[опубликовано 27 Сентября 2013]

Диляра Исмаил-заде

       Определение "настоящий кавказец" фигурирует в черновых записях графа И. И. Воронцова-Дашкова, кавказского наместника в 1905-1915 годах. Подбирая должностных лиц для службы в административно-чиновничьем аппарате, Воронцов-Дашков против фамилии каждой из кандидатур указывал на свойственные ей характерологические черты. И среди таких качеств, как порядочность, трудолюбие, толковость, твердость и пр., он называет: "настоящий кавказец"(1).
Автором этого определения следует считать М. Ю. Лермонтова, который еще в 40-х годах прошлого столетия употребил его в очерке "Кавказец", специально посвященном службисту на Кавказе.

Чиновничество приходило на Кавказ вслед за армией. Оно стало одним из каналов пополнения русского населения на Кавказе.
При этом понятие "русский чиновник", постоянно фигурировавшее в делопроизводственных документах, статистических источниках, литературе, не было однозначным, поскольку этноним "русский" как бы утратил свою функцию этнодифференцирующего признака. Он являлся теперь признаком политическим, отражал те перемены, которые произошли на Кавказе, и свидетельствовал о создании в крае иного административно-политического устройства. Зиждилось оно на новом административно-правительственном аппарате, чиновники которого рекрутировались в первую очередь из Петербурга, Москвы и других городов внутренних губерний России.
По мере ликвидации существовавших на территории Закавказья государственных образований там либо видоизменялась, либо ликвидировалась прежняя система управления и вводилась новая, по типу принятых во внутренних губерниях России. Наиболее близким к нему было административно-политическое устройство Восточной Грузии. Ликвидация прежней системы управления сопровождалась введением русской администрации, вначале преимущественно из русских офицеров. Судопроизводство и делопроизводство велись на русском языке.

Поначалу правительство, не доверяя должностных постов представителям высших слоев коренного населения, вынуждено было выписывать чиновников "из России". Но, как об этом свидетельствуют многочисленные факты, возможность легкой наживы и бесконтрольного хозяйничанья на далекой окраине привлекли на Кавказ всякого рода авантюристов, нередко уже запятнанных различными злоупотреблениями. Известный кавказовед А. Р. Фадеев, цитируя воспоминания одного из современников, писал: "Кавказ в то время был убежищем и сборным пунктом разных пройдох и искателей средств вынырнуть из грязи или из неловкого положения"(2). Это являлось отличительной чертой кавказского чиновничества первых призывов, а отчасти было и следствием непопулярности гражданской службы в России того времени.

Но главной побудительной причиной службы на Кавказе была поощрительно-льготная система. За приезд на Кавказ давался чин коллежского асессора, равный майору в военной табели о рангах, без обязательного для остальной России экзамена выплачивалось денежное пособие сверх жалованья и пр. Чтобы представить себе, какого рода был этот коллежский асессор, вспомните героя повести Н. В. Гоголя "Нос", ибо майор Ковалев и был как раз тем самым "кавказским" коллежским асессором. Легкость продвижения по службе и являлась тем стимулом, который привлекал на Кавказ людей определенного сорта. Достаточно взглянуть на рапорты командира Отдельного Кавказского корпуса и главноуправляющего А. П. Ермолова, чтобы понять, сколь серьезной была эта проблема, ибо русская администрация персонифицировала собой Россию. В результате требований Ермолова был специально издан указ "Об отправлении канцелярских служащих из губернских правлений в Грузию, людей хорошего поведения, и о непредставлении присылаемых туда к производству в чины, не удостоверившись о их способности к службе"(3). Однако правительство не видело другой возможности привлечь на службу в кавказские края чиновников гражданского и военного ведомств, как предоставление им разных льгот, и продолжало идти по прежнему пути. В законодательных актах льготные условия их службы именовались "преимуществами чиновников, служащих в Закавказском крае"(4). По ходатайству кавказского наместника А. И. Барятинского был расширен контингент служащих в кавказской администрации, к которым относились правила о льготах. В процессе приобщения края к общегосударственной системе льготные правила распространялись на служащих духовного ведомства, карантинно-таможенного, горного, учебного, ведомство Министерства финансов, почтовых чиновников, а также военных, занимавших гражданские должности. Но при этом существовало одно непременное условие: каждый из прибывших на службу в Закавказский край обязан был прослужить не менее трех лет, в противном случае он должен был вернуть выданное ему пособие.

Количественному росту русского чиновничества на Кавказе в значительной степени способствовало дальнейшее распространение на край общероссийской бюрократической системы. Всякая новая административно-территориальная реформа приводила к разбуханию штатов(5). Правда, следует отметить усилия одного из наместников - графа М. С. Воронцова - сократить штаты гражданского управления. Он полагал, что необходимость привлечения в край большого числа чиновников из внутренних губерний потеряла свой первоначальный смысл, так как уже не ощущалось недостатка как в образованных русских чиновниках, так и из туземцев. Однако соображения наместника не нашли поддержки в центральных правительственных ведомствах(6). Обсуждение возможности пересмотра штатов приняло затяжной характер, и привилегии службы на Кавказе, как правило, отстаивались местной властью с той же силой. Менялась лишь мотивировка.

С наступлением эпохи реформ государственная служба, как писали современники, "выходя из бюрократической замкнутости на поприще гласности", требовала "совершенно иным образом подготовленных деятелей". В частности, кавказский наместник великий князь Михаил Николаевич для службы в военно-гражданской администрации отдавал предпочтение лицам русского происхождения, хотя и участие коренных жителей в управленческом аппарате заметно возросло. Свои позиции великий князь мотивировал многоликостью края, его полиэтничностью, языковой пестротой, разнообразием обычаев. Заключая свои доводы в пользу сохранения преимуществ службы в Закавказье, он писал, что, пока не произойдет "полное слияние окраин с империей" (а это была генеральная доктрина имперской политики в России), привлечение чиновников будет оставаться насущной необходимостью. В целом же определение статуса служащих на Кавказе было связано с пересмотром действовавших постановлений о преимуществах службы в отдаленных и малонаселенных краях империи(7).

Нельзя отказаться от искушения упомянуть, быть может, о незначительных, но весьма показательных фактах из жизни великого князя Михаила Николаевича. Будущий кавказский наместник, семи лет от роду (в 1840 году решился вести дневник, и буквально в первых его стоках записал: "После обеда мы играли в казаки и чеченцы", в данном случае чеченцы - аналог разбойников. Даже у детей, членов Имперского дома на слуху были разговоры об идущей на далекой окраине Кавказской войне(8). В период наместничества у великого князя в 1863 году родился сын, и счастливый отец сообщил брату, императору Александру II, что малютка наречен именем Георгий, "по сокращенному Гиго (Грузинское наречие)"(9). Мог ли думать кавказский наместник, что его сыновья, выросшие на Кавказе, в детстве мечтали остаться навсегда в Тифлисе. Как вспоминал его сын, великий князь Александр Михайлович: "Наш узкий кавказский патриотизм заставлял нас смотреть с недоверием и даже с презрением на расшитых золотом посланцев из С.-Петербурга. Российский монарх был бы неприятно поражен, если бы узнал, что пятеро его племянников строили на далеком юге планы отделения Кавказа от России"(10). Таковы штрихи, знаки того, как этнически пестрый мир Кавказа входил в самосознание русских людей.

Естественно, что местом наибольшего притяжения чиновников являлись крупные административно-политические центры края, и если в абсолютных показателях количество чиновников не было столь значительным, то в относительном выражении они могли составлять большинство русских жителей данного населенного пункта.
Так, в середине 50-х годов прошлого столетия чиновники составляли 92,2% русского населения в городе Эривани, 100% - в Ордубате, без малого 100% - в Баку и т.д.
С известной долей коррекции мы можем судить о сегменте чиновничества в городах Закавказского края по данным Всероссийской переписи населения 1897 года. Удельный вес русских в составе личных дворян и чиновничества составлял более половины в Карской области (56,3%) и Бакинской губернии (52,0%), в Тифлисской - около половины (47,4%), Эриванской (44,0%), Кутаисской (31,0%) и Елисаветпольской (27,6%)(11).

Рассматривая отдельные стороны межэтнической диффузии и предполагая в данном случае влияние иноэтнического населения на материальную и духовную культуру жителей городов Закавказского края, необходимо признать ведущую роль русского гражданского чиновничества и военнослужащих.
Русский язык как государственный и язык делопроизводства и средства общения, черты европейского быта проникали в города прежде всего через посредство чиновничества. Современники оставили тому достаточно свидетельств. "Малочисленность русских, - отмечалось относительно города Кутаиси, - заменяется моральным влиянием... Главным орудием распространения просвещения между туземцами служат русские чиновники, которые внесли в этот край начала европейской жизни, так что... большая часть высшего сословия туземного населения почти вполне подражает русскому образу жизни, старается изучить русскую жизнь и русские обычаи"(12). Примеры можно было бы умножить. Обобщая, приведем одно заключение грузинского историка М. Полиевктова: "Весь этот процесс, разложение старых бытовых форм и зарождение нового уклада, перерождение внешних, архитектурных форм, вхождение в жизнь нового, чуждого местному элемента, русского чиновничества, новое приобщение к европейской экономике и культуре можно весьма отчетливо проследить по описаниям Тифлиса первой половины XIX века"(13).

Чиновничество на Кавказе было полярным. Здесь были, по выражению писателя В. А. Соллогуба, представлявшего при кавказской администрации времен М. С. Воронцова чиновничество Министерства финансов, чины гражданские, "сильно понагревшие себе руки", но при этом писатель отмечал, что "общество русское, хотя тогда еще небольшое, было, тем не менее, в Тифлисе избранное, общество туземное... с каждым днем все более и более примыкало к нему". Правда, уже во второй приезд Соллогуба на Кавказ, по его мнению, там царила другая атмосфера. "В крае, - вспоминал писатель, - я позволю себе так выразиться, - уже завоняло Петербургом". Отчего у Соллогуба родилось такое четверостишие:

Не смею выразиться вслух,
Но мир войны не заменяет;
Здесь прежде был свободы дух,
Теперь чиновником воняет (14).

Вместе с тем в среде бюрократии складывался слой прогрессивно мысливших людей. На подобный процесс, происходивший в среде бюрократии Центральной России, обратила внимание историк Л. Г. Захарова: "Либеральная бюрократия... формировалась в содружестве с либеральными общественными деятелями, литераторами, учеными". И далее Захарова делает следующее наблюдение: "Связь поддерживалась через личные контакты, общение в кружках и великосветских салонах и непосредственно в совместной государственной службе"(15).

В контексте сказанного наиболее репрезентативным является пример русских чиновников, служивших в грузинской администрации. Это был кружок лиц, объединенных общими убеждениями. Ведущее место занимал исполнявший должность начальника грузинской казенной экспедиции П. Д. Завелейский, соратник А. С. Грибоедова по созданию "Проекта учреждения Российской Закавказской компании". Входили в кружок занимавшие в грузинской администрации различные посты И. Н. Калиновский, В. С. Легкобытов (оба - сослуживцы Завелейского по Министерству финансов), литератор В. Н. Григорьев. Последний был рекомендован К. Ф. Рылеевым в члены "Вольного Общества любителей российской словесности", значительно расширившего круг его знакомств среди литераторов - Пушкина, Языкова, Дельвига и будущих участников декабрьского восстания. Так случилось, что именно Григорьеву выдалось первым из русских встретить на границе у Аракса бренные останки Грибоедова. Перу Григорьева принадлежат грузинские очерки, а также "Статистическое описание Нахичеванской провинции" (СПб. 1833), которое было удостоено похвального отзыва в пушкинском "Современнике".

Все названные лица по инициативе Завелейского составляли финансовое и статистическое, так называемые "камеральные", описания закавказских провинций. На их основе был создан 4-томный труд "Обозрение российских владений за Кавказом в статистическом, этнографическом, топографическом и финансовом отношениях" (СПб. 1836), который и поныне не потерял своего значения и остается опорным при изучении истории Закавказья первой половины XIX века. Более обстоятельно об авторах этого труда можно прочесть в захватывающе интересной публикации И. Андроникова в альманахе "Прометей" ( М. 1968. Т. 5).
К названным именам можно было бы приобщить еще ряд фамилий, например губернского секретаря В. Золотницкого, коллежского регистратора Хотяновского, также трудившихся над составлением камеральных описаний территорий Закавказья(16).

Необходимо упомянуть имя еще одного чиновника - коллежского асессора И. И. Шопена, советника Армянского областного управления, впоследствии надворного советника, члена-корреспондента Статистического отделения Совета Министров внутренних дел. Благодаря его энергии, образованности и чувству ответственности мы получили разностороннее описание Армянской области - неизменный источник, которым пользуется не одно поколение исследователей(17). Именно к категории указанных лиц русской бюрократии могли быть адресованы слова Грибоедова: "Многие части управления и отдаленнейшие грани империи, о которых прежде менее радели, внезапно привлекли к себе внимание и сделались предметом рассуждений государственных людей. Настала очередь и Закавказскому краю. Он как будто выступил из мрака, которому были подвергнуты его статистика, этнография, администрация, финансовое образование, нужды народные и способы к их удовлетворению"(18).

Усилиями русской бюрократии на Кавказе была заложена фундаментальная источниковая база по объемному исследованию этого полиэтнического и многоукладного региона. Наиболее наглядно об этом свидетельствует, в частности, деятельность учрежденного в 1850 году Кавказского отдела Императорского Русского Географического общества. Большинство его корреспондентов и членов - это чиновники кавказской администрации. Вклад их в разработку историко-географических, этнографических, статистических и других знаний должен стать самостоятельным аспектом изучения. Необходимо также воздать должное мемуарам, оставленным русской бюрократией на Кавказе. Они позволяют судить не только об описанном им мире, но и почувствовать, как они сами ощущали себя в этом мире(19).

Биография одного из них - В. А. Дзюбенко - образец карьеры чиновника из России. "У меня с 15 лет, - вспоминал Дзюбенко, - начала кружиться голова от различных рассказов о Грузии и о преимуществах тамошней службы, - и вот, едва исполнилось мне 17 лет, как я решился осуществить мечты моего детства". Начав маленьким чиновником - столоначальником, он дослужился до вице-губернатора Эриванской губернии. Полувековая служба на Кавказе вполне давала ему основание написать воспоминания о ней(20). Весьма интересны воспоминания сановного администратора, члена совета кавказского наместника А. Н. Фадеева, в доме которого в Тифлисе приезжавшие из Петербурга сближались с местной знатью, образуя разноликий круг людей, связанных общностью интересов. В традициях, заложенных в семье Фадеевых, рос и формировался не кто иной, как любимый внук Фадеева - будущий государственный деятель России С. Ю. Витте. По своему происхождению (по отцовской линии) он был из самой что ни на есть чиновничьей среды - отец Витте был директором Департамента государственных имуществ на Кавказе. Наблюдая изнутри жизнь высших звеньев административной и военной власти на Кавказе, Витте поведал нам в своих мемуарах о виденном им в те далекие годы на Кавказе(21).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ОР РГБ. Ф. 58. Воронцов-Дашков И. И. Кн. 1. Раздел I. К. 97. Ед. Хр. 11.
2. Фадеев А. В. Россия и Кавказ в первой трети XIX в. М. 1960. С. 242-243.
3. ПСЗ (1). СПб. 1830. Т. 37. № 28563.
4. См., например: Свод законов Российской империи издания 1857 г. СПб. 1857. Т. 3. Гл. VI. Ст. 1353-1403.
5. См. Об этом более подробно: Исмаил-заде Д. И. Население городов Закавказского края в XIX - начале ХХ в. М. 1991. С. 161-165.
6. Там же. С. 166.
7. Там же. С. 167-168.
8. ГАРФ. Ф. 649. Д. 10. Л. 5.
9. Там же. Ф. 678. Д. 805. Л. 30 об.
10. Вел. кн. Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Т. 1-3. Париж. 1933. С. 23.
11. Исмаил-заде Д. И. Указ. соч. С. 234.
12. Кутаисское генерал-губернаторство. СПб. 1858. Т. XVI. Ч. 5. С. 202.
13. Полиевктов М. и Натадзе Г. Старый Тифлис в известиях современников. Тифлис. 1929. С. XIV.
14. Соллогуб В. А. Воспоминания. М. - Л. 1931. С. 442, 449.
15. Захарова Л. Г. Самодержавие, бюрократия и реформы 60-х годов XIX в. в России//Вопросы истории. 1989. № 10. С. 7.
16. Исмаил-заде Д. И. Указ. соч. С. 32.
17. См. об И. И. Шопене более подробно в указ. работе Исмаил-заде Д. И. С. 25-28.
18. Грибоедов А. С. Соч. в 2 т. М. 1971. Т. 2. С. 91.
19. Дзюбенко В. А. Воспоминания (Полувековая служба на Кавказе 1829-1876)//Русская Старина. 1879. Т. 25. № 8. С. 637-670; № 9. С. 43-58.
20. Фадеев А. М. Воспоминания. Ч. 1-2. Одесса. 1897.
21. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1. М. 1960. С. 5-63.

Родина. 2000. № 1.