[опубликовано 18 Октября 2017]
Н.И.Покровский
Подготовка восстания под руководством шейха Мансура
Известно, что в XVIII в. в Чечне наблюдалось несколько вспышек народного возмущения. Но все они были легко подавлены вооруженной рукой. Иная ситуация на Северо-Восточном Кавказе возникла в самом конце XVIII в. Движение, связанное с именем шейха Мансура, охватило часть Чечни, Кабарды и дагестанскую Кумыкию. Таким образом, по широте распространения оно почти не имело себе равных. Но неоформленность и кратковременность понижают его значение в истории борьбы горцев за независимость, и поэтому восстание шейха Мансура может рассматриваться лишь как предвестник имамата.
Основным очагом восстания была Чечня. Поэтому прежде всего необходимо выяснить происхождение чеченских корней этого движения. Плоскостная Чечня в описываемую эпоху ведет упорную борьбу с пытающимися здесь закрепиться феодалами из Аварии, кумыкских аулов и Кабарды. К этому времени феодалы проникают в плоскостную Чечню, и среди чеченских «владельцев» мы находим князей атагинских, алдинских, большечеченских и т.д. Феодалы эти усиленно искали поддержки российского царизма, зная о том, что удержать родовое чеченское общество в повиновении себе собственными силами они не могут.
Недаром же Государственная коллегия в промемории от 21 октября 1757 г. вынуждена была констатировать: «Они [чеченцы. – Н.П.] из всех тамошних горских народов наглее и дерзновеннее, не слушая ни мало, в чем не хотят, и владельцев своих». Владельцы же настойчиво просили у царизма помощи, ссылаясь на чеченские набеги на казачьи станицы. Заметим мимоходом, что набеги эти в большинстве организовывались самими же феодалами. В 1756 г. чеченские владельцы отправили к кизлярскому коменданту целое посольство с жалобами на своеволие подданных и с просьбой об «искоренении» чеченцев: «А чтоб им тех воров удержать и до такого злодейства не допустить, того они владельцы, по непослушании их, чеченцев, учинить не могут, чего для с объявлением о том, где им, владельцам, жить повелено будет, он, Албек, от владельцев и от небольшого числа народа при них находящегося, в Кизляр и прислан. Ежели повелено будет их, чеченцев, наказать, что они, владельцы, с российским войском первые их искоренять должны и с чеченцами сообщаться не будут ибо они, чеченцы, стали уже ее императорскому величеству противники». В свете этого заявления становится понятно и следующее сообщение П.Г. Буткова: «В 1757 г. чеченцы вышли из должного повиновения своим владельцам и совсем оказались противными российской стороне, и на явные противности обратилися. Почему того же года октября 23 дня Государственная Военная Коллегия предписала наказать их, привесть к прежнему повиновению: разорить и искоренить их, дабы они из гор на чистые места вышли».
Но для петербургского правительства вопрос стоял сложнее. Речь шла не узко о борьбе чеченцев со своими феодалами. «Понеже чеченцы, – писала в указе от 19 января 1758 г. кизлярскому коменданту Екатерина, – время от времени приходят в вящую дерзость и потому немалое предстоит сумнение, чтобы к ним и другие горские народы, видя, что их противности без наказания остаются, что далее, то больше приставать не стали и в тамошней стороне общего возмущения не причинили, то по сему резону, тем более, что они себя и в оборонительное состояние приводить уже тщатца, учинением против них действительных поисков замедливать не должно». За указом последовала экспедиция 1758 г., к участию в которой привлечены были калмыцкие феодалы, хотя Военная коллегия и опасалась «могущего быть в калмыцком народе движения». Калмыцким феодалам дано было обещание, «...что получаемая ими от чеченцев добыча вся им оставлена быть имеет, кроме христиан, ежели оные в их плене найдутся». Кроме того, позволено было «каждому, кто похочет... всякий возможный им [чеченцам. – Н.П.] вред причинить, оставляя каждому полученную им добычу... а особливо такое дозволение генерал-майора князя Эльмурзы Черкасского сыну Давлет-Гирею, яко и собственно от чеченцев озлобленному». Экспедиция после сражения с чеченцами 24 мая 1758 г. добилась изъявления чеченцами покорности и возвращения феодалов.
Однако, несмотря на экспедицию, на «разорение и искоренение» и на грозные приказы Государственной Военной коллегии, уже «в 1760 г. чеченцы совсем выгнали от себя кумыцких владельцев». Изгнанные становятся под покровительство русского царизма, который в начале восьмидесятых годов усиленно хлопочет о возвращении «владельцев» в Чечню. Наконец, «...в исходе 1782 года от всех чеченских селений, кроме Атаги, генерал-поручик Потемкин получил аманатов. И как жители селений Чечни и Горячевских изъявили паки желание повиноваться владельцам, коих некогда от себя изгнали, то Потемкин и определил над чеченцами прежнего их владельца Асланбека (Расланбека Айтемирова), а над горячевцами Кучука и оба они присягу приняли».
«Добровольность» желания чеченцев повиноваться прежним владельцам особенно ярко видна на примере аула Атаги, не давшего аманатов: «На атагинцев же, которые предпринимали даже сделать покушение на селения по Тереку и на единомышленных с ними ингуш, послан для предварения их в том военный деташемент». Вопрос о «покушении», как видно из всего остального, является лишь предлогом, основное – отказ аула Атаги принять князей и выдать аманатов. В самом деле, несколько позже мы увидим, что владельцы вернулись и в Атаги после похода царского отряда. Предприятие генерал-поручика Потемкина не увенчалось, однако, успехом. Чеченцы продолжали борьбу с владельцами и «...паки их от себя изгнали и лишили их господства. Тогда сии владельцы, одни возвратились в Аксай и Эндери, откуда пришли; другие с позволения российского начальства основали новые селения на плоскости между Сунжа и правого берега Терека, в противоположности гребенских и моздокских казачьих станиц, как-то: Девлет-гиреевцы, изгнанные из Герменчика и Шали, имели в 1784 г. до 400 дворов, расламбековцы при Расламбеке Айдемирове, выгнанные из Большой Атаги, из Большой Чечни и из Топли, в двух селениях 400 дворов...».
И вновь царизм направляет в Чечню военную экспедицию: «Князь Потемкин Таврический предписал генерал-порутчику Потемкину чувствительнейше наказать чеченцев за шалости, ими производимые, особливо за убийства», и генерал-поручик в 1783 г. сжигает аулы Гехи и Атаги, а в реляции сообщает, что «...будучи тронут дерзостями чеченцев и кумыцкого народа, производящего на здешней стороне реки Терека убийства и грабежи, принудил силою оружия князей их, старшин и народ учинить... в верноподданстве их присягу и взял от них аманатов».
Одновременно с этими попытками закабалить чеченцев путем насаждения и укрепления феодалов идет усиленный натиск царских войск на Центральный Кавказ и, в частности, на важнейший путь сообщения с Грузией – Дарьяльское ущелье. В 1783 г. заканчивается сооружение трех редутов, соединяющих линию с началом современной Военно-Грузинской дороги, а в следующем 1784 г. строится у входа в горы крепость Владикавказ. В те же годы основывается за линией и ряд казачьих станиц по Тереку и Куме (Прохладная, Незлобная, Курская и т.д.), благодаря этому линия придвигается ближе к горам, стесняя кабардинцев. Сооружение крепостей и станиц, соединявших линию с Грузией, знаменовало собой первый шаг в прорыве горской оборонительной линии. Естественно, что он не мог не встретить сопротивления у горцев. Вот почему чеченцы, до сего времени действовавшие почти вне связи с народами Центрального Кавказа, оказались перед возможностью более широкого выступления.
Ответом на политику подчинения Чечни «владельцам» из числа кабардинских, аварских или кумыкских феодалов было движение шейха Мансура.
Личность Мансура
По поводу личности самого предводителя и социальной базы, на которую он опирался, существует несколько мнений. Высказывались даже предположения, якобы документально обоснованные, что шейх Мансур не был чеченцем: будто бы под этим именем действовал на Кавказе итальянский авантюрист Джованни Баттиста Боэтти.
Однако это мнение было в науке отвергнуто как ничего общего не имеющее с исторической правдой. Подавляющее большинство историков принимает как несомненный факт чеченское происхождение Мансура. Но они не имеют единого взгляда на социальное происхождение этого виднейшего чеченского вождя. Так, статья проф. Б. В. Скитского «Социальный характер движения имама Мансура» представляет все движение как движение «главным образом самых низших общественных элементов, холопов и бедняцкого люда, батраков [выделено мною. – Н.П.] или совсем выбитых из жизненной колеи и ушедших в разбой абреков». Следуя Дубровину, автор причисляет самого Мансура к «людям бездомным и абрекам». Но это едва ли правильно. Основывается это мнение, очевидно, на одной фразе Дубровина, который взял ее из допроса Мансура в Тайной канцелярии в 1791 г. «Я беден, все мое имение состоит из двух лошадей, двух быков и одной хижины».
Это, очевидно, и дало повод Дубровину, а за ним и Скитскому, утверждать: «Мансур принадлежал к самым бедным жителям аула». Однако наличие двух лошадей и двух быков совсем не говорит о большой бедности Мансура. Наоборот, мы знаем, что далеко не каждый чеченец имел лошадь, и значительное количество источников подчеркивает то обстоятельство, что большинство чеченцев сражались пешими, т.е. не имели лошадей. Таким образом, принадлежность Мансура к беднейшим слоям аула не может быть нами принята. Гораздо вероятнее предположить, что Мансур по экономическому своему положению не выходил за пределы среднего уровня. Что он не был богат, в этом сомнений быть не может. Но, одновременно, легендой следует признать и его «бездомовность».
Первые шаги движения
Впервые о выступлении шейха Мансура стало известно в марте 1785 г., когда астраханский губернатор Жуков доносил генерал-поручику Потемкину: «В Чечнях проявился по названию татарскому ших [шейх. – Н.П.], а по российски лжепророк, сей ших уроженец тамошней деревни, называемой Алдинской, имеет жену, детей и родственников, был пастухом и назывался до сего времени Учерманом (ныне же имамом)». Это и был шейх Мансур. Он выступил с проповедью реформы мусульманства, жизни по шариату и т.п. С особенной силой нападал он на обычай кровной мести. «Из родственников его один человек в давно прошедших годах горским же жителем был убит, который непременно должен также был отвечать или близкие родственники его, жизнью; но ших принудил мать убитого и родственников простить убийце и помириться с ним, а смотря на то и другие чеченцы стали то же делать; вино, водку пить и табак курить жители Алданской деревни тогда же перестали, да и приезжающие из других мест предавались совершенно его учению, равно и воровство, что прежде почиталось у них за удачу, осталось в пренебрежении». Но основным, центральным пунктом его проповеди является вооруженная борьба с неверными. Мансур призывал идти распространять мусульманство сначала среди ингушей и карабулаков, затем в Кабарду, к верховьям Кумы, а оттуда обратно – «через русские жилища» и прибавлял: «...все, и русские жители, поверють и приклонютца в наш закон... и так все войски совокупленные и все народы под один закон». Проповедь, в которой нет национальной вражды, ни национальной исключительности, для своего времени на Кавказе это – редкость. Чеченское духовенство сначала встретило проповедь Мансура очень недоброжелательно: «Ученые и кадыи и протчие оказанному его чудылшцу [чудесам. – Н.П.] не верють, а кроме того, что почитают ево за волшебника».
Однако мусульманское духовенство очень быстро почувствовало на себе давление чеченской массы: «...простой народ, поверя во всем лжепророку, принудил их [мулл. – Н.П.], дабы они к собственному уверению своему поехали к шиху сами». Муллы провели у Мансура целый день и думали ночевать, но «приказал ших выдти из дому своего, кто куда хочет, что муллами и исполнено, и с того времени менее дали шиху веры в святости его». С этого времени духовенство пытается бороться энергичнее: «...муллы, видя обман его, ко многим горским владельцам писали о сем, ших же не упускал времени и не терял у черного народа доверенности». Победа осталась на стороне Мансура, и позднее о сопротивлении мулл уже ничего не слышно. Наоборот, призыв, брошенный Мансуром, нашел широкий отклик среди горцев Восточного и Центрального Кавказа. К нему начинают присоединяться и кумыки, и кабардинцы, и многие дагестанцы. Мансур выезжает для вербовки сторонников в Кабарду. И вот здесь мы сталкиваемся с любопытными фактами: «Недовольные своими владельцами уздени и простой народ с радостью приняли предложение Мансура, надеясь при его посредстве избавиться от деспотического правления своих князей».
Это показывает, как принимала проповедь имама кабардинская масса. Но имам обратился не к простому народу Кабарды. Он остановился у одного из князей – Дола и приглашал к себе князей и владельцев, многие из которых пошли на его зов. Да и «большая часть владельцев Малой Кабарды держали сторону лжепророка». Уже в таких условиях трудно предполагать, что армия Мансура составлена была в основном из бедноты. Если даже количественно беднота и преобладала, то шла она все же под командой князей.
Поражение Пьерри и атака Кизляра
Первое столкновение Мансура с царскими войсками произошло 4 июля 1785 г., когда отряд под командой полковника Пьерри, направленный для ликвидации восстания, возвращался за Сунжу после набега на Алды. Чеченцы, пользуясь лесистой местностью, атаковали отступавшие войска. В самом начале боя офицерский состав отряда был истреблен, а самый отряд затем разбит наголову. По официальным сведениям, из 3 батальонов пехоты и сотни казаков погибло 8 офицеров и 414 солдат, захвачено в плен 162 чел., подавляющее большинство уцелевших было ранено. Наконец, горцы захватили 2 пушки – всю артиллерию отряда.
Вслед за этой победой Мансур начал организацию похода на Кизляр, главный в это время опорный пункт царского владычества на Восточном Кавказе. Ядро войск Мансура составилось, кроме чеченцев, из кумык, причем в документах имеется ряд указаний на участие в движении и простого народа, и кумыкских узденей. Князья в это время пишут верноподданнические письма, однако, как говорят те же документы, «кумыцкие владельцы не искренни, их подвластные распродают имущество, закупают лошадей и исправляют войсковое имущество», а брагунский владелец даже дезориентирует царское командование, сообщая, что «оказавшийся в Алдынской деревне имам российской стороне вредного ничего не производит». Движение шейха на Кизляр начато было атакой Каргинского редута, расположенного на правом берегу Терека, верстах в 5 от крепости, и прикрывавшего переправу. Во время приступа с подожженных наступавшими построек огонь перебросился в укрепление, и оно взлетело на воздух. Однако попытка нападения на самый Кизляр оказалась неудачной. Ночью армия шейха заблудилась, попала в болото и в этот момент атакована была казаками. Шейху Мансуру пришлось отступать, но и войска преследовать горцев оказались не в состоянии.
Собирание сил
После отступления от Кизляра размах движения сократился ненамного. Чеченцы, правда, ушли от шейха, но последний перенес свою деятельность на Кумыкскую плоскость, в аул Эндери. Сюда стекались дагестанцы из Казанищ, Кум, Торкале, Эрпели, Губденя, Карабудахкента и пр. Интересна политика кумыкских владельцев в этот период. 23 июля аксаевские князья писали: шейх Мансур «...хотя... нас и разорит, то мы России противниками не будем, своих же подвластных от зловредных мыслей никак нам удержать невозможно». А 27 июля князья оправдывались в своем участии в нападении на Кизляр: «В общем собрании Андреевской деревни владельцы и уздени под присягой и штрафом постановили, чтобы никому из подвластных не малейше против России и на злые предприятия не покушаться. Бывшие в толпе ложного шиха, который со своей сволочью разграбил Карголинский редут, андреевские и аксаевские князья и уздени тогда к нему пристали для того, что на степи при кочевых татарах находились скот их, дабы самозванец их не угнал». Каковы бы ни были причины, заставившие князей присоединиться к шейху Мансуру, самый факт участия их в войсках имама несомненен. К тому же одно из показаний по делу о Мансуре заставляет подозревать, что дело было не только в опасности разграбления скота (хотя, конечно, существовала и она): «Некоторые кумыкские князья тоже приняли его сторону и выдали аманатов, но считали своей обязанностью уверить русское начальство, что, будучи сами искренно преданы России, не могут справиться со своими подвластными, которые, несмотря на запрещение, уходят в толпу лжепророка». Эта политика нам знакома, феодалы Кавказа часто применяли ее и в XIX в. и всегда пытались прикрывать ею свою двойную игру.
В пользу такого соображения говорят некоторые факты: в переписке с Мансуром состояли сын казикумухского хана Хамутая, аварский Ума-хан, несколько раньше, перед кизлярским поражением, в войсках восставших был сын шамхала Тарковского Шабаз, а кизлярские жители 16 июля показывали, что в войсках имама «...в толпе есть чеченцы и горцы, владельцы казанышевской Казбулат Тишиев Баматов с двумястами человеками, хумтаркалинской мурза со ста человеками». Разумеется, ни владельцу Казанищенскому, ни мурзе Кумторкалинскому опасность разграбления их стад не грозила, в Дагестан имам не двигался. Тем более не могли действовать такие мотивы на завязавших переговоры с шейхом даргинских владельцев или племянника Уцмия: Кайтаг был уже совсем далек от района действий имама. Все это достаточно определенно говорит о составе армии Мансура. Правда, ничего не известно о внутренней политике Мансура, но вряд ли в ней было что-нибудь, подтверждающее характеристику восстания как движения одной бедноты. Скорее можно предположить другое: попытка насадить в Чечне феодалов, предпринятая царизмом вместе с начинающимся колониальным закабалением чеченцев, вызвала восстание. Стремясь к наибольшему накоплению сил, Мансур блокировался с кабардинскими, кумыкскими и дагестанскими владетелями. А эти последние, рассчитывая получить в результате победы имама политическую независимость при сохранении в полном объеме возможностей эксплуатации своих «подвластных», выступили против царизма, прикрываясь, впрочем, фиговым листком верноподданнических писем и недостоверных оправданий. Как развернулось бы движение в случае победы Мансура – судить трудно, но несомненно одно: ослабление царизма на Кавказе неминуемо вело и к ослаблению поддерживавшихся им феодалов, а следовательно, к возможности более успешных действий крестьянства против закрепощавших его «владельцев». События начала XIX в. показали, что дагестанские ханы не были в состоянии самостоятельно справиться с крестьянскими движениями.
Действия 2-й половины 1785 г.
В последних числах июля 1785 г. имам предпринял безрезультатную попытку овладеть Григориополисским редутом, одним из тех трех редутов, которые прикрывали сообщения Владикавказа с линией. Впрочем, попытка эта, видимо, не была серьезным предприятием, т.к. неуспех ее совершенно не отразился ни на авторитете Мансура в горах, ни на дальнейших его действиях. «После сего сражения большая часть кабардинцев взбунтовались, отложились от нас и явно стали делать в границах наших наглости и разбой».
Отойдя от Григориополиса, имам вторично двинулся на Кизляр. На этот раз крепость была осаждена горцами, однако попытки штурмовать укрепленный форштадт были отбиты гарнизоном. Имаму пришлось снять осаду и отойти за Терек. Осенью 1785 г. имам собирает войска, но теперь кумыкские феодалы начинают отходить от движения. В связи с этим в документах появляются указания на начинающееся среди кумыкского крестьянства движение против своих князей: «...князья ни сами пристать [к имаму. – Н.П.] ни хотят, ни подвластным ни позволяют, однако ж черный народ намерение имеет точно выйти ис повиновения владельцев, князья ж и то де, говорят, буде паче чаяния кто самовольно на дерзость пустился, то по возвращении в Аксай не оставят ни одного, которого не убили». Но до активных выступлений кумыкских масс против князей дело, видимо, не дошло. В конце октября имам попытался перенести военные действия в Кабарду и направился туда с кумыкским и чеченским ополчением. Однако 2 ноября около Татартупа он наткнулся на большой специально собранный отряд под командой полковника Нагеля и атаковал его. После упорного боя Мансур был разбит и принужден бежать за Кубань. Движение было подавлено. Последние вспышки, связанные еще с именем Мансура, относятся уже к 1790 г., т.е. ко времени русско-турецкой войны. Шейх Мансур в это время находился в тесных сношениях с турками, которых пытался привлечь к делу борьбы горцев с царизмом. Турецкое правительство не упустило случая воспользоваться громадным авторитетом Мансура, последний превратился с этого момента в турецкого агента. Выработан был план совместного удара: турецкий главнокомандующий Батал-паша должен был, пройдя по закубанским землям, занять Кабарду и оттуда действовать против линии, в то время как Мансур с кумыками и чеченцами атаковал бы Кизляр. Мансуру удалось и на этот раз собрать за Сунжей значительное ополчение, но поражение Батал-паши разрушило все расчеты. Войска Мансура разошлись, а сам он вернулся за Кубань. Во время наступления Гудовича на Анапу шейх Мансур укрылся в этой крепости, а после взятия ее в 1791 г. попал в плен и был сослан в Шлиссельбург, где вскоре и умер.
Н.И. Покровский. Кавказские войны и имамат Шамиля / Под ред. В.Г. Гаджиева, Н.Н. Покровского. – М.,: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). 2009.
|