История

История  »   Кавказские миниатюры  »   ВСТРЕЧА С КРАСАВИЦЕЙ

ВСТРЕЧА С КРАСАВИЦЕЙ

[опубликовано 27 Апреля 2009]

 

Теодор Горшельт – немецкий художник из Мюнхена, увлеченный Кавказом, поступил на временную военную службу в русскую армию в отряд генерала Ипполита Вревского, который возглавлял карательную экспедицию в горах Дагестана (1858 г.). Генерал брал штурмом непокорившиеся аулы и сжигал их. Джамааты некоторых селений соглашались переселиться в то место, куда указывал И.Вревский, тем самым, спасая жизни людей. Действие происходило на Лезгинской линии (ныне Цунтинский район). Все увиденное и услышанное Т.Горшельт записывал в свой дневник, успевая еще делать зарисовки в альбом. Ниже – фрагмент увлекательного повествования. 

Т.Горшельт. Встреча в ауле«...Через час, не больше, явилось несколько посланных с известием, что некоторые селения хотят покориться. Генерал указал на вершину горы как на сборное место, куда он приедет для переговоров с начальниками, и отправился в сопровождении конной горской милиции. Вскоре вся толпа потянулась в гору. Так как мой конь все еще не оправился, то я сел опять на маленькую рыжую лошадку, которую Гарденер (сослуживец Горшельта) предоставил в мое распоряжение; но меньше, чем с полдороги, должен был вернуться один, так как она решительно не могла поспевать за другими лошадьми. И таким образом, я не видел этой конференции, мне рассказали, что покорилось несколько селений, около 300 семейств; генерал принял это под условием, что они переселятся на так называемую лезгинскую линию, вблизи крепости Кварель; местом свидания назначен был аул Калаки, куда они все должны были прибыть с женами и детьми, со скотом и со всем своим скарбом, чтобы оттуда уже отправиться на место своего назначения.


К вечеру двое тушин принесли головы и оружие обоих лезгин (в то время общее название дагестанских горцев), убитых сегодня. Среди оружия был один старый кинжал без всяких украшений, клинок его блестел через щели старых ножен, смотанных просто бараньей струной. Так как он мне очень понравился своей художественной простотой, то генерал и подарил мне его, давши каждому тушину около 4-5 рублей.
«Видите ли, – сказал он, усмехнувшись, – ведь милиции, собственно, запрещено отрезать головы убитым, но они никак не могут понять, отчего им не велят этого делать, и постоянно приносят мне головы, надеясь получить за них кое-какие деньги; а так как они незаменимые проводники и крайне нам необходимы, то я и смотрю на это сквозь пальцы и втихомолку даю им что-нибудь».


На следующее утро мы занялись сборами к выступлению в Калаки. Все шло установленным порядком. Между тем прибывшие уже лезгины расположились сотнями среди своих вьюков и скота. Каждый мужчина, хотя и не каждая дама, найдет совершенно понятным, что первой нашей мыслью было сделать смотр женщинам, чтобы потом на своей родине рассказывать чудеса о горных красавицах. Ну и увидали же мы: маленькие, невзрачные фигуры, большинство с некрасивыми лицами, некоторые, может быть, и были хороши, но только, должно быть, уж очень давно. Однако и здесь оправдалась поговорка: «нет правила без исключений».

Пока мы стояли так вместе и готовы уже были произнести окончательный приговор лезгинкам, подошел к нам поручик Штрандманн с известием, что он открыл удивительную красавицу. Он повел нас, прося только, чтобы мы не очень явно показывали свое любопытство, потому что муж, видимо, пришел уже в очень дурное расположение духа от постоянного глазенья на его жену. С величайшими предосторожностями пустились мы выслеживать зверя, показывали друг другу очень усердно вещи, лежавшие совершенно в другом направлении; угощали друг друга папиросами и закуривали их, по возможности, медленнее, чтобы иметь предлог постоять; и только по временам отваживались метать быстрые взгляды в цель нашего странствия.

Штрандманн нисколько не преувеличил, это была совершеннейшая красавица: с гибкостью пантеры лежала она, растянувшись на траве, пронизывая нас, время от времени, быстрыми, как молния взглядами своих черных глаз. На ней была бледно-зеленая рубаха, подхваченная белым поясом, красный нагрудник, зашитый монетами и всякими украшениями, на голове платок, тоже зеленый с красным и тоже усеянный множеством монет, низко спускался на спину, на ногах были белые чулки, почти доходившие до колен, сделанные из овечьей шерсти, с зелеными узорами и с толстыми веревочными подошвами. В ушах висели огромные серебряные кольца, волосы, подстриженные в поллба, спускались по сторонам густыми косами с вплетенными монетами. Муж пресердито стоял возле нее, и, казалось, посыпал нас, Бог знает куда.


Впрочем, ни ему, ни другим мужьям нечего было слишком опасаться нас: прошел слух, что у них еще очень недавно свирепствовала оспа, и поэтому мы тщательно избегали всякого прикосновения с ними, может быть этот слух и был искусно пущен молодым, ревнивым супругом. Дети, вообще были очень красивы; мужчины же, с жесткими, мрачными, тощими лицами, смотрели страшными дикарями, свирепый вид которых еще больше усиливался косматыми, низкими меховыми шапками: они закрывали лоб почти до бровей и, начиная от висков, спускались сзади до самой шеи, так что можно было, пожалуй, принять эту длинную шерсть за лохмы собственных, чудовищно густых волос.

Сверх обыкновенной короткой черкески на них были еще надеты бурки из сероватого войлока или длинные бараньи плащи, кожей вверх, но опять-таки с мохнатым воротником на плечах - поэтому сзади они казались непомерно широкими и напоминали собою медведей. На ружьях были у них также чехлы, войлочные или меховые, как вообще у всех горцев, но у них они гораздо короче и часто доходят только от ложа до половины ствола…»