошади совершенно сухие.
– Вот теперь колотите его, Калино! Калино ударил. После третьего удара смотритель спросил:
– Сколько вам нужно лошадей?
– Шесть.
– Сейчас они у вас будут, однако ничего не говорите другим.

К несчастью, было уже слишком поздно: наши попутчики, услышав шумный спор, сбежались, и от них уже нельзя было скрыть, что, после того как я возьму шесть лошадей, на конюшне останутся еще восемь других.
Путешественники завладели ими в порядке старшинства. Что же касается моих лошадей, то, поскольку этой находкой все были обязаны мне, никто свои права, хотя на самом деле я приехал на станцию последним.
Через несколько минут наши тарантас и телега были запряжены; все выпили на дорогу по последнему стакану; грузинский князь и его сын пообещали увидеться со мной в Тифлисе; мы сели в свои колымаги и понеслись во весь опор. Мы ехали всю ночь, за исключением двух часов, проведенных нами на станции Сартичальской, которую мы покинули на рассвете.

Чтобы попасть в столицу Грузии, нам оставалось проделать еще тридцать пять верст, но дорога была настолько ужасна, что лишь в два часа дня, когда мы поднялись на гору, ямщик, указывая на голубоватую дымку, сквозь которую виднелось несколько маленьких белых точек, произнес:

– Вот Тифлис.
С таким же успехом нам можно было сказать: «Вот Сатурн» или «Вот Меркурий».
В конце концов, мы стали думать, что Тифлис – это какая-то далекая планета и нам никогда не удастся до нее добраться, тем более что ничто не предвещало близости города, да еще и столицы. Нигде не было видно ни одного дерева, ни одного обработанного поля. Кругом лежала голая и выжженная, как пустыня, земля. Однако, по мере того как мы продвигались вперед, гора, находившаяся перед нами, словно покрывалась зубцами, и эти зубцы напоминали развалины крепости.

Затем нашим взорам представилось еще одно доказательство того, что мы вступили в цивилизованные края: по правую сторону дороги стояли три виселицы. Средняя была пуста, две другие были заняты, но заняты мешками. Мы долго спорили о том, что бы такое могло быть на них повешено. Муане уверял, что это не могут быть люди. Я уверял, что это не могут быть мешки. Наш ямщик привел нас к согласию, заявив, что это люди в мешках. Но что это были за люди? Об этом ямщик знал не больше, чем мы. Тем не менее было очевидно, что эти люди не входили в разряд тех, кому присуждают премию Монтиона.

Мы продолжили путь, предполагая, что в Тифлисе эта тайна прояснится. Тем временем город мало-помалу открывался перед нами. Две первые постройки, бросившиеся нам в глаза, были, как это произошло и по прибытии в Петербург, зданиями скверной архитектуры, по всей вероятности казармами, вид которых заставил нас печально покачать головой.

Неужели Тифлис, так долго ожидаемый, Тифлис, обещанный как грузинский рай, окажется разочарованием? Очередной вздох отправился вдогонку за теми, что уже не раз вырывались у нас в подобных случаях.
Но внезапно мы вскрикнули от радости: на повороте дороги, в глубине бездны, показалась бурлящая Кура, а затем, клонясь в сторону этой бездны, громоздясь ярусами по склону горы, спускаясь до дна пропасти, стал виден город с его домами, похожими на стаю испуганных птиц, которые сели на землю, где могли и как сумели. Каким же образом мы собирались спуститься в эту пропасть? Дороги туда видно не было. В свой черед показалась и она, если только это могло называться дорогой.

Тем не менее, мы на каждом шагу радостно кричали:
– Да посмотрите же туда! Видите там эту башню?! А этот мост?! А эту крепость?! А там-то, там-то!..
Последнее восклицание относилось к великолепной дали, только что развернувшейся перед нами.
Наш тарантас катил с громовым грохотом, сопровождаемый криками ямщиков: «Хабарда, хабарда!» Несомненно, утром тут происходило гулянье, ибо улицы были заполнены народом.

И в самом деле, перед нашим приездом сюда здесь повесили двух человек. Мы переехали через деревянный мост, висящий непонятно каким образом в шестидесяти футах над рекой. Под нами, на большой песчаной отмели, которую огибала Кура, лежало около сотни верблюдов. Из предместья мы въехали в город. Наконец-то мы были в Тифлисе, и, судя по тому, что нам удалось только что увидеть, Тифлис вполне соответствовал представлению, какое у нас сложилось о нем заранее.

– Куда везти господ? – спросил ямщик.
– К барону Фино, французскому консулу, – ответил я.
И тарантас, продвигаясь среди огромной людской толпы, стал подниматься в гору так же быстро, как перед этим спускался вниз.

Текстология

НОНФИКШН МАСТИТОГО РОМАНИСТА

«...Посреди ваших ночных бдений дайте себе труд прочесть то, чего вы, вероятно, никогда еще не читали: «Путешествие по России и Кавказу». Это чудесно! Вы проделаете три тысячи лье по стране и по ее истории, не переводя дыхания и не утомляясь...» – так писал сын великого Дюма к Жорж Санд 19 апреля 1871 года. Письмо было написано через полгода после кончины отца. Сыну простительно некоторое преувеличение отцовских заслуг.

На самом деле кавказские очерки Дюма разительно отличаются от его записок о России, изобилующих описаниями «развесистой клюквы», над которыми немало потешались русские читатели. Оно и неудивительно, серию очерков о России прославленный романист писал по прошествии времени, пользуясь разнообразными, не всегда достоверными пособиями. О Кавказе Дюма писал исключительно по личным впечатлениям и по горячим следам – в Тифлисе и главным образом в Поти, ожидая парохода на Трапезунд.

Отдельные этюды о путешествии по Кавказу были представлены публике весной 1859 года, сразу после возвращения писателя во Францию, в журнале «Монте-Кристо», который издавал он сам. Более полно под общим названием «Кавказ: газета путешествий и романов» они ежедневно в течение месяца печатались отдельными брошюрами в издательстве «Театральная библиотека», после чего в 1860-1861 годах было выпущено три сокращенных книжных издания. По одному из них и был осуществлен единственный до сих пор перевод Петра Никандровича Роборовского, «чиновника для французской переписки» Канцелярии кавказского наместника, изданный в 1861 году в Тифлисе и переизданный в 1988-м.

Что касается очерка под названием «Замок царицы Тамары» (отрывок из которого публикуется в журнале), включенного автором в книгу «Кавказ» в качестве XXXV главы, то, по мнению его первого переводчика, человека в кавказских реалиях сведущего, «романист отнесся к избранному предмету с лучшей стороны своего таланта в отношении увлекательного изложения, меткого глаза на предмет и любопытных подробностей, поражавших внимание автора на каждом шагу».

Сергей Искюль

Вокруг света. 2011. № 9. Сентябрь.