[опубликовано 25 Апреля 2009]

Доного Хаджи Мурад

 


ББК 63.3 (2Р-6Д)
Д67

Доного Хаджи Мурад.
Д67 Сверкающий газават. Имам Гази-Мухаммад. Махачкала: 2007. 168 с.: илл.

Краткий биографический очерк Гази-Мухаммада – первого имама Дагестана и Чечни, его роль в национально-освободительной борьбе кавказских горцев против российской колонизаторской политики. Для любителей отечественной истории.
ББК 63.3 (2Р-6Д)
Замечания и пожелания можно направлять по адресу:
367000, Дагестан, г. Махачкала, а/я 112
или donogo@yandex.ru
www.imamat.ru
 Доного Хаджи Мурад, 2007








Посвящается горцам, погибшим в Кавказской войне против Российской империи

ВВЕДЕНИЕ 

«В годину народных испытаний, как свидетельствует история, всегда являются люди, которые умеют понять настроение, разобраться в обстоятельствах, уловить общее желание всей массы, придумать какой-нибудь выход и встать во главе движения.
Такой человек появился и в Дагестане с новым учением мюридизма. Это и был тот выход, которого инстинктивно искал каждый. Мюридизм объединил враждующие племена и не враждующие. Он вдохнул в них нравственную силу и благословил на борьбу с неверными во имя Аллаха, во имя пророка – во имя народности и религии!.. Новый учитель был Кази-Мулла».

Эти возвышенные слова о первом имаме Дагестана принадлежат российскому автору П.Алферьеву, сказанные им через 70 лет после гибели предводителя горцев. Необычно. Ведь в официальных имперских приказах, донесениях, рапортах, в российских исторических хрониках Кази-Мулла представлялся с самыми различными приставками, типа «изувер», «злоумышленник», «злодей», «мошенник» и пр.

Однако, несмотря на такие нелестные эпитеты противника, в народной памяти и официальной истории он остался как «Кази-Мулла» («Святой мулла»). И было за что его так называть, поскольку вся короткая жизнь этого горца, сотканная из постов, молитв, боевых походов, посвященная служению Всевышнему, была смерчем побед и поражений и завершилась славной смертью.
Имамом Гази-Мухаммад прожил недолго, но его короткая жизнь была яркой и стремительной, как метеор, заставившей врагов «содрогнуться и поникнуть».

«Он призвал людей: считать обязательными для себя решения шариата и действовать согласно им, а также отвергнуть обычное право и полностью оставить его. Он загремел как гром, сверкнул как молния…»
Нападение на столицу аварских ханов Хунзах, осада российских крепостей «Бурная» и «Внезапная», блокада Дербента, взятие и разорение Кизляра, сражение под Владикавказом, осада Назрани! Сколько их было внезапных налетов и чувствительных ударов царским войскам! Имам был неуловим.

«Враги увидели, – отмечал летописец Хайдарбек из Геничутля, - что исламское государство стало увеличиваться изо дня в день и усиливаться благодаря мухаджирам и борцам за веру, прибывавшим целыми группами».
Гази-Мухаммаду не суждено было встретиться на поле боя с А.Ермоловым, отозванным с Кавказа в марте 1827 г. К этому времени религиозно-политическая деятельность Кази-Муллы только развивалась, и до потрясений было еще далеко.

Но уже тогда «проконсул Кавказа» понял всю опасность мюридизма для царской политики в горном крае и предчувствовал, что повлечет за собой его распространение среди горцев. Чувство Ермолова не обмануло, Дагестан и Чечня того времени были подобны сухим дровам, которые с нетерпением ожидали искру, и эта искра была высечена клинком сабли имама Гази-Мухаммада в его священной войне, имя которой - ГАЗАВАТ.

«НАДОБНО БЫЛО УМЕРТВИТЬ В КОЛЫБЕЛИ…»

Согласно преданию Гази-Мухаммад (искаж. рус. Гази-Магомед, Кази-Магома, Кази Мулла. – Д.Х.М.) происходил из влиятельного гидатлинского рода узденей (свободных общинников) в Дагестане. Его прадед Ибрагим Хаджияв жил в ауле Урада. Дед Исмаил, оставивший после себя добрую память, во второй половине XVIII века будучи молодым человеком переехал учиться в аул Гимры (Гену) Койсубулинского общества (ныне Унцукульский район в Дагестане). Здесь он женился и обосновался. После смерти жены Ханики, он по приглашению жителей работал священнослужителем (будуном) в ауле Каранай. Своего сына Мухаммада Исмаил женил на гимринской девушке из местного известного рода Мадайилал, звали ее Багисултан (Багистан). Она родила двух дочерей – Аминат и Патимат, а примерно в 1794 (1795) году на свет появился Гази-Мухаммад бен Мухаммад бен Исмаил ал-Гену ал-Авари ад-Дагистани. Так звучало его имя на мусульманский лад.

Существует предание, что первоначальным его именем было Мухаммад, а после того как он стал первым имамом Дагестана и Чечни, возглавив освободительное движение горцев против русских завоевателей и местных феодалов, к его имени добавили слово «гази», что значит «воитель за веру». Однако эта версия ошибочная.
«Надобно было умертвить его в колыбели…» – так «образно» высказался в свое время один русский исследователь Кавказской войны, припоминая длинный шлейф неприятностей, бед и катастроф, которые доставил Гази-Мухаммад российским властям на Кавказе.

Сестры Гази-Мухаммада были выданы замуж за двух братьев. Браки в Дагестане заключались в раннем возрасте, вот и 15-летнему Гази-Мухаммаду отец начал сватать девушку по имени Шамай, дочь гимринца Далил Мухаммадгази. Однако будущий имам, не желавший в то время жениться, сумел убедить отца не делать этого. Через некоторое время, «не сдаваясь», отец засватал другую девушку, и на этот раз Гази-Мухаммад вынужден был согласиться на брак. Его женой стала другая Шамай – дочь Али Галбацилава. Гидалав (прозвище отца имама) был неспокойным человеком. В народной памяти он остался как «хороший ученый с плохим характером».

Людям он говорил, что «пьянящий» напиток не следует употреблять, а сам попивал сильно. В руках имел ремесло и был проворен. Делал приклады к ружьям, точно как «фаранг» (француз, европеец). «Ничто не ускользало от него на удивление всем, кто видел его за работой. Был он кузнецом, серебро - и железоделателем, изготавливал приклады для ружей. С кем он бывал в раздорах или против кого он был зол, тем наносил вред…»

Однажды, рассердившись на отца, Гази-Мухаммад воскликнул: «До какой поры ты будешь продолжать такое поведение? Неужели ты так и не опомнишься? Не стыдно ли тебе так плохо вести себя, будучи ученым человеком? Ты сгубил своего отца, у которого разорвалось сердце от твоего образа жизни. Теперь ты погубишь и меня. Произнеси тавбу (раскаяние) и брось пить!» Отец вскипел: «Ты будешь меня учить уму разуму, какой мудрец». Гази-Мухаммад обиделся на него: «Клянусь Аллахом, после этого я не покажусь тебе на глаза и не останусь здесь. Живи, как хочешь». С этими словами он оставил дома молодую жену, родителей и ушел за пределы аула продолжать свое обучение у известных алимов.

Прошло немного времени, и сын получил известие о смерти отца. Вернувшись домой, Гази-Мухаммад в течение недели читал Коран на могиле отца, просил Всевышнего простить грехи его родителя, затем дал развод своей жене. После долгих раздумий он решил бросить свою учебу и заняться изготовлением ружейных прикладов, ремеслом, которому в свое время обучил его отец.

Узнав о намерениях сына, мать возразила ему: «Сын мой Гази-Мухаммад! Что это ты делаешь? Бросив свое учение, принимаешься за никчемное ремесло, засев дома. Не стыдно ли тебе? Если же ты думаешь, что можно делать и то и другое, то знай, что в одной руке нельзя удержать два плода. Брось ты это, сын мой! Иди в муталимы, продолжай учение, ничто не сравнится с учением, как в мирской, так и в загробной жизни».
Слова матери глубоко засели в сердце Гази-Мухаммада и он продолжил свое обучение; будучи настойчивым, посещал лучших ученых, исходил многие аулы в поисках новых знаний.

Вскоре юноша сам намекнул матери о женитьбе на Патимат, дочери Микаилил Хаскиля. Поскольку она была совсем еще юной, Гази-Мухаммад женился на Били, дочери Хаджиль-Хаскиля. Но, несмотря на создание семьи, будущий имам продолжал повышать свое образование, постепенно получая известность во многих близких и отдаленных аулах.

В ПОИСКАХ ЗНАНИЙ

Из него получился хороший ученый, хотя сам он скрывал свои знания от других, в том числе и от своих земляков гимринцев. Прослышав об известном алиме, как бы далеко он ни находился, Гази-Мухаммад направлялся к нему, чтобы поучиться у него и испытать учителя. Однажды в Гимры по делам прибыл известный ученый Саид Араканский, у которого в свое время обучался и Гази-Мухаммад. Ученый спросил у одного из своих гимринских кунаков: «Знаешь ли ты муталима из вашего аула по имени Гази?» – «Есть такой, – ответил тот, – который бывает и там и здесь, бродит по аулам». Тогда Саид сказал ему: «Да, оказывается, ты его не знал, я тебя спрашиваю о нем не потому, что я его сам не знаю, я хотел разузнать, известна ли вам его ученость, успехи и хорошие качества. Выясняется, что не известна. Это ведь не простой человек. В нашем обществе не найти еще одного такого ученого, как он. Приходил он раз ко мне, с тем, чтобы учиться у меня, а на деле сам поучил меня и ушел. Совсем особых свойств человек он. Вы тоже узнаете его после…»

Саид Араканский был ученым большой эрудиции, знал арабский, турецкий и персидский языки. Среди его учеников были такие известные люди, как будущие имамы: Гази-Мухаммад, Гамзат Бек и Шамиль, будущий шейх Мухаммад Ярагский, Саид из Игали, Мухаммад Тахир ал-Карахи, Даидбек из Голотля, Загалав из Хварши, Ташев Хаджи из Эндирея, Нурмухаммад Кади из Хунзаха, Юсуф из Аксая, Мирза Али из Ахты, Абдурахман из Казанища и многие другие. Саид преподавал им арабский язык, логику, философию, мусульманское право и другие науки.
Особые взаимоотношения были у Саида с его учеником Гази-Мухаммадом. Их споры заканчивались поздно ночью, итак продолжалось довольно часто, пока другие муталимы, не дождавшись своей очереди подискутировать с ученым, не выказали своего возмущения.

«Каждый день ты занимаешься с Гази-Мухаммадом из Гимры, – обратились они к Саиду Араканскому. - До каких пор мы будем слушать вас? Мы здесь не для того, чтобы смотреть, как ты ему читаешь урок, а чтобы и самим учиться. И ему, и нам отведи время. Если будет так продолжаться, то мы уйдем от тебя». – «Что делать, друзья мои, – ответил им Саид, – ведь большую часть времени мы проводим не в том, что я преподаю Гази Мухаммаду, а он преподает мне».

Знаменитый ученый увидел в Гази-Мухаммаде способнейшего ученика. Но ученик был не согласен с учителем в ряде вопросов, а уже позднее, когда был избран имамом, стал противником своего преподавателя. Саид Араканский был не только теологом, но и государственным деятелем, принимавшим участие в совещаниях представителей местной знати, был дружен с аварскими, гази-кумухскими, тарковскими, дженгутаевскими ханами и шамхалами, принимал участие в их политических советах. Он порицал воинственные действия имама Гази-Мухаммада и рассматривал их как «несовместимые с исламом и шариатом и враждебные идеям и делам пророка».
Что побудило известного алима так рьяно выступать против имама и других «шариатистов»? Не страсть ли к деньгам и сытой, спокойной жизни под тенью двуглавого орла? Записки генерала А.Ермолова отчасти подтверждают это.

«…Здесь в Казанище, – вспоминал «проконсул Кавказа», – склонил я шамхала (Тарковского) пригласить к себе Саида-эфенди, известного ученостью и между горцами пользующегося величайшим уважением и доверенностью, принадлежа к числу главнейших священных особ, он имел большое влияние на действия ближайших к нам народов. Будучи в дружеских с шамхалом сношениях, он приехал к нему и познакомился со мною. Несколько раз виделся я с ним, но не иначе, как у шамхала, и в ночное время: дабы не было подозрения между горцами о знакомстве между нами. И они оставались в убеждении, что он не угождал ни одному из русских начальников. В нем нашел я человека здравомыслящего, желающего спокойствия, и мне не трудно было угадать, что он не откажется быть мне полезным. О свиданиях с ним не знал никто из моих приближенных, кроме одного, необходимого мне, переводчика. Посредством шамхала я обещал Саиду-эфенди доставлять жалованье».

13 января 1830 года имам с отрядом вторгся в Аракани, где арестовал жителей, не согласившихся принять шариат. Саид бежал. «В его доме было тогда разлито содержимое винных кувшинов, имевшихся в Аракани», - отмечал летописец ал-Карахи.

Отношения с бывшим учеником были вконец прерваны. В мае того же года, как следует из донесения главнокомандующего Отдельным кавказским корпусом графа И.Паскевича, «ученый араканский кадий Саид-эфенди… равномерно поспешил засвидетельствовать письмами преданность свою к русским».
А через год уже барон Г.Розен в роли главнокомандующего докладывал в Санкт-Петербург, что «Саид кадий араканский ревностно старается вооружить общество свое против Кази Муллы, особенно же усугубил он к сему свои усилия, получив уведомление о всемилостивейше пожалованной ему пенсии». Но это было позднее, а пока Саид продолжал заниматься преподавательской деятельностью, восхищался способностями Гази-Мухаммада и внимательно наблюдал за ним, в глубине души чувствуя приближение тревоги и опасности.

Последний же развелся со своей женой Били и, наконец, женился на Патимат, которая подросла (ей в то время исполнилось тринадцать лет), и с которой он давно хотел связать свою жизнь.
Продолжая постигать знания, Гази-Мухаммад побывал в ауле Чиркей, где его просили остаться преподавать. Далее будущий имам преподавал в ногайских и черкесских землях, в Кизляре. Не догадывались в то время кизлярцы, что через несколько лет этот незнакомый юноша в роли имама со своим могучим отрядом совершит опустошительное нападение на их город.

Через три года после женитьбы у Гази-Мухаммада, которому тогда было около тридцати лет, родилась дочь Салихат. Позже будущий имам Шамиль скажет про нее: «Хотя она и несовершеннолетняя, она умнее взрослого человека». Впоследствии Салихат вышла замуж за Тагира из Унцукуля, но рано умерла. Муж ее сражался против русских вместе со всеми тремя имамами, при обороне укрепления Ахульго в 1839 году, был советником имама Шамиля и героически погиб в 1840 году в Гимринском ущелье.
Недолго была замужем и жена Гази-Мухаммада. Патимат было всего 27 лет, когда погиб ее муж. Жила она долго и, по свидетельствам современников, была очень религиозной и образованной женщиной.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ШАРИАТА

«Примерно в 1240 г. (1824/1825), - пишет дагестанский летописец Хайдарбек, - Всевышний послал на землю Дагестана ученого-новатора, большого труженика, святого угодника эпохи ослабления веры, выдающегося храбреца, играющего роль сабли, обнаженной против людей заблудших и тиранов, героя-очистителя мусульманской религии от всякой накипи, нового главу ислама – имама Гази-Мухаммада Гимринского».
В жизни Дагестана, как впрочем и на всем Кавказе, адаты всегда играли заметную роль. По адатам судили, выдавали замуж, осуществляли кровную месть. Достаточно сильны были и религиозные устои, тесно переплетавшиеся с адатами в жизни горцев.

Познавая ислам, Гази-Мухаммад все более и более убеждался в превосходстве шариата для горского населения, и поэтому его намерения ввести шариат с каждым днем росли и крепли. Дело это было непростым, и Гази-Мухаммад решил начать его со своей семьи и ближайших родственников. «Если мы не введем шариата, нет разницы между нами и кафирами».

Как-то, проходя со своим племянником мимо кладбища, Гази-Мухаммад сказал: «Видишь ли ты эти могилы? Среди людей, которые покоятся внутри этих могил, нет ни одного, который бы при жизни не обещал впоследствии сделаться хорошим, и который не откладывал бы на «потом» исправление своего поведения. Ангел смерти, по наступлению срока жизни, ни одному из них не дал времени на исправление. Смотри же ты! Малое, содеянное теперь же, много лучше большого, что оставлено на «после». Не откладывай исправления своей жизни на потом. Иначе горестно будет тебе впоследствии…»

Много размышляя о дальнейших действиях, Гази-Мухаммад составил книгу, включающую в себя доводы о необходимости установления повсеместно шариата на основе Корана и хадисов, и назвал ее «Аятул Бугира ли Русамой Кумасра» («Стихи радости [истины] для судей аула Гимры»). Позже книга попала к Саиду Араканскому, который внимательно ее прочитал и дал ей свое название – «Илам би Иртидади эль Хуккам» («Оповещение об отступничестве судей от религии»).

Другой ученый дал книге другое название «Бахр эль Бурханил артидади уруфан Дагестан» («Блестящие доказательства отступничества от веры религии судей Дагестана»).
Разъезжая по аулам, Гази-Мухаммад распространял шариат, читал проповеди на пятничных молитвах, дискутировал с учеными; словом, поступками, иногда кулаками старался внушить окружающим явное превосходство религиозных законов и требовал искоренения всех вредных обычаев. Многие села приглашали молодого проповедника к себе, были и противники.

«Гази-Мухаммад славился ученостью, – говорил о нем современник, – он знал наизусть 400 изречений (хадисов) пророка… Он побеждал всех других ученых горцев, доказывая справедливость своих действий на основании хадисов. Народ смотрел на Кази Муллу, как на человека «украшенного всеми редкими качествами, храброго, просвещенного и благочестивого руководителя, избранника Божьего». Хотя он был простой гимринский уздень, но «человек глубоко ученый, украшенный небесной милостью и пользовавшийся общим уважением и доверием дагестанского народа… Красноречие и сила слова Кази Муллы поражали слушателей».

Имам вел скромный, если не аскетический образ жизни. Узнав о прибытии Гази-Мухаммада в аул Чиркей, многие местные жители обсуждали новость. О гимринце говорили, что он вводит шариат, наказывает даже важных людей за их недостойные поступки, что он хороший ученый. Всем хотелось его увидеть, представляли его редким красавцем, крупного телосложения. Когда гость со своими единомышленниками прибыл в аул, женщины стали спрашивать друг друга:

«Какой же из них Гази-Мухаммад?» – «Наверное, вот тот», – указывали они, увидев человека более менее рослого и в хорошей одежде.
«Эй, женщины, вон Гази-Мухаммад», – сказал им один житель, и все обратили внимание на горца в короткой потрепанной черкеске из желтого сукна, невзрачной папахе, поверх которой была повязана пятнистая чалма, а оружие висело на сыромятном ремне. «Так это про него шла такая молва, - воскликнули женщины, – и его-то боялись люди. Бесцветный, как наш сельский пастух!»

К 1830 году, имея во многих аулах своих приверженцев, подчинив своему учению значительную часть аварцев, гумбетовцев, салатавцев, кумыков, поддерживаемый духовенством в Койсубулинском обществе и заручившись преданностью чиркеевцев, Гази-Мухаммад создал отряд. В него вошли около 400 последователей. С помощью него Гази Мухаммад имел возможность претворять свои цели в жизнь, при необходимости с помощью вооруженной силы. Однако был один человек, который своим влиянием мог существенно помешать деятельности нового проповедника. Это был Саид Араканский.

Зная, что бывший учитель осуждает его действия, Гази-Мухаммад решил «навестить» его. Отправив предварительно письмо Саиду с требованием ввести в ауле шариат, Гази-Мухаммад пригрозил, что в случае отказа сделает это сам силой. Кадий не мог предположить, что его бывший ученик может посягнуть на его дом и поэтому не предпринял никаких мер предосторожностей, а сам в это время находился в гостях у Аслан Хана Гази-Кумухского.

Тем не менее, Гази-Мухаммад решительно взялся за дело. Никогда араканцы не видели стольких вооруженных людей с повязанными белыми чалмами, со знаменами; они, распевая молитвы, показались на дороге, ведущей в их аул. Жители выслали навстречу Кази-Мулле 30 почетных лиц, которые тут же были объявлены аманатами. Вступив в аул, он потребовал у араканцев присягнуть на шариат, что было исполнено. Все вино, приготовленное для продажи жителями аула, Гази-Мухаммад велел вылить на улицы. Конфисковав книги ученого, имам сделал следующее распоряжение:

«А теперь все вино, найденное в доме Саида, вылейте в его кабинет. Учитель мой никогда не мог насытиться им, пусть же дом насытится его запахом».
Когда выносили библиотеку Саида Араканского, среди его книг и бумаг горцы обратили внимание на лист бумаги со стихами самого владельца, адресованными к Гази-Мухаммаду:

Воистину я воспитал щенка в течение моей жизни,
Сделавшись собакой, он укусил меня за ногу.
Воистину я обучил некоего выпускать стрелу,
Сделавшись мастером, он выстрелил в меня.

После Саида Араканского взор Кази-Муллы был устремлен к другому авторитетному духовному лицу, который к тому же был и правителем. Мухаммад Кади Акушинский имел большой авторитет в даргинском обществе, в письме к нему имам высказал пожелание приехать в Акушу для распространения шариата. Акушинский правитель ответил ему, что он и его люди придерживаются шариата, а насчет прибытия к нему имама просил повременить.
Слава о Гази-Мухаммаде и его проповедях докатилась и в низменные районы, подвластные шамхалу Тарковскому, куда не раз обращал свой взор будущий имам. И как это не покажется странным, инициатором прихода сюда Гази-Мухаммада был сам генерал-лейтенант, Мехти шамхал Тарковский.

В «ГОСТЯХ» У ШАМХАЛА ТАРКОВСКОГО

Привилегированные сословия всегда играли заметную роль в исторических процессах Дагестана: ханы аварские, казикумухские, мехтулинские, кюринские, дербентские, уцмии каракайтагские, беки табасаранские и другие. Среди всех перечисленных особо выделялся «дом Тарковских», на протяжении нескольких веков являвшийся опорным столбом российской политики в Дагестане.

В 1638 году шамхал Сурхай Хан под именем Владетеля Кумыкского и Тарковского, получил грамоту на принятие его в подданство России. Эта грамота была подтверждена через 5 лет царем Михаилом Федоровичем. И хотя после этого случилось неповиновение отдельных представителей шамхальского рода, тем не менее, царская Россия приобрела в лице Тарковских верного проводника своих политических интересов.

В 1794 году управление шамхальством возлагается на Мехти-бека. В грамоте, полученной от императора Павла I, он утверждался шамхалом с саном тайного советника и жалованьем 6 тыс. руб. в год. В грамоте, в частности, говорилось: «...Яко же мы сим жалуем и утверждаем, повелевая всем верноподданным нашим обитателям Дагестана, чиноначальникам, беям, старшинам и всему народу признавать его, Мехти-бея, под верховным нашим покровительством и державою своим законным Тарковским, Бойнацким и всего Дагестана владетелем и шамхалом, оказуя ему всякое во сем достоинстве благоугодное нам и верности императорскому престолу нашему свойственное подданническое послушание и покорность».

18 июня 1800 года в ауле Тарки, столице шамхалов, в присутствии российского посланника майора А.Ахвердова и многих почетных людей Мехти-бек официально стал Мехти шамхалом, торжественно присягнул на Коране быть вер¬ным и усердным царскому престолу, обещав сохранить «верноподданническую верность».
19 июля 1800 года Мехти шамхал принимает повторную присягу в связи с присвоением ему чина генерал-лейтенанта, о чем был послан рапорт в Коллегию иностранных дел от главнокомандующего на Кавказе генерал-лейтенанта К.Ф. Кнорринга.

23 августа 1806 года в управление Мехти шамхалу передается Дербентское ханство, а 10 сентября 1806 года император Александр I высочайшей грамотой утверждает Мехти шамхала еще и ханом Дербентским. В связи с новым титулом Мехти шамхал награждается, «во уравнение с прочими ханами», знаменем с государственным российским гербом, саблей, украшенной драгоценными камнями, и золотой медалью с бриллиантами и подписью: «За усердие и верность». Кроме того, Мехти шамхал, сверх жалованья, отпускавшегося ему от казны на содержание войска, мог пользоваться всеми доходами дербентского владения (Улусский магал), за исключением г.Дербента, который был занят русскими войсками и доходы которого вносились в казну.
Насколько Мехти шамхал был предан русскому правительству, можно судить по такому факту.

Когда генерал А.Ермолов направился в 1818 года с войсками в Дагестан для усмирения горцев, шамхал был единственным из дагестанских владетелей, который встретил царские войска далеко за пределами своего владения и находился при них со своими приверженцами в течение всего похода Ермолова, тогда как другие дагестанские владетели вышли против царского отряда. После этого события отношения Мехти шамхала с соседями были испорчены, и царское командование на Кавказе вынуждено было начать «постепенное занятие в шамхальстве стратегических пунктов, дабы защитить владение Тарковское от враждебных по¬кушений горцев и иметь через это владение свободное сообщение с южным Дагестаном».

Слухи о Гази-Мухаммаде дошли и до шамхальских владений. Лазутчики передают Мехти шамхалу о впечатлении, которое производят на горцев проповеди гимринского жителя. Шамхал внимательно следит его за действиями, а в 1827 г., когда Гази Мухаммад получил всеобщую известность своими воззваниями, Мехти шамхал решается при¬гласить его к себе. Зачем? Умный, осторожный, остающийся все также преданным российским властям, шамхал приглашает к себе человека, к которому уже проявились подозрительность и неудовольствие со стороны этих властей. Неужели сила слова горца из Гимры была так велика, что заставила такого большого человека, как шамхал Тарковский, генерал-лейтенант Российской службы, просить приехать к нему. После первого письма к имаму, на которое не последовало ответа, шамхал через сво¬их лазутчиков посылает оче¬редное послание Гази-Мухаммаду, в котором пишет:

«...Ты уклонился от посещения, когда я пригласил тебя, видимо, потому, что ты в чем-то усомнился. Я и теперь приглашаю тебя, хочу, чтобы ты приехал вместе с моим посланником. Не уклоняйся. Все ученые Дагестана приезжают ко мне, и я люблю их, не будучи сам ученым».
Однако имам вновь отказался приехать в Тарки, послав шамхалу ответ: «Привет вам. А затем: если удивляться, то удивительнее всего следующие слова: «Я люблю ученых и приглашаю их». Ты не знал цены науки. Если бы знал, то ты не вызвал бы ученых к себе, а сам бы посещал их, потому что науку посещают, а не наука посещает. Я не пойду к султанам. Если у них ко мне имеется дело, пусть они сами приходят. Пусть посещают мои мечети или приедут ко мне домой. Васалам».

Через два года Мехти шамхал вновь обращается к имаму: «Я слышал, что ты пророчествуешь, если так, то приезжай ко мне. На¬учи народ мой и меня святому шариату; если же ты не приедешь, то бойся суда Аллаха: на том свете я укажу на тебя как на виновника, которого просил, но он не хотел наставить на путь истинный».
После такого послания имаму ничего не оставалось де¬лать, как исполнить просьбу шамхала. Он пришел к нему в Параул (где в то время находился шамхал) один, пешком и при встрече грубо потребовал ввести шариатский закон в шамхальских владениях.

«Ты валий Дагестана, все народы тебе повинуются, а которые независимы, слушаются тебя. Ты должен быть блюстителем шариата. Твои подданные называют себя мусульманами, но не знают, что такое мусульманин. Все народы подвержены грехам, грех лежит на твоей душе. Так дозволь мне научить твой народ шариату, прикажи ему слушаться меня, и за такое доброе дело Аллах наградит тебя раем».

У шамхала изменился цвет лица, он размяк и прошептал: «Я сделаю это, сделаю». А затем, после ухода имама, откровенно признался своему приближенному: «Клянусь Аллахом, я был близок к тому, чтобы намочить штаны в страхе от него». Казалось, что шамхал поднимется для совершения дела, к которому взывал Гази-Мухаммад, но «так он никуда и не продвинулся» и, «учитывая, какие могут быть последствия, позволил Гази-Мухаммаду заниматься проповеднической де¬ятельностью, а сам уехал в Петербург».

Мехти шамхал прибыл в столицу России по нескольким причинам. Во-первых, представиться новому царю Николаю I. Во-вторых, чувствуя, что пора подумать о своем преемнике, шамхал решил ходатайствовать о назначении на шамхальское место своего старшего сына Сулеймана-паши, которому он поручил на время отсутствия управлять владением. Царь удовлетворил просьбу шамхала и пожаловал Сулейман-паше чин полковника, а младшему сыну Зубаиру - чин майора. Средний сын Абу-Муслим был замечен как будто в «поощрении действий Кази-Муллы», в надежде обратить их в пользу своих властолюбивых видов на шамхальство против своего старшего брата, к которому он питал вражду. Для него отец наград не хлопотал. В-третьих, Мехти шамхал представил устный проект занятия селения Темир-Хан-Шуры под крепость, т.к. это место имело, по его словам, важное стратегическое значение. Об этом Мехти шамхал докладывал еще раньше главнокомандующему на Кавказе графу И.Паскевичу, который с недоверием отнесся к данному проекту.

Время и события в Дагестане, однако, показали, что ошибался как раз-таки И.Паскевич, а Мехти шамхал предлагал ценную услугу для Российского правительства в деле колонизации края. Заявление Тарковского владетеля было принято к рассмотрению, одобрено царем, и жители селения Темир-Хан-Шуры были выселены в ближайший Халимбек-аул, а на месте, которое они занимали, возведено укрепление, впоследствии переименованное в город, ставший затем столицей Дагестанской области. Но это произошло позже, когда шамхала уже не было в живых: на обратном пути из Петербурга Мехти Тарковский умер. Случилось это в 1830 году, и правление Тарковским владением принял на себя его старший сын Сулейман-паша.

ТАРИКАТ И ГАЗАВАТ

Возвращаясь из мечети после полуденной молитвы, мулла Мухаммад направлялся домой. Известный своей ученостью и благочестивостью мулла, бывший при Аслан Хане главным кадием Кюринского ханства, жил в ауле Яраг, и туда всегда прибывало много людей слушать проповеди и заниматься науками под его руководством.
Войдя во двор, Мулла Мухаммад увидел своего бывшего ученика из Ширвана, который в течение семи лет занимался у него и, окончив курс знаний, уехал к себе домой год назад. Это был Хас Мухаммад один из любимых учеников муллы. Встреча была теплой. Хас Мухаммад вновь поселился в доме своего бывшего наставника. Через некоторое время учитель заметил в своем ученике некоторую странность, ученик редко появлялся среди людей, часто уединялся, мало разговаривал. На вопрос муллы о такой перемене в жизни, Хас Мухаммад ответил, что за время разлуки с ним познал новые знания.

«В Дагестане думают, – говорил он, – что поняли закон, все вы и ты тоже, поседевший над Кораном, видите только мертвую букву, но глубокое божественное значение ускользнуло от вас». Напрасно мулла Мухаммад просил передать ему новые знания. Хас Мухаммад отказывался, объясняя, что ему неприлично учить своего учителя и предлагал поехать в селение Кюрдамир, что в Ширване к «убежищу народа, ключу от сокровищ истин» великому шейху Исмаилу, посвятившему его в тайны своего учения. Тогда мулла Мухаммад вместе с несколькими учеными и Хас Мухаммадом отправились в Кюрдамир. Шейх Исмаил, «как суровый аскет, незнакомый с практической стороной жизни, развивал перед гостем высокие богословские идеи, доходившие до самоотречения, до полного отказа от своего «Я».

Ученость одного и политические соображения другого привели обоих к общему выводу – к необходимости заботиться о просвещении не отдельных лиц, которые были склонны к восприятию высокого учения тариката, а целых масс, погрязших в неведении основных начал религии и в ложном толковании Корана». На кюрдамирском совещании произошло историческое событие, начавшее отсчет новой эпохи на Кавказе – посвящение Мухаммада Ярагского в мюршиды, в результат чего он стал главой тариката Накшбанди в Дагестане.

Вернувшись домой, мулла Мухаммад чаще стал собирать у себя дома горцев, предпринимал все возможное для того, чтобы привлечь людей к новому учению и приумножить число своих сторонников. Его усилия приносили плоды, окружение его увеличивалось изо дня в день. Вначале он проповедовал духовный газават, газават против шайтана в людских душах, и это было непросто. В одной из своих проповедей Мухаммад Ярагский обратился к людям, собравшимся у его дома:

«Я очень грешен перед Аллахом. До сих пор я не понимал ни воли Аллаха, ни предсказаний Его посланника Мухаммада. По милости Всевышнего только сейчас у меня открылись глаза, и я, наконец, вижу, как подобно сверкающим алмазам проходит мимо меня источник вечной правды. Все мои прошлые деяния лежат на моей душе как тяжелое бремя грехов. Я потреблял плоды вашего поля, я обогащался за счет вашего добра, но священнослужителю не пристало брать и десятой доли, а судья должен судить только за вознаграждение, которое обещал ему Аллах. Я не соблюдал этих заповедей и сейчас совесть обвиняет меня в грехах. Я хочу искупить свою вину, попросить прощения у Аллаха и у вас и вернуть вам все, что я брал ранее.

Подходите сюда: все мое имущество должно стать вашим! Берите его и делите все между собой!» Так поступил мулла Мухаммад, но народ единодушно объявил, чтобы он сохранил и свой дом и свое имущество, и что суровая кара настигнет каждого, кто осмелится дотронуться до них.

«Кто воистину стремится исполнить требования шариата, - продолжал свою речь мулла Ярагский, - тот должен отказаться от всех земных благ. Кто полностью посвятит свою жизнь вечному Аллаху, тот пройдет по тонкому, как лезвие ножа, мосту Сират и войдет в Рай, где его ждет вечное блаженство. Но пока на нас лежит чей-то гнет, будь то гнет верующих или неверных – все наши дела и мысли станут позором, ибо молитвы рабов не будут услышаны. Ибо они просят освобождения, но могут добиться силой того, о чем они молитвенно ропщут…»
Весть о мулле Мухаммаде и его учении со скоростью молнии облетела дагестанские общества, со всех сторон приходили горцы в аул Яраг, чтобы увидеть шейха и услышать его слово. Все, кто принимал новое учение, объявлялись его мюридами, их становилось все больше и больше.

Мюриды сделали себе деревянные шашки, которые носили как знак отличия, размахивали ими и громко кричали: «Мусульмане! Война против неверных! Газават! Газават!» Такие крики можно было слышать часто на всех улицах, во всех общественных местах, везде, где появлялись мюриды. А. Ермолов, узнав о беспокойствах в Кюринском ханстве, приказал Аслан Хану немедленно принять меры. Хан вызвал к себе Мухаммада Ярагского, грубо велел шейху прекратить свои вредные проповеди и запретить своим мюридам вести себя вызывающе. Мулла обещал хану успокоить мюридов, но проповедническую деятельность втайне продолжал вести. Хан же донес А.Ермолову о водворении спокойствия в крае.

В 1824 году новое учение тарикат стало известным далеко за пределами аула Яраг и Кюринского ханства.
«В то время, как сверкающий круг российских штыков смыкался со всех сторон, влияние муллы Мухаммада ал-Яраги неуклонно росло год от года – неосязаемое, нематериальное, оно уверенно и молча проходило сквозь изгородь ощетинившейся стали, словно корабль-призрак сквозь встречные скалы или словно огонь на болоте, крадущийся против ветра... И даже когда казалось, что в Центральном Дагестане последняя искра свободы затоптана… священное пламя готово было вспыхнуть с новой силой и озарить страну во все стороны, до самых дальних границ».

Среди потока паломников в Яраг был газикумухский житель Джамалуддин – письмоводитель Аслан Хана Гази-Кумухского, бывший у хана на хорошем счету. Почувствовав всю никчемность своего бытия, Джамалуддин начал уединяться от людей, молиться и каяться в грехах своей молодости, будучи на службе у хана. Ибо, «кто проводит время в сообществе тиранов, у того большая часть жизни проходит в согрешениях, кроме охраняемых милостью Аллаха». Наслышавшись о шейхе из аула Яраг, он отправился посетить его. Пребывал под сильным впечатлением от встречи: кроме того, что вошел в тарикат и стал мюридом, получил от шейха позволение направлять по этому пути желающих вступить на истинный путь.

Ведь человек не может стать шейхом или мюршидом без дозволения совершенного шейха, дошедшего до степени богосозерцания, т.к. считалось, что «кто не имеет шейха, для того дьявол шейх». Вернувшись в Гази-Кумух, Джамалуддин отошел от мирских дел, стал чаще молиться и поститься, принимал посетителей, желавших войти в тарикат, число которых увеличивалось. Узнав о частых посещениях людей своего бывшего письмоводителя, Аслан Хан остался недовольным и высказал это Джамалуддину. С этого времени начались между ними натянутые отношения, и даже вражда, после чего Джамалуддин покинул Гази-Кумух и поселился в Цудахаре. Узнав о богобоязненном человеке, о котором горцы рассказывали всевозможные чудеса, Гази-Мухаммад решил на-вестить Джамалуддина и лично удостовериться: шейх ли он на самом деле.

С этой целью Гази-Мухаммад поехал в Гази-Кумух с одним товарищем, а когда подъехал к дому Джамалуддина, то велел напарнику первым войти в комнату Джамалуддина, которая находилась на верхнем этаже, а сам молча остался стоять в дверях. Сделал он это так потому, что желал испытать, узнает ли Джамалуддин его по имени. Посмотрев на Гази-Мухаммада, Джамалуддин сказал: «Салам алейкум, Гази-Мухаммад, садись поближе ко мне, там не твое место». Удивленный, Гази-Мухаммад спросил: «Откуда ты меня знаешь, ты ведь раньше меня не знал и не слышал обо мне?»

«Разве в книге не сказано: «Берегитесь прозорливости верного раба, он смотрит светом Аллаха», - улыбнувшись, сказал Джамалуддин. Разве ты сомневаешься в том, что я верный раб Аллаха?». Потом Гази-Мухаммад вновь теперь уже с Шамилем приехал к Джамалуддину и принял от него вирд, вступив в тарикат.
Наслышавшись о Гази Мухаммаде и беспокоясь за его действия, Аслан Хан пригласил его к себе для объяснений. Вместе с другими мюридами шейха Джамалуддина Гази-Мухаммад прибыл к хану, предполагая, что тот хочет укрепить шариат в своем владении. Убедившись, что это не так, Гази Мухаммад отчитал хана как непослушного ученика, причем Аслан Хан, онемевший от такой дерзости, ничем не смог ему возразить. Когда мюриды передали Джамалуддину о смелом поступке Гази-Мухаммада в отношении могущественного хана, шейх обрадовался и послал его к Мухаммаду Ярагскому.

Прибыв в Яраг, Гази-Мухаммад рассказал шейху о своих поступках по утверждению шариата, о встрече с Джамалуддином и Аслан Ханом и пр. Пробыв в Яраге три дня, приняв у шейха тарикат, Гази-Мухаммад вернулся в Гимры и далее развернул кипучую деятельность по распространению шариата в аулах.
Шейх Джамалуддин не был согласен с вооруженными действиями Гази-Мухаммада. Написав ему письмо, он советовал имаму прекратить подобный образ жизни, если он называет себя мюридом в тарикате. Слушаться шейха необходимо было беспрекословно, но какая-то внутренняя сила не давала покоя гимринцу, поставив его в сложное положение.

Подобное разногласие разделило тарикатистов на две части: одна поддерживала Гази-Мухаммада, другая считала, что мюрид обязан подчиняться внутренней дисциплине своего ордена, во всем слушаться шейха, даже если с ним не согласен. Среди первых был Мухаммад Ярагский, вставший на позицию «воинствующего правоверия», к нему и тяготел Гази-Мухаммад, чувствуя в нем понимание. С ним он затем и породнился, женившись на его дочери Хавсат.

После долгого раздумья он написал письмо шейху Мухаммаду Ярагскому о позволении поднять борьбу для распространения веры, причем заметил: «Всевышний Аллах велит в своей книге воевать с безбожниками и неверными, а Джамалуддин не позволяет мне этого: чьи повеления мне исполнять?». Ответ шейха был краток: «Повеления Аллаха мы должны исполнять более, чем людские». А в конце приписал: «Но ты выбери то, что считаешь нужным». И Гази-Мухаммад выбрал газават. Ярагский объяснил свой поступок Джамалудину так: «Чтобы свергнуть колониальное правление царизма в Дагестане, нужны светские мусульманские военные полководцы, т.к. одни муллы и суфийские шейхи ничего не смогут сделать, поэтому без войны не обойтись».
В конце 1828 года в ауле Яраг состоялось совещание, на котором было положено начать газават. Собравшимся муллам, кадиям, старшинам всех вольных обществ Дагестана шейх Мухаммад Ярагский объявил, что знамя газавата поднимет Гази-Мухаммад, который здесь же в мечети был объявлен имамом.

На свете взошло дерево истины
Эта истина – имам Гази-Мухаммад.
Кто не поверит ему,
Да будет проклят от Аллаха
Ля-илляха илляла.
Так в народе возвещали о приходе имама.

Воззвания новоявленного имама к дагестанским народам произвели сильное впечатление на горцев. В конце 1829 года в различных местах собирались народные собрания, сходы на которых провозглашались следующие положения:

1. Стараться избегать или просто освободиться от зависимости русского правительства.
2. Избегать по возможности или совсем прекратить всякое общение с русскими и подвластными России.
3. За всякое убийство виновного наказывать не штрафом, как раньше, а лишением жизни, за воровство и подобные поступки виновных подвергать телесному наказанию, а виновный выдается на суд того аула, где проживает.
4. За прелюбодеяние виновные наказываются лишением жизни, такой же участи подвергается и учинивший насилие к женщине или мужчине.
5. Полное запрещение спиртных напитков.
6. Женщины не должны показываться посторонним мужчинам, не иначе как с закрытым лицом.

Мало догадываясь и не принимая всерьез брожение в горской среде под влиянием гимринского лидера, главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом граф И. Паскевич строил планы действий против горцев. Из-за войн с внешними врагами (Персия, Турция) Паскевич смог заняться вопросами внутреннего управления кавказским краем только сейчас, когда идеи мюридизма уже широко распространились среди горских народов.
Недавно став фельдмаршалом, счастливый граф И.Паскевич пришел к заключению, что «необходимо принять деятельные меры к усмирению горских народов, частные наказания коих через отдельные экспедиции и поиски в их земли доселе столь же мало имели успеха, сколько меры кротости и даже попечительности российского правительства об улучшении их состояний».

Царь согласился с мнением своего любимца и, полагая, что «слава оружия российского, распространившаяся по всему краю, убедит горцев в ничтожности их сил», предписал «произвести одновременный поиск против всех горских народов, завладеть всеми важнейшими пунктами их земель, а в особенности низменностями, и таким образом, лишить средств к пропитанию, заставить их покориться», т.е. взять измором.
Таков был общий план, исполнению которого, однако, помешал своим появлением Кази-Мулла.

ПИСЬМО СУЛТАНУ 

Понимая, что противник имеет превосходящие силы, имаму Гази-Мухаммаду приходит мысль просить помощь у турецкого султана. Османская империя всегда была в сознании горцев страной великих ученых, хранительницей святынь исламской религии, а султан (хункар) лидером всех мусульман. Правивший в это время султан Махмуд II, провёл ряд реформ, направленных на преодоление феодальной раздробленности, создание централизованного государственного и административного аппарата и некоторую, главным образом внешнюю, «европеизацию» страны. Посовещавшись со своими приближенными, имам в январе 1830 года, составляет и отправляет прошение о помощи всесильному монарху:

«Письмо кадиев, ученых, справедливых, знатных и других лиц султану турецкому. От покоренного мусульманского населения, находящегося в подчинении идолопоклонников: от кадиев, ученых, справедливых, знатных и др., следующих за ними жителей Дагестана, к центру ислама, верховному мусульманскому государству, которое установлено Аллахом на место пророчества для усиления ислама с просьбой о помощи.
Заявляем в. в. султану Султан-Махмуд-хану, что мы до сих пор жили в покое и безопасности от врагов религии, хотя мы и не имели единого правителя, все же с помощью Аллаха и Османской империи кяфиры были бессильны против нас.

Со времен наших предков согласно священной книге мы вели священную войну с кяфирами, сохраняли честь мусульман, сражались с тем, кто стремился подчинить нас своей власти. А за помощью обращались к Аллаху и Османской империи. Мы не только не страшились многочисленности врагов, но и заставляли их опасаться нас. Видя, что не могут нас одолеть, те из грузин, которые старались стать нашими правителями, стали искать убежища у главы русских, обращались к нему за помощью. Русский царь помог им войсками и стал притеснять нас. Не имея никакой помощи кроме Божьей, мы претерпели жестокие лишения. Мы убивали и нас убивали, мы отбирали и у нас отбирали. Слава Аллаху, что он нам помогал.

Несмотря на нашу малочисленность и недостаточность военного снаряжения, они не могли одолеть нас, и мы не раз их обращали в бегство. Затем, кяфиры поняли, что наша слабость в разрозненности и в вражде между правителями мусульман. Увидели, что наши правители, забыв достоинство мусульман, охотно принимают денежные пособия и подарки; кяфиры, считая все это удобным для обмана и подчинения своей власти, стали давать подачки правителям края. Укрепившись таким путем, кяфиры день ото дня начали наступать на мусульман. Вследствие этого мы оказались в том ужасном положении, в котором находимся сейчас. Они овладели крепостями, укрепились в населенных пунктах. Из-за их многочисленности мы не в состоянии изгнать их. Могущественные государства и владельцы богатств нам не оказали помощь. Мы же бессильны сопротивляться. Поэтому, затаив свою злобу, ожидаем с какой-либо стороны помощь.

Когда положение стало несносным, несчастья наши увеличились, мы не нашли себе убежище, кроме великого Османского государства. Мы заявляем о постигшем нас несчастье и просим вас помочь мусульманам.
Мы написали настоящее обращение и отправили его с четырьмя доверенными. Надеемся, что Османское государство поможет нам выйти из этого ужасного положения. Не станет же оно отклонять просьбу просителей! Помогите! О тот, в руках которого сосредоточены ключи дел мусульман! Если, будучи мусульманами, не обратимся за помощью к султану ислама и если он, не освободит нас от кяфиров, у кого же мы будем искать убежище и у кого будем просить помощь? Племена кяфиров в тяжелое время ищут убежища у своего главаря, и он обеспечивает их нужды. Какое же величество у главы кяфиров против величества халифа? Султанское достоинство превыше всего. Неужели султан оставит мусульман под игом кяфиров?
Мы просим великого султана обратить на нас внимание, как это было принято издавна. У нас сохраняются послания благородных султанов, закрепленные их печатью. Мы являемся частью мусульман, подчиняющихся по мере возможности повелениям его величества».

Однако прошение осталось без ответа. Империя переживала не лучшие времена. Реформы, проведенные султаном, не устранили постепенной утраты страной экономической и политической самостоятельности. Подъём антитурецкого национально-освободительного движения на Балканах и русско-турецкая война 1828–1829 гг. привели к независимости Греции, к автономии Сербии, Молдовы и Валахии. Имам понял, что надеяться на помощь Турции не придется.

ПОХОД НА АВАРСКОЕ ХАНСТВО

Результаты всех своих действий и поступков, а также цель на ближайшее будущее Гази-Мухаммад намеревался огласить на общем собрании всех духовных лиц Дагестана, которое решил провести у себя дома. В Гимры прибыли многие духовные представители из разных концов края, даже из Дербента. Красноречиво призвав присутствующих к восстановлению приниженной и ослабленной религии, под восторженные возгласы делегатов собрания Гази-Мухаммад был вновь торжественно утвержден имамом.

Далее Кази Мулла обрисовал политическую обстановку в крае. Успешное развитие движения возможно только при полной поддержке его Аварией, либо после покорения оной. Так предполагал имам, рассуждая о дальнейших действиях. Собрание, поддержав его, единогласно решило, что лозунгом народа отныне должна быть война против неверных - газават, аварский ханский дом обязан непременно примкнуть к общему делу, а имам волен употребить к этому все способы.

Внутриполитическая обстановка в Аварском ханстве к 1830 г. была непростой. Султан Ахмед Хан Аварский, состоявший на службе у царского правительства в чине генерал-майора и получавший жалованье, не раз нарушал свою присягу и участвовал в мятежах, после подавления которых просил прощения. В конце концов, он был лишен всех привилегий и умер в 1826 г.

После его смерти вдова хана Баху Бике осталась с четырьмя детьми: Абу Султан Нуцал Ханом, Умма Ханом, Булач Ханом и дочерью Султанат Бике. «Соперник» Баху Бике – Сурхай Хан, управлявший Аварским ханством с 1821 по 1828 гг., являлся чанка (отец – ханского рода, а мать – простого происхождения), и считался он старшим двоюродным братом Абу Султан Нуцал Хана, который мог стать ханом только в случае смерти ближайших наследников.

Абу Султан Нуцал Хан, по мнению российских властей, «при молодых летах, неопытности и весьма ограниченном уме не имел и тени власти отца своего Султан Ахмед Хана».
Поэтому ханша Баху Бике, будучи очень властной и решительной женщиной, «ожесточенная против Сурхай Хана за отданные ему царским правительством во времена Ермолова аулы», с которых прежде получали подати, путем принятия российского подданства продвигала на ханский престол своего старшего сына.

Однако российское правительство решило по-своему эту проблему, и сразу два человека – Сурхай Хан и Абу Султан Нуцал Хан были объявлены правителями Аварского ханства. Высочайшим указом от 18 января 1829 года оба «владетельных хана» были утверждены в ханском достоинстве, пожалованы чином полковника, и каждому было назначено жалование по 2 тыс. руб. сер. в год.

Помимо этого царское правительство посчитало нужным одарить ханов подарками: знамена с императорским гербом, золотые сабли, инкрустированные драгоценными камнями, пистолеты, золотые часы для мужчин ханской семьи и парча, соболиный мех, платья для женской половины. Приложением к этим подаркам была грамота с государственной императорской печатью.

Имам Гази-Мухаммад не мог не чувствовать тревогу горцев по поводу растущего влияния царского правительства и понимал, что если не покорить Хунзах, то дальнейших успехов его дела можно не ожидать.
Приняв решение о походе в дагестанские аулы для утверждения в них шариата, с основной целью покорить словом или силой столицу Аварского ханства Хунзах, имам разослал туда письма. В них говорилось: «Целью и первейшим устремлением этого выступления было пойти в Хунзах… Эта Баху Бике является матерью всех адатов. Она – начало родника всего худого, всех раздоров и расстройств. Чтобы распространить шариат и оставить вместе с насилием, прежде всего надо мне обратить ее добрым словом или принуждением».

Однако духовный наставник имама шейх Мухаммад ал-Яраги был против и похода на Хунзах, и против насаждения шариата силой среди ханов, а выступал за его распространение только в сельских обществах. Тем не менее, Гази-Мухаммад решил претворить свои замыслы в жизнь. И все-таки имам был не очень уверен в своих силах, а более желал мирного достижения союза с Баху Бике, когда отправил в Хунзах гимринского муллу Хасанилава с тем, чтобы тот, будучи знакомым, с властной ханшей, «смягчил ее сердце и привил любовь к Корану». Вместе с тем имам пытался воздействовать и на молодого Абу Нуцал Хана, предложив ему в письме:

«Так как ты в Дагестане главный хан и утешитель, то изъявил бы свое согласие на волю Аллаха и действовал бы вместе с мусульманами». На это обращение юный хан ответил так: «Хотя я нахожусь при своей вере и повинен воле Аллаха, но на предложение никак не могу согласиться совокупно с аварским народом и прочими моими подвластными и удалиться от высокого покровительства и подданства Великого Государя Императора».
Из достоверных сведений имам узнал, что на собрании (на котором присутствовала и ханша) многие жители Хунзаха высказались за поддержку его, однако Баху Бике с этим не согласилась и, пытаясь оттянуть развязку дела, обещала подумать над этим вопросом. «Ханский дом необходимо покорить силой», - сделал вывод имам и начал готовиться к походу.

Собрав отряды и выступив из Гимры в Унцукуль, и далее пополняя свое войско в аулах, через которые он следовал в течение семи дней: Бетль, Игали, Цатаних, Иштибури, Инхо-Ингишури, Мехельта, Анди, Тлох, Муни, Харахи, Кази Мулла поднялся на Хунзахское плато. Почти все села, за исключением Цатаних и Иштибури, без сопротивления перешли на сторону имама, и многие горцы влились в его отряды.

Встревоженный успехами Гази-Мухаммада Аслан Хан в письме к русскому командованию просит «не считать маловажными дела Кази Муллы, ибо последователи его уважают в нем пророка и готовы, в какую бы он сторону не взглянул, исполнять все его желания и повиноваться его знамени…. Я сам нахожусь в большом страхе, потому что акушинцы, цудахарцы и аварцы примкнули к нему. Мулла Джамалуддин также бежал к нему. Сей возмутитель теперь так силен, что кому бы он не предложил что ни есть исполнить, то всякий принимает сие с большим удовольствием. Он не успокоится, пока не увидит успеха в своих намерениях».

Аслан Хан на самом деле имел основания опасаться у себя во владениях всего того, что происходило вокруг. Народ был недоволен тягостями повинностей, некоторые беки выходили из повиновения.
Кроме того, Аслан Хан был уверен, что если Кази-Мулла прибудет к нему «в гости», никто из подвластных хана не поднимет на него руки. Прибыв к предместьям Хунзаха почти с восьмитысячным войском Кази-Мулла расположился лагерем в ауле Ахальчи. Вдали на плато виднелся Хунзах, укрепленный каменными завалами. Аул или даже город, как его называли, состоял из около 700 дворов и мог выставить к обороне до двух тысяч бойцов. Имам уже не помышлял о компромиссе с Баху Бике, а приготовился к военным действиям. Огромное количество неприятеля не могло не встревожить ханский дом, и благоразумная ханша попыталась пойти с имамом на переговоры. Она отправила к нему своего приближенного почтенного Султана Хаджи с предложением прибыть Гази-Мухаммаду к ней для объяснений. Имам отверг встречу и дал категорический ответ:

1) прервать мирные связи с русским правительством;
2) присоединиться к его войску и следовать для взятия Дербента и других крепостей.
За это имам обещал ханше покровительство и полное содействие в противостоянии русским. После этого он велел своим сподвижникам проколоть нос парламентеру, подвесить на веревке к нему лепешку из кизяка и отправить его обратно в Хунзах с поручением передать ханше на словах: «Мы вышли с твердым намерением не возвращаться назад, пока не будем в Хунзахе, мы не из тех людей, которые бы побоялись ее слов».

Подобные предложения были для ханши неприемлемы, и она стала думать, как ей противостоять Кази-Мулле. Понимая, что военных действий не избежать, и зная, что войско неприятеля состоит из горцев разных обществ, она задумала внести в это войско разлад. Но каким образом? Деньги. Вот что может ей помочь в этом деле. С наступлением темноты она вызвала к себе двух надежных людей, снабдила их тысячью рублями серебром и велела им отправиться во вражеский стан для подкупа отдельных предводителей отрядов, с тем чтобы «разогнать толпу», по ее словам, в основном гумбетовцев, которых она опасалась более всего.
Посланцы вернулись с пустыми руками, но, как она убедилась на следующий день, без пользы, т.к. войско имама нисколько не уменьшилось.

Тем не менее, утром Баху Бике вновь предприняла попытку договориться с имамом, отправив на переговоры почетного жителя Илхаджа. Прибывший в лагерь имама посланец приступил к переговорам, как тут же был опознан одним гумбетовцем, который ночью получил от него деньги. Бедного Илхаджа тут же схватили, избили, продырявили нос, продели через него хурджуны и отправили в Унцукуль, где яма приняла к себе несчастного заключенного. Все. Переговоры закончились.

24 февраля 1830 года прочитав молитву, имам указал шашкой на столицу ханов, и войско тронулось. Не спеша, с обнаженными шашками и кинжалами, с торжественным пением: «Аллаху Акбар! Ля илляха иль Алла! Аллаху Акбар» («Аллах Велик! Нет божества кроме Аллаха! Аллах велик!») шли мюриды на приступ столицы Аварского ханства. Хунзахцы, укрепив завалы и приготовившись к защите своего аула, застыли от неожиданного зрелища. Ничего подобного они до сих пор не видели, наскоро открытая ими ружейная пальба оборвалась, и в стане защитников повисла мертвая тишина. Пауза обещала закончиться трагически, как вдруг (как свидетельствует предание) с обнаженной шашкой в руке, с багровым румянцем на лице, с пылающими глазами на крыше своего дома появилась величественная и ужасная в своем гневе ханша Баху Бике. «Хунзахцы! – крикнула она. – Вы не достойны носить оружие! Если вы струсили, отдайте его нам женщинам, а сами прикройтесь нашими чадрами!» Слова ханши пронзили сердца защитников, с обидой и стыдом они под началом Абу Нуцал Хана и его младшего брата Умма Хана приготовились к отражению атаки мюридов.

Другая версия хунзахских старожилов гласит так. «Дочь Умма-хана Баху Бике действительно была способна не только произнести такие слова, но даже исполнить их; но в этом не был надобности. На юношу же хана никто и не рассчитывал: между нами не было недостатка в закаленных бойцах, которые руководили делом и, частью, сложли в нем свои головы…»

Так было или иначе, но действия происходили стремительно. Имам разделил свой атакующий отряд на две части. Первая, состоящая из горцев Хиндалалского общества, предводимая им самим, напала на Хунзах с северной стороны. Свинцовый дождь хунзахцев несколько раз останавливал продвижение атакующих. Воспользовавшись очередной заминкой противника, защитники выскочили из завалов и вступили в открытый рукопашный бой.
Другая часть, состоящая в основном из гумбетовцев, под командованием Шамиля атаковала ханскую столицу со стороны кладбища «Гвандини».

Численное превосходство было на стороне мюридов, зато хунзахцы находились под хорошим прикрытием и вооружены «страстным» желанием отстоять свой родной аул. Жаркий бой не давал явного преимущества ни одной из сторон. Наконец, небольшим группам мюридов под началом Шамиля и Гамзат Бека удалось сломить оборону и ворваться в Хунзах. Укрепившись в нескольких домах, они начали отстреливаться. На других участках сражения противостояние было жестким. Защитники Хунзаха применили тогда военную хитрость, которая принесла им удачу. Во время перестрелки у стен аула ими распространился слух, что гумбетовцы, находившиеся в отряде имама, перешли на сторону хунзахцев. На самом деле, пытаясь остановить и ободрить отступающих горцев и видя, что это бесполезно, гумбетовцы в отчаянии открыли огонь им вдогонку. Это еще более ускорило их побег.

Отряд гумбетовцев, оторвавшийся от остального войска Кази-Муллы, не видя другого выхода, предложил хунзахцам мир. Кроме того, жители аулов Цатаних и Иштибури, насильно включенные в отряды имама, стали отступать, создав беспорядок среди наступающих. На них была возложена обязанность несения караульной и тыловой службы, но они специально оставили далеко в тылу боеприпасы и оружие, тем самым лишив в нужную минуту атакующих помощи. Задумав развалить войско имама, они стали поспешно отступать, тем самым сеять панику. Чувствуя неладное, к Гази-Мухаммаду обратился его двоюродный брат: «Это войско, кажется, разбегается; после того как оно развалится, хунзахцы нас истребят как коров. Почему ты допускаешь это?».

Стиснув зубы и возмущенный слабостью и малодушием бегущих назад, имам с обнаженной шашкой бросился преграждать им путь, замахиваясь то на одного, то на другого. Рассердившись на одного из них, имам ударил шашкой по его спине, разрубив кожаную сумку, из которой посыпалась провизия. Тщетно. Войска вернуть не удалось. Воодушевленные неуверенностью противника и моральной поддержкой своей ханши, которая поддерживала подданных криками с крыши своего дома под пулями противника, хунзахцы с ожесточением и яростью отстаивали каждый метр родной земли. Многочисленное войско имама в качественном отношении оказалось не достаточно боеспособным и разрозненным в бою.

Оно было разбито в первую очередь морально. Потеряв убитыми и ранеными около 200 человек, 60 пленных, имам отступил. А в это время Шамиль, Гамзат Бек и другие мюриды, засевшие в саклях и окруженные со всех сторон, продолжали отбиваться от наседавших хунзахцев. Силы были на исходе и на предложение прекратить огонь и убираться из Хунзаха осажденные задумались и хотели было выйти. Тогда Шамиль остановил их: «Стойте, братья! Потерпите еще немного. Как бы это не оказалось хитростью и предательством. Пообещав нам ничего худого не причинить, потом начнут палить нам в спины из ружей. Если мы подождем и потерпим до захода солнца, они разойдутся и мы выберемся отсюда».

С наступлением темноты ружейный огонь прекратился и осажденные, выбравшись из сакли, стали пробираться к окраине аула, когда были остановлены группой гумбетовцев. Окружив Шамиля, который уже в то время был заметной фигурой из окружения Кази-Муллы, они стали кричать на него, обвиняя его и имама в бедах и несчастьях, постигших народ. Они отняли у Шамиля оружие, сорвали с головы чалму и хотели убить его. Это был момент, когда дальнейшая история Кавказа могла быть совершенно иной - Шамиль был на волосок от гибели. Однако благодаря заступничеству уважаемого Дарбиш Нур Мухаммада из аула Инхо и Хадиса (сын мехельтинского муллы, которому Гази-Мухаммад проткнул ноздри) Шамиль был отпущен. Отпущен был и Гамзат Бек, будущий имам, который также оказался в западне.

Ночь, когда закончилась битва и войско имама рассеялось, была первой ночью наступившего священного месяца Рамазан 1245 года по мусульманскому летоисчислению. С остатками своего отряда Гази-Мухаммад в раздумьях, но без угнетения и отчаяния остановился на ночлег в ауле Буцра и обратился к собравшимся возле него: «То, что на этот раз не посчастливилось, есть следствие моего неповиновения моему наставнику шейху Мухаммаду ал-Яраги. Он не разрешил мне идти на ханов, это я сам решил и выступил».

Немалые потери были и у хунзахцев. Среди погибших оказались воспитатели ханских сыновей. А гордая и довольная своим успехом Баху Бике, подсчитав свои потери и расходы, предъявила их русскому командованию. Этим, однако, ханская семья не ограничилась. Абу Султан Нуцал Хан через несколько дней после сражения обратился к командованию с просьбой о награждении его младшего брата за храбрость при отражении противника, а для себя просил награждение золотой медалью.

Письмо хана к генералу И.Эмануэлю с изложением подобного ходатайства по своей наивности и бесцеремонности звучало так: «Прежде я находил противным нашему закону носить медаль подобно прочим подвластным мне аварцам, получившим таковые, дабы не поселить ропота в народе, но увидел, что наш первопочетный эфенди кади Мухаммад вместе с прочими, получившими таковую золотую медаль, стал ее носить. Если бы это было противно вере, то он верно никогда бы сего сделать не согласился, а потому, надеясь на благорасположение верноподданнической покорности моей с подвластным мне народом, исходатайствовать мне таковую золотую медаль».

Ханская семья приятно удивила царский двор своим поведением: она «не только не последовала примеру бунтовщиков, но, вооружась против них, доказала свою преданность России».
Русское командование было вынуждено признать, что все русские укрепленные пункты, на которые нацеливался Кази-Мулла после ожидаемой им победы в Хунзахе, на этот раз уцелели. А такую удачу, «бесспорно, нужно было приписать, прежде всего, противостоянию действиям имама со стороны ханши». Просьбы членов ханской семьи были удовлетворены щедро и разумно. Деньгами покрыли все расходы ханши Баху Бике, Умма Хана – произвели в прапорщики, а Абу Султан Нуцал Хана – наградили золотой медалью.

Из Санкт-Петербурга следует указание – «решительные меры к усмирению Аварского ханства отложить», а «Нуцал Хана и семейство его ласкать». Кроме того, всему аварскому народу было Высочайше пожаловано георгиевское знамя. Как подтверждением правильности курса царской администрации в отношении Аварского ханства послужило и письмо ханши Баху Бике и ее сына Абу Султан Нуцал Хана к барону Розену (4-му), где они, предполагая возвращение Кази-Муллы в Хунзах в будущем, заверяют барона: «Мы также готовимся сразиться с Кази-Муллою, который с партией своею должен обратить на себя наше внимание… Мы рассеем их так, что они никогда более не соберутся. Наше мнение то, чтобы мы не оставляли их без внимания и стесняли их положение, дабы они поступили на службу великого Государя…»

Хитрый и проницательный Аслан Хан Гази-Кумухский, ненавидящий Баху Бике, тем не менее, поздравляет с победой ее сына Абу Султан Нуцал Хана в письме, где называет его подданных «железными хунзахцами». Аслан Хан тонкий политик, обладавший качеством, которое приносит ему часто выгоду. Он умеет выжидать. Пройдет всего четыре года, и аварские ханы будут истреблены, в чем будет немалая заслуга гази-кумухского хана.
После хунзахских событий, давших пищу для размышлений русскому командованию, граф И.Паскевич составил свое видение о целях и задачах Кази-Муллы, которое он представил в докладе военному министру графу А.Чернышеву: «Фанатический характер сего возмущения весьма спосшествует тайным политическим замыслам лжепророка Казы-Магомета, коих несомнительная цель есть отложить все дагестанские племена от повиновения российскому правительству соединением всех магометанских горцев под одно общее теократическое правление».
Признаваясь, что «не имеет достоверных сведений о настоящем положении дел в середине Дагестана», Паскевич командировал туда майора Корганова для сбора данных о действиях имама, о настроениях горцев, внушить владетельным ханам и бекам, что в связи с успехами имама они лишатся своих преимуществ исамих владений, а посему необходимо всеми силами и мерами противостоять Кази-Мулле.

При этом в секретном предписании Корганову граф Паскевич указывал: «Для привлечения Кази-Муллы на нашу сторону испытать первоначально убеждения и некоторые выгодные для него предложения, для лучшего же соглашения уговорить его явиться ко мне в Тифлис, удостоверяя не только в безопасности, но и в высоком награждении. Буде же в сем не успеете, тогда принять деятельнейшие меры достать его против воли в наши руки или избавиться от него другим каким-либо надежным средством...» Надо ли говорить, что попытки Корганова остались без результата, а наивный генерал-фельдмаршал И.Паскевич уже в апреле следующего года будет отозван с Кавказа в Польшу.
Край несколько успокоился, хотя это неожиданное затишье после таких бурных напряженных событий казалось неестественным и странным.

ПЕРВАЯ ОСАДА ГИМРЫ. ТРИУМФАЛЬНОЕ ШЕСТВИЕ ПО ЧЕЧНЕ

Распустив свое войско, имам с Шамилем и несколькими приближенными поселился в сакле, построенной ими в стороне от Гимры, освободил всех пленных и стал проводить время в постах, молитвах и размышлениях о будущем. Нет, он не был в отчаянии, понимая, что неудача в Хунзахе и происходящее вокруг, все по воле Всевышнего. Это была передышка. Его сподвижники приносили сведения из разных обществ и аулов, а сам он, уверенный в своем предназначении, не упускал из виду своей цели и понимал, что достичь ее можно только при настойчивости и энергии. «Он проник давно в сердца своих соплеменников и пришел к убеждению, что его хунзахская неудача обратится в ничто при первом успехе, который удалось бы ему стяжать в дальнейшей деятельности». Немного придя в себя и укрепив дух своим богослужением, он разослал гонцов во все общества, приглашая их представителей на маджлис (собрание) в Унцукуль.

На собрании имам выступил с пламенной речью: «Наша неудача под Хунзахом произошла оттого, что мы, хотя принадлежим последователям истинного тариката, но не только о нем, но даже о шариате таится в нас сомнение. Народ! Кто хочет идти, как повелевает истинный тарикат, тот не должен бояться смерти: каждого из нас ожидает рай. Сделайте тавба (раскаяние) и умоляйте Аллаха о прощении ваших грехов».

Поражения в Хунзахе как не было! Люди вновь поверили имаму и потянулись за ним. Пошатнувшееся положение в народе легко вступало в свои прежние границы. В первых числах марта, когда российское командование распускало свои отряды для отдыха, уверенное, что «бунтовщик» не скоро оправится после поражения, Гази-Мухаммад насчитывал (по сведениям русской разведки) в числе своих последователей до 20 тыс. семейств. Вновь обратив свое внимание на «особ владетельных домов», он сделал выпад в сторону Аслан Хана, отправив письмо его любимому сыну Мухаммаду Мирзе, управлявшему на тот момент Гази-Кумухским ханством.

В послании имам хвалит адресата за исполнение им всех предписаний ислама, советует гнать от себя Саида Араканского, сожалеет о своем разрыве отношений с шейхом Джамалуддином Гази-Кумухским, поскольку «он некоторых боится» (намек на взаимоотношения шейха с Аслан Ханом) и приглашает Мухаммада Мирзу воспользоваться его помощью, если она ему понадобится. Письмо, по всей вероятности, не осталось без внимания со стороны хана, поскольку вскоре Гази-Мухаммад прибывает в аул Цудахар, подвластный хану, затем старается склонить на свою сторону акушинцев. Там же он встречается с шейхом Джамалуддином. Дружба с ним восстанавливается, и вскоре они вместе разослали несколько воззваний по обществам, которые «большое получили влияние на умы горских народов». К довершению удач имама на идеологическом фронте в Дагестане произошло сильное землетрясение, которое многие горцы истолковали как наказание Всевышнего всем противникам мусульманской религии.

Тем временем майор Корганов, внимательно следивший за действиями Кази-Муллы, всячески хотел разоблачить имама, для чего пытался привлечь на свою сторону одного из его приближенных, однако это никак не удавалось. И тогда Корганов пишет письмо самому имаму, где описывается великодушие графа И.Паскевича, который предлагает прекратить все военные действия и встретиться с ним в Тифлисе. При этом ему, Кази-Мулле, будут оказаны уважение и милости, а «духовная часть шариата будет отдана духовенству, но с тем, чтобы в дела правительства оно не вмешивалось».

Предлагая «сотрудничество», И.Паскевич силился выманить к себе имама любым способом. Вместе с тем Корганов написал письма в некоторые общества и ряду владетелей, предостерегая их от контактов с Кази Муллой, которые были встречены с вниманием. Цудахарцы раскаялись, шейх Джамалуддин был вызван Коргановым в Акушу, где давал объяснения и уверял, что он «не из числа изменников». Подобную работу Корганов провел далее с Абу Муслимом Тарковским, Саидом Араканским, Магомед Кади Акушинским и другими владетелями, духовными деятелями и старшинами обществ, одаривая их подарками.

И только шейх Мухаммад Ярагский хранил молчание. Передвигаясь по различным аулам, он уклонялся от встречи с Коргановым и теми лицами, посредством которых тот хотел повлиять на него. Наконец, обратившись к Аслан Хану, майор потребовал «поймать муллу ярагского и прислать его в Тифлис через посредство генерал-майора фон Краббе».

Хан выполнил поручение, сумев обнаружить шейха, и с двумя сопровождающими отправил в Тифлис, но по дороге Мухаммад Ярагский, мало рассчитывавший на «милосердие главнокомандующего» благополучно бежал.
«Вообще, нельзя не заметить, - размышлял впоследствии Корганов, - что хотя мы в это время отовсюду принимали выражение покорности и выслушивали заявления в раскаянии и преданности, все это сопровождалось какою-то тревогою, боязнью и не отличалось искренностью, может быть, еще и потому, что не исходило из убеждения горцев, а было вызываемо нашим давлением и понуждением, т.е. деликатным насилием. Под маскою этой мнимой преданности, нерасположение горцев к нашему правительству не подлежало сомнению».

Находясь в Хунзахе, Корганов неожиданно получил ответ от имама Гази-Мухаммада. «Я не понимаю, – писал имам, – в чем могут обвинять меня русские, которым я не принес никакого вреда и нимало не чувствую себя перед вами виновным». Соглашаясь встретиться с Коргановым, он требовал аманатов для своей безопасности и в заключении объявлял о намерении отправиться в Мекку с несколькими своими последователями, требуя заранее свободного пропуска.

Обрадовавшись такому ходу дела, Корганов поспешил выехать в Дженгутай с тем, чтобы с помощью Ахмед Хана Мехтулинского «увенчать переговоры с Кази Муллою полнейшим успехом». Однако в дороге он и его конвой подверглись нападению со стороны Гамзат Бека, и только чудо спасло майора от гибели. В Дженгутае Корганов убедился, что Кази Мулла ввел его в заблуждение, пытаясь выиграть время, с тем, «чтобы довершить свое возрождающееся влияние в горах и сблизиться с Чечней, которая сама пошла к нему навстречу после новых его воззваний».

Депутаты от чеченцев в составе Авко Унгаева из Герменчука, Абду Шанаева и муллы Таги Ашфитова (оба из Мичика) прибыли к имаму и официально пригласили его в Чечню для введения шариата, на что получили согласие. Для дополнительных сведений о переговорах Кази-Муллы с чеченцами барон Розен отправляет в Гимры одного из своих резидентов Аташа, преданного русским властям жителя аула Аксай. Последний без труда, добившись встречи с имамом, выдумал просьбу к нему, касающуюся какого-то судебного дела, и завел разговор о распространении шариата и в разговоре упомянул чеченцев. Имам понял замыслы посланника, но не показал виду, а начал говорить о непостоянстве чеченцев в вопросах веры, об их ненадежности и о его нежелании связываться с ними и что, разочаровавшись в местных мусульманах, он собирается уехать в Турцию.

Свою роль имам сыграл великолепно, подав Аташу неверную информацию; и последний с «материалом» уехал отчитываться начальству. Возвратившись после встречи с имамом в Чечню, чеченские посланцы собрали массу народа в ауле Маюртуп, где были приняты основы шариата, оглашено письмо имама к чеченцам, в котором тот сообщал о скором его прибытии к ним для совместных действий.

Данные русской разведки ясно показали, что имам старается ввести в заблуждение русское командование, хотя и не предпринимает пока каких-либо военных действий. Кроме того, имам вновь пытался склонить на свою сторону ханшу Баху Бике, о чем та в свою очередь докладывает майору Корганову: «…Я получила письмо от него, в коем он изъясняет, что я значительная особа нынешнего времени, и ежели я не буду противоборствовать ему в предприятиях касательно мусульманской религии, то, кроме меня, никто не будет из владельцев Дагестана препятствовать ему… Желание Кази Муллы есть примириться, и если я успею уговорить его на свидание со мною, то, угостив его, надеюсь кончить его жребий».

Если же встреча с ним не состоится, то ханша намеревается с помощью верных ей людей из Унцукуля и Балахани, которые уже не раз предлагали ей свои услуги, расправиться с Гази-Мухаммадом. В письме Баху Бике дает несколько советов Корганову, а тот, в свою очередь, в докладе Паскевичу характеризует ханшу, как «полезную для русского правительства» и хлопочет об отправлении ей «благосклонного отзыва и 500 червонцев».
Потеряв надежду хитростью заманить Кази-Муллу в объятия русского командования, Корганов перешел к более решительным действиям. Майор привлек к делу одного из преданных русскому командованию людей – Уллубея из аула Эрпели, который, желая оказать услугу властям, «с большим трудом, по его словам, подкупил двух гимринцев, чтобы они убили Кази-Мулу».

В один из дней при выезде имама из Гимры они сделали по нему залп из засады, однако все заряды пролетели мимо. Неудачники благополучно скрылись, а Кази Мулла, благодаря быстрому распространению слухов о чудесном спасении, вырос в глазах горцев и стал еще более популярным даже среди недавних своих недоброжелателей.

Тем временем в марте 1830 года Государь Император, «удостоверенный, что и новому внутреннему беспокойству (т.е. деятельности Кази-Муллы) будет положен скорый конец», пожелал от Паскевича решительных военных действий против горцев и окончательного их покорения. Царь торопил своего любимца и требовал закончить дела с горцами в течение лета и осени. Главнокомандующий же, реально представляя невозможность данного предприятия в такой короткий срок, предполагал начать действия только не ранее сентября и предлагал два плана к покорению горцев.

Первый состоял в том, чтобы «войдя стремительно в горы, пройти оные во всех направлениях». Горцы, по его мнению, не имея богатых селений, чтобы отстаивать их, будут уходить все далее вглубь гор и разбредутся во все стороны, но при удобном случае будут тревожить русские войска. Другой вариант предполагал вторжение в горы, занятие выгодных пунктов и возведение в них укреплений, обезопасить сообщения и приготовить для будущих кампаний сборные места войскам. И.Паскевич склонялся более ко второму плану, который и был утвержден царем.

В своей прокламации к жителям Дагестана в мае 1830 года, граф И.Паскевич предупреждал, что те горцы, которые «явятся с покорностью под покров Императора в знак верности и подданства, будут взысканы щедротами и наградами Его Императорского Величества». Но она не произвела должного эффекта.

Наконец, главнокомандующий, потеряв терпение после ряда неудач в поимке Кази-Муллы, отдал приказ начать наступление на Гимры с шеститысячным отрядом, которое, по данным лазутчиков, имам начал сильно укреплять.
19 мая 1830 года командующий войсками левого крыла кавказской линии барон Г.Розен (4-й) произвел рекогносцировку всех дорог, ведущих к аулу Гимры, который, по его мнению, следовало уничтожить как «гнездилище смут». 21 мая Г.Розен докладывал И.Паскевичу о действиях в Дагестане. Далее, в послании к имаму, которое осталось без ответа, барон Г.Розен упрекал Кази-Муллу в неповиновении и предлагал прекратить толкать народ к бедствиям. Кази Мулла в свою очередь отправил в Чечню своего приближенного Абдуллу из Ашильта для мобилизации. Последний произвел впечатление на чеченцев, разослав воззвания и призывая воссоединиться с имамом. Собрав отряд Абдулла с чеченским представителем Авко двинулись в Дагестан через Гумбет, но гумбетовцы преградили им дорогу, и повстанцы вынуждены были отойти в Маюртуп.

Тем временем имам решил лично защищать свой родной аул, о котором у русской разведки было недостаточно данных для его быстрого взятия. Аул лежал в тесном ущелье и, хотя движение русской артиллерии на гимринский хребет с невероятными трудностями все-таки было возможным, то спуск ее на другой стороне хребта был практически маловероятен. Спуск сходился в ущелье, ведущее по направлению к аулу, перегороженному каменным завалом. Во время рекогносцировки произошла небольшая перестрелка, показавшая, что защитники Гимры настроены решительно.

Таким образом, чтобы добраться до Гимры, русским войскам необходимо было преодолеть природные преграды, бывшие намного тяжелей, чем сам штурм. И все-таки командующий отдал приказ подполковнику Скалону приступить к разработке дорог к аулу имама, а сам отправил письмо к койсубулинцам, разослал воззвания к другим горским обществам с требованием нейтрализации Кази-Муллы. В ожидании результатов от своих посланий Розен продолжал изучать местность по всем направлениям, заставляя противника быть в постоянном напряжении. Подчиняясь воле И.Паскевича, он продолжал терпеливо ждать результатов этих мероприятий и только в самом крайнем случае должен был начать военные действия, хотя, по его собственному убеждению, следовало бы без промедления уничтожить Гимры, «служившее гнездилищем смут».

Многоходовое дипломатическое противостояние дало, наконец, свои плоды для предотвращения военных действий. Весомую помощь в этом сыграл Абу Муслим Тарковский, не раз отправлявшийся к койсубулинцам, после чего последними были выданы аманаты; некоторые старшины, прибывшие в русский лагерь, принесли присягу на покорность. С этого времени они стали считаться подданными русского Государя и «не должны давать убежища Кази Мулле, во избежание строгого наказания». Старшины, обещавшие исполнять эти указания, получили в награду деньги и были отпущены домой. «После этого, – писал Г.Розен И.Паскевичу, – можно надеяться, что спокойствие в здешнем крае водворено, если не надолго, так, по крайней мере, на некоторое время».

После прочтения доклада, Паскевич напротив последнего предложения Розена поставил два знака – вопросительный и восклицательный. Экспедиция в Гимры была «завершена», когда от командующего графа И.Паскевича наконец прибыл ответ барону Г.Розену на его донесение от 21 мая. «Предписание фельдмаршала представляло собой длинное поучение о том, как подступить к селению Гимры, как его осаждать, когда употребить мантелеты, фашины, туры; даже указание, чтобы туры набить шерстью, а ничем иным и т. д.». «Блестящий» Паскевич-Эриванский в это время находился в Коби и был очень далек от жарких событий в Дагестане в прямом и переносном смысле. Отход русских войск от Гимры, родного аула Гази-Мухаммада многие горцы восприняли как свою победу, в которой они увидели бессилие русского оружия против имама. «Аллах ослепил русских, и они не увидели своего превосходства», – говорили горцы.

В августе 1830 года русское командование начало приготовления к сбору отрядов для действий на Кавказской линии, как вдруг эпидемия холеры стремительно прошлась по станицам гребенского войска и в полках 14-й пехотной дивизии, не миновав и самого барона Розена 4-го. Стараясь предотвратить панику, им был отдан приказ о принятии мер, и, конечно, ни о каком чеченском походе речи быть не могло. Тем временем в конце августа, согласно своему обещанию, имам Гази-Мухаммад прибыл в Чечню. Везде его встречали восторженно, а в Беное от речей и воззваний имама обстановка так накалилась, что «многие разрывали на себе одежды, немилосердно колотили себя в грудь, царапали до крови свое тело и, обливаясь слезами, с раскаянием припадали к ногам проповедника, испрашивая прощения в своих проступках и заблуждениях».

Из аула в аул Кази-Муллу сопровождали толпы поклонников с пением молитв и ружейными выстрелами. Посетив Кишень-Аух, Зандак и другие чеченские села, имам разбирал там судебные дела, читал проповеди, отвечал на многочисленные вопросы, касающиеся вероисповедания. Никакого противодействия ему со стороны российских войск не оказывалось, ввиду приведения в порядок хозяйственной части в полках, которая была в плачевном состоянии из-за последствий холеры. Иными словами военные силы были парализованы. Пока русские войска располагались на зимних квартирах, Кази-Мулла старался закрепить свое триумфальное шествие по Чечне, опираясь в этом на своих преданных последователей, таких как Хаджи Яхья, мулла Гайсун, Авко и др. Проповеди имама и действия его последователей сильно разжигали среди горцев ненависть к русским и призывали к открытой вражде с ними. Уже 18 сентября в ханкальском ущелье партия горцев атаковала солдат во время заготовки ими дров, при этом было убито 14 солдат, 11 раненых и двое пропавших без вести. Другое крупное нападение последовало в начале ноября под руководством Астемира на мирных карабулаков с отбитием у них табуна лошадей.

ВОЛНЕНИЯ В ДЖАРО-БЕЛОКАНСКОЙ ОБЛАСТИ

События в Джаро-Белоканской области мало в чем уступали своими напряженными действиями от дел, происходящих в Дагестане. В конце мая 1830 года, отправляясь в отпуск, граф И.Паскевич отдал указания князю Бековичу-Черкасскому «не вмешиваться по мелочам во внутренние дела подчиненных ему обществ». Российские политики уже не один год носились с идеей отправки сюда христианских проповедников для распространения имперской религии среди новых подданных и заселения этих мест казаками. Неплохо зная местные нравы, Бекович-Черкасский опасался противостояния со стороны местного населения, поэтому не спешил претворять эту идею в жизнь. Однако вскоре князь по службе был переведен в Дагестан, а начальником Джаро-Белоканской области стал генерал Сергеев. Метод «разделяй и властвуй» путем стравливания местных народов между собой был популярен среди начальства в области, и волнения среди горцев, вылившееся в военные действия не замедлили сказаться.

В середине июня последователь Кази-Муллы Ших Шабан начал военные действия и со своим отрядом занял село Катех, но затем вынужден был сдать его генералу Сергееву, который, преследуя отступавших горцев, попал в засаду и был разбит. 21 июня горцы атаковали Белоканы и потерпели неудачу. Наступило временное затишье. Ранней осенью к Кази-Мулле прибыли делегаты от жителей Джар, Закатал, Катех, Мацех и Тал, жалуясь на невыносимую политику русских властей. Посланный имамом в область Джар Гамзат Бек со своим отрядом занял село Мацех, разгромив конвой начальника Лезгинской линии Андронникова. Для отпора Гамзат Беку и с целью «оградить русские интересы в этой земле на будущее время, генерал Стрекалов признал единственным средством, во что бы то ни стало уничтожить их разбойничье гнездо Старые Закаталы».

В рапорте графу И.Паскевичу генерал Стрекалов отмечал, что «таковые измены, делаемые ими вопреки неоднократным подтвержденным клятвам и обещаниям и всегдашняя какая-то ненависть к русским, не могут оставаться без дальнейшего наказания…»

14 ноября войска, действовавшие тремя колоннами под командой генерала Сергеева, с двух сторон атаковали и взяли укрепленное село, которое приказано было «стереть с лица земли». Но и после этих событий театр военных действий не закрылся. 13 декабря к джарцам прибыл богозский старшина Аличул Мухаммад. Пополнив свой отряд до 3 тысяч чел., в ночь на 19 декабря он подступил к Белоканам. Местный старшина Мамед Муртузали, оказавший немало услуг русскому командованию и не пожелавший примкнуть к Аличул Мухаммаду, собрав 600 подчиненных, решил противостоять нашествию до прихода подкрепления.

Однако вскоре подопечные разбежались, и Мамед Муртузали, собрав свое семейство и с немногими приближенными, заперся в башне, намереваясь защищаться. Не желая прибегать к военным действиям, Аличул поджег башню, и в ее развалинах все защитники были вскоре погребены. Пополняя свой отряд новыми прибывающими партиями, Аличул готовился взять приступом белоканскую крепость. 21 декабря генерал-майор Сергеев выступил из Закатал с колонной и к вечеру благополучно остановился биваком на ночлег в 7 километрах от Белоканы. На следующий день, поведя наступление с двух сторон, генерал встретил упорное сопротивление, а к вечеру горцы под командой Аличула с громким пением молитв ринулись в рукопашную навстречу русским войскам, продолжавшуюся до наступления темноты, пока густой, холодный туман не окутал все окрестности и темной пеленой не накрыл противников. На рассвете, готовясь к приступу, генерал Сергеев вдруг обнаружил, что противник исчез. Понеся значительные потери, Аличул вынужден был ночью оставить позицию и отойти в горы. В журнале главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом генерал-фельдмаршала Паскевича появляется очередная запись:

«…Скопища дагестанцев и мятежников, оставив крепкую позицию в сел. Закаталы, рассеялись в горы. Селения Гогами, Джары и Закаталы, служившие вечным гнездом ненависти к России и главным оплотом необузданности лезгин, истреблены до основания, вместе с обширными древними садами, составлявшими важнейшее богатство жителей. Многие из самых дерзких соумышленников находятся уже в руках наших и преданы суду, для поимки прочих принимаются также меры».

24 декабря генерал-лейтенант барон Г.Розен прибыл в Царские Колодцы и принял командование войсками и управление областью. На следующий день И.Паскевич предписанием Г.Розену велел «без снисхождения отнестись к бунтовщикам, забирать их в плен с семействами и отправлять в Тифлис, оставляя в Царских Колодцах для предания военному суду тех из них, которые показали наиболее ожесточение и дерзости, и отменить прежние прощения виновных». Кроме того, в своей прокламации фельдмаршал высказал следующее: «…дальнейшее снисхождение нисколько не может способствовать к укоренению в сих землях тишины и порядка», а также повелел для местных жителей из оружия носить только кинжалы. На ношение огнестрельного же оружия необходим был специальный билет, выданный местными властями.

Завершалась длинная и кровавая драма 1830 года. «Народ в области присмирел, но странно было бы думать, что он, скованный по заслугам прочными цепями, сразу сделался покорным и не подумывает разорвать цепи».
По словам старого кавказца А.Зиссермана: «1830 год стал годом распространения в обществах горцев мюридизма, годом их набегов на подчиненные деревни, годом перетягивания жителей предгорий на свою сторону. А тем временем наши малочисленные колонны мотались то туда, то сюда, вступали с горцами в перестрелку, изгоняли из одного селения, чтобы на следующий день делать то же в другом... Издавались воззвания, которые никого не волновали, заключались договора, которые никто не выполнял, и все писались и писались доклады высокому начальству и всевозможные указания».

1830 год завершился делением И.Паскевичем Кавказской линии от берегов Черного моря и крепости Анапы до Каспийского моря на четыре части: 1) правый фланг; 2) центр; 3) левый фланг и 4) управление владикавказского коменданта. Такая раскладка продержалась на Кавказе еще целых 25 лет.

РАЗГОРАЮЩИЙСЯ ФАКЕЛ ГАЗАВАТА. БОЙ У ЧУМКЕСКЕНТА

«Необыкновенная деятельность Кази-Муллы в продолжение 1831 года достигает таких обширных размеров, что перед нею становится в тупик всякое соображение», – сокрушенно отмечал один из российских историографов. По его мнению, Дагестан в то время представлял собой «кратер, из которого ручьи лавы разливались по всему краю», в чем был «повинен» имам Гази Мухаммад.

Даже И.Паскевич, убедившись в «необузданности нравов народа», видимо, в минуту отчаяния вынужден был прибегнуть к крайней мере – «дозволить мирным чеченцам, кумыкам и казакам предпринимать набеги на непокорных».
В течение трех недель (декабрь 1830–январь 1831 гг.) генерал А.Вельяминов, пройдя огнем по разным направлениям Малую Чечню и «дав почувствовать жителям всю невыгоду близких отношений к Кази Мулле», перенес свою деятельность в Большую Чечню. Пылали аулы Умахан-Юрт, Бесенбер, Герменчук, после жестокого боя уничтожен Автуры.

17 января произошло сражение у аула Гелдиген, отчаянно защищаемого чеченцами вместе с прибывшим из Дагестана Абдуллой Ашильтинским. Сам Вельяминов впоследствии признался, что «чеченцы дрались с величайшим ожесточением», однако были вынуждены отступить ввиду численного превосходства противника. 21 января в пепел был превращен аул Маюртуп.
Сжигая чеченские аулы и беря аманатов, Вельяминов насквозь прошел и Большую Чечню, поставив себе целью – установить общее спокойствие на этой территории, при котором русские войска могли бы без особого труда «охранять завоевания в крае». Относительное спокойствие было восстановлено, а Вельяминов вскоре покинул Кавказ.

В январе 1831 года имам начинает готовиться к новым выступлениям (несмотря на то, что граф И.Паскевич наивно отправлял имаму разные подарки, надеясь этим его «умиротворить») и посылает свои воззвания горским обществам:
«О дорогие братья! Почему вы не обращаете внимания на слова Аллаха: «Вам письменно завещано сражение, но оно вам отвратительно?…» Почему вы ставите правителями кяфиров, минуя верующих?

О мусульмане! Последуйте Аллаху и его посланнику. Не страшитесь смерти, участвуя в войне. «Где бы вы ни были, все равно вас настигнет смерть, даже если вы будете в укрепленных замках». Вы не считайте ваших мертвых умершими, ибо Аллах говорит: «Вы никак не считайте павших в войне за дело Аллаха мертвыми, они у своего Аллаха живы и здоровы».

Выступайте на борьбу потому, что борьба нам обязательна. Вы не обращайте внимания на примирившихся с кяфирами. Не слушайте их ложных советов… Уповайте на Аллаха, на все Его воля. Сабли наши, а шеи кяфиров. Аллах, помоги пособникам религии! Унижай унизителей религии и помоги нам победить кяфиров!»
Русское командование на Кавказе лихорадочно искало пути выхода из создавшегося положения. Так подполковник Меддокс в своем рапорте графу Паскевичу от 8 февраля 1831 г. высказывал свои соображения по «укрощению» дагестанцев:

  «Той в Кака-Шуре» (рис. слеваа) – совместные вечеринки мужчин и женщин; «Плач в Аварии» (рис. справа) – чрезмерное оплакивание и самоистязание по погибшим. Против подобных вредных адатов выступал имам Гази-Мухаммад, стараясь словом и делом наставить людей на путь истины, принять шариат.

«…Есть близкое средство почти к совершенному обузданию жителей Дагестана, которое состоит в том, чтобы воспрепятствовать им носить оружие по селениям, по дорогам и городам, и чтобы для охранения своего от разбоев соседственных независимых народов, они имели от себя сильные караулы на границах со всех селений… Дагестан весьма населен и принесет казне значительные доходы, жители оного живут все в хороших домах… имеют сады, собственные хлебопахотные земли и скотоводство, которые ни за что не оставят; и во всех провинциях можно было бы тогда назначить российских приставов. Дагестан тогда получил бы совершенно другой вид. Ныне в каждом селении все шестилетние ребята с кинжалами, пастухи в поле, мужик на работе и путник в дороге – все с ружьями, саблями, пистолетами и кинжалами; и это не столько по опасности от соседственных народов, сколько от хищничества их между собою; в покоренных же наших провинциях – и по обычаю, который вреден, сколько для возможности управлять ими, столько для общей безопасности и свободы всякого рода народной промышленности…»

Доклады и донесения лазутчиков русскому командованию отличались между собой тональностью, но были единодушны в том, что имам затевает что-то серьезное.
«…Кази-Мулла и унцукульский старшина Али Султан, со всем зависящим от них народом, имеют между собой тайный союз и намерение. Сей Али Султан, выставив над своим домом знамя и обратившись ко многим, приглашает их на войну…». - докладывал Сулейман шамхал Тарковский.

«…Все койсубулинцы под начальством Кази-Муллы и Али Султана намерены в начале февраля сделать нападение», - вторил ему командир Апшеронского полка полковник Остроухов.
«Кази Мулла выражает полное негодование против русских», - сообщал майор Ивченко, начальник отряда в Казанище.

События развивались стремительно и доказывали, что не все обстоит благополучно для русской политики в Дагестане. Сборным пунктом для своих приверженцев Кази Мулла определил дремучий чумкескентский лес в двенадцати километрах от аула Эрпели и 10 км от аула Казанище, в котором имам решил возвести сильное укрепление. Русская разведка работала плодотворно, настолько плодотворно, что ее данные были для командования во многом неожиданны:

1) гимринский старшина Даудил Магома отошел от Кази Муллы;
2) преданный русским властям эрпелинский князь Уллубей перешел к Кази Мулле;
3) ханша Баху Бике, несмотря на вражду с Кази Муллой, принимала его у себя вместе с Али Султаном;
4) Аслан Хан Гази-Кумухский имел тайную встречу с близким родственником Гамзат Бека Чобан Беком и у себя дома провел встречу с курахскими, койсубулинскими, хунзахскими старшинами, которые совещались с ним о том, как им поступить в случае движения русских войск в горы. Ни одному из этих и других показаний не поверил генерал Вельяминов, находящийся в Тарках и распустивший войска по квартирам.

Тем не менее, граф И.Паскевич, уже начавший с недоверием относиться к кажущемуся спокойствию, 1 апреля предписал генералу Коханову собрать шамхальскую милицию и подкрепить отряд, стоящий в ауле Казанище.
Чутье не обмануло графа. События надвигались темной тучей. 5 апреля Гази-Мухаммад с 300 мюридами лично прибыл в урочище Чумкескент и принялся за окончательное усиление позиций. Отсюда он написал письмо шейху Мухаммаду Ярагскому с просьбой поднять табасаранцев и с ними поспешить ему на помощь.

Оценив ситуацию, генерал-майор князь Бекович-Черкасский выступил с колонной к Чумкескенту. Укрепление имама было окружено естественными глубокими и крутыми оврагами, а за ними с трех сторон – горами, покрытыми лесом. Кроме того, оно было опоясано окопами и поваленными деревьями.
После непродолжительного штурма укрепление русским войскам взять не удалось, и Бекович-Черкасский отошел назад. Эта неудача сильно ободрила имама и его сподвижников, которые постоянно прибывали к нему с разных мест.

«Отлагательство времени может усилить его партию», – сделал заключение И.Паскевич на эту неудачу, и вскоре усиленный отряд под командою генерал-майора Коханова 19 апреля был готов к выступлению.
Однако и эта попытка взять приступом укрепление оказалась неудачной для русского командования и только «наступившая ночь дала русским возможность уйти или попросту сказать, убежать...»
Вслед за очередным успехом отряды Кази-Муллы уже насчитывали до 3 тыс. чел., а князь Бекович-Черкасский начал убеждаться, наконец, что «…имам скоро произведет общий бунт в Дагестане, т.к. все горские народы каждое даже ложное известие насчет успеха его предприятий принимают с большой радостью…»
Князь оказался проницательным, уже вскоре к имаму присоединились аулы Параул, Карабудахкент, Гелли, Губден Темир-Хан-Шура, Кумторкала.

В такое непростое время для русского командования в крае происходят существенные изменения. В апреле 1831 года генерал-фельдмаршал, граф Иван Федорович Паскевич-Эриванский отзывается с Кавказа в Польшу. Там он, усмирив мятежную Варшаву, за свои успехи вскоре станет князем Варшавским, а чуть позже – Наместником Царства Польского. Далеко не блистательная эпоха Паскевича на Кавказе завершилась. Командующим войсками в Закавказье и в Дагестане временно назначается генерал-лейтенант Н.П. Панкратьев, а на кавказской линии, в Черноморье и Астрахани – генерал-от-кавалерии Г.А. Эмануэль

ОСАДА КРЕПОСТИ «БУРНАЯ»

В мае 1831 года генерал-майор Коханов, получив сведения о том, что горцами планируются нападения на российские сообщения между Дербентом и Тарки, а также убедившись в самом неблагоприятном положении дел для русского командования, настоятельно просил генерал-адъютанта Н.П. Панкратьева о помощи в военной силе. Видя, что скорого пополнения ему придется ждать долго, а обстановка между тем требовала безотлагательного разрешения, Коханов 20 мая с двумя ротами, двумя орудиями, 25 казаками и 400 всадниками милиции отправился «осмотреть место при селении Атлы-Боюн, где так сильно заперлись мятежники». Найдя завалы и селение пустыми (жители покинули его за два часа до прихода войск), генерал испепелил аул и возвратился в лагерь. Гази-Мухаммад оставил Атлы-Боюн вовсе не потому, что устрашился отряда Коханова, а вследствие приглашения жителей Параула и их кадия Гасан-Гусейна. Прибыв туда беспрепятственно, он первым делом учинил кровавую расправу над начальником караулов Султан Мут-беком, затем сжег шамхальский дом, разорил имение Абу-Муслима и 22 мая удалился в аул Казанище.

По настоятельной просьбе шамхала спасти от погромов жителей аулов Карабудахкент и Гелли Коханов 23 мая с отрядом выступил к Параулу, но и там не застал Гази-Мухаммада, войско которого расположилось частью в Буглене, Муслим-ауле, Казанище. Таким образом, Гази-Мухаммад выманил отряд Коханова и ложным маневром увел русских за собой, после чего, воспользовавшись преимуществом в скорости, оторвавшись от преследователей, имам со своим отрядом ринулся на Тарки. Шамхал Сулейман-паша, не будучи в состоянии преградить ему дорогу, со своим семейством и 50 нукерами бежал в крепость «Бурную», располагавшуюся чуть выше Тарки. За несколько дней до этого шамхал писал в своем письме к имаму: «…Твой приезд сюда явится ущербом, стеснением и мучением для мусульман: русский падишах очень жесток, могущественен и войска его неисчислимы. Из-за тебя они разорят мусульман. Поэтому я обращаюсь к тебе с просьбой вернуться на свою родину, тем самым ты спасешь мусульман от жестокостей кяфиров. Послушайся моего совета, подумай, что будет с мусульманами, находящимися под властью неверных».

Жители аула также пытались искать убежище в стенах крепости, но воинский начальник майор Федосеев, не доверяя им, не впустил никого. Кроме того, желая узнать о положении и силе неприятеля, Федосеев послал для рекогносцировки одну роту Куринского пехотного полка с одним орудием и частью шамхальской милиции. Получив данные о значительном числе наступающих горцев, он немедленно принял меры к обороне. Крепость имела 800 бойниц, но малочисленность гарнизона (510 человек, из которых военных 372, остальные – чиновники и гражданские лица) не представляла возможности занять нужную оборону.

26 мая 1831 года имам Гази-Мухаммад со своим войском двинулся по направлению к Тарки. Древний аул Тарки (в некоторых источниках его даже называли город), в виде амфитеатра расположенный террасами на склоне высокой горы, спускался к побережью Каспийского моря. Плоские, построенные из камня и самана, дома тянулись до подножия горы и выглядели как огромные, беспорядочно вырубленные в скале ступени. Верхний ряд домов имел живописный вид благодаря растущим здесь огромным елям и дубам. Пышная растительность обрамляла по бокам круто возвышенную гору, на вершине которой стояла построенная А.П. Ермоловым крепость «Бурная», получившая свое название из-за частых и продолжительных штормов, которые бушевали на вершине горы. Узкая, закрытая стеной, дорога вела к единственному бьющему у подножья горы источнику, из которого гарнизон крепости доставлял себе воду. Примерно в середине пути возвышались две защитные башни, а вплотную к ним примыкал пороховой погреб.

В ночь на 27 мая, разогнав отряды шамхальской милиции, Гази-Мухаммад ворвался в селение и занял его. Часть жителей покинула аул и ушла в горы, некоторые остались на месте и присоединились к «гостям».
После вступления в аул имам планировал завладеть, прежде всего, источником и пороховым погребом с тем, чтобы вынудить гарнизон сдаться без применения оружия. После непродолжительной перестрелки горцы пошли на штурм и заняли часть укрепления с прилегающим к нему пороховым погребом. Солдаты, обороняющие этот участок, не смогли ввиду малочисленности остановить горцев, которые к тому же заняли бойницы с наружной стороны по всей продольной стене, примыкающей к крепости, открыв по гарнизону сильный ружейный огонь.

Среди атакующих были даже женщины, стрелявшие по солдатам из пистолетов. Желая спасти пороховой погреб, Федосеев быстро перекинул с другого поста, где не было перестрелки, двух унтер-офицеров, тридцать рядовых линейного батальона, присоединив их к резерву, и бросил за крепость на неприятеля в штыки. После короткого и жестокого боя солдаты были опрокинуты, оставшиеся в живых отошли в крепость. Часть горцев бросилась за ними, и уже был близок момент, когда участь отступающих солдат решилась бы кинжалами и шашками, но чрезвычайное событие на миг приостановило все действия. Разрушив заднюю стену погреба, горцы ворвались в него и по своей неосторожности спровоцировали мощный взрыв (по другой версии солдаты сами успели произвести взрыв, чтобы хоть таким образом отбить атаку), от которого содрогнулся утес с располагающейся на нем крепостью. «Раздался такой страшный грохот, как будто сама земля трещала по всем швам, огромное пламя и клубы дыма, куски скал и разорванные трупы взлетели в воздух, как после извержения огнедышащей горы. Тысячи воинов нашли тут свою смерть».

Кругом были разбросаны тела погибших, их было так много, что на некоторое время приступ захлебнулся. Воспользовавшись замешательством противника, майор Федосеев бросил в атаку резерв и тем самым сумел выбить неприятеля за пределы укрепления. Несмотря на временный успех, солдаты все-таки оставили наружную часть крепости и отошли во внутрь, приготовившись к отражению следующего штурма. А что же сам Шамхал Тарковский Сулейман-паша? Со своими людьми он занимал второй бастион, откуда отбивал атаки нападавших и откуда мог видеть среди неубранных неприятельских тел труп своего дворецкого, переметнувшегося к Кази Мулле и нашедшего смерть во время штурма крепости.

Когда один мюрид подошел к Гази-Мухаммаду сообщить радостную новость, о взятии укрепления, тот ответил, что это неправда. «Крепость не удастся взять, – сказал имам, – но это воля Аллаха». После этого несколько раз Кази Мулла бросался в гущу боя. Во время одной из атак его приближенный Нур Мухаммад из Зубутля зарубил шашкой солдата, готовившегося вонзить в имама штык.

«Между тем огонь с той и другой стороны не умолкал в продолжении остальной части дня и во всю ночь, - говорилось в «Журнале обороны крепости «Бурной». Гарнизон занимался, сверх обороны, исправлением поврежденных частей от взрыва. 28-го числа мятежники в большом числе делали нападения и неоднократно смелыми натисками приближались к стенам, но мужественными действиями гарнизона всякий раз были отбиваемы. Особенно же внимание неприятеля было: вытеснить наши войска из башни, прикрывавшей проход к воде, чем гарнизон был бы приведен в затруднение в получении воды; но совершенного успеха неприятель в сем случае иметь не мог».

В «Бурной» оставалось немного снарядов, все острее стал чувствоваться недостаток воды, и осажденные начали отчаянно продвигаться к источнику. Кровь текла ручьями, но она не могла превратиться в воду; источник остался под контролем мюридов, а жаждущие воды солдаты после очередного поражения вынуждены были скрыться в пустых стенах крепости.

Зрелище кровавой схватки было ужасным, ужасен был и взрыв порохового погреба, но ещё страшнее были вопли и стоны измученных жаждой людей и скота в укреплении. На третий день осады положение гарнизона стало отчаянным. Единственная надежда, которая еще поддерживала его дух, была связана с именем генерала Коханова. Посланнику (акушинскому жителю Магомеду), сумевшему каким-то чудом выйти из окружения, удалось пробраться к генералу и передать записку от коменданта, который в нескольких словах изображал незавидное положение осажденных.

Коханов, находившийся со своим отрядом в районе Муслим-аула, приказал трубить сбор и выступил на помощь осажденным. Все высоты вокруг «Бурной» находились уже в руках Кази-Муллы, и он уже готовился окончательно взять укрепление штурмом, когда бой барабанов и гром пушек возвестил о приближении русских. Прибыв к месту действия, отряд вступил в жаркую схватку с неприятелем.

Сцены боев, участником которых являлся А.Бестужев-Марлинский, были запечатлены писателем-декабристом в его «Письмах из Дагестана»:
«...В это время, ничего не зная, не ведая, мы жгли деревни возмутившихся дагестанцев, прервавших около нас все сообщения. Ночью перед селением Муселим-аул вдруг пробудил нас грохот барабанов. Что такое?.. По возам, подъем; встрепенулись, двинулись. Генерал получил из Бурной записку, принесенную к нему в стволе винтовки. Вот она: «Крепость два дня в осаде, вода отбита, пороховой погреб взорван, с часу на час ждем решительного приступа». Чертовский лаконизм! Мы не шли, а лезли на выручку братии в гору... Отряд прибыл ночью, встреченный пальбою с завалов... С рассветом дня, оставив две роты в прикрытие обоза, мы перекрести¬лись и пошли вперед...

Первая цепь стрелков молодецки выбила неприятеля из засад в центре города и потом, опрокидывая его из зава¬лов в завалы, с громким «ура» втеснила в дома и начала штурмовать их один за одним...
Между тем упорная битва не переставала; более 10 раз ожесточенные кумыки и чеченцы кидались в шашки, а ничто не может быть ужаснее удара людей, поклявшихся умереть... В центре было самое убийственное дело. Орудие, которое громило там стены домов, пробивало для неприятелей стрельницы, из которых в тот же миг выставлялись ружья и меткими выстрелами бросали смерть за смерть. Командир Куринского полка, подполковник Фон Дистерло 2-й, посланный генералом на правый фланг, чтобы занять под батарею курган, командующий обеими половинами города, исполнил это с успехом и приехал в центр, где наши стрелки брали приступом дом за домом; увлеченный отвагой, он повел их сам в штыки, выбил из одного завала и, держа в руке отбитое им знамя, с восклицанием: «Ребята! Вперед! Ура!» кинулся против дома; но роковая пуля в грудь повергла мертвым бесстрашного... Солнце скрылось, но битва еще кипела; главные силы врагов бежали, но еще три знамени веяли на крепком доме, в коем, как сказывают, сидел сам Кази Мулла с сотней своих отборнейших воинов, воспламенив их храбрость фанатизмом.

Генерал, щадя жизнь усталых солдат и зная опасность сражаться ночью, приказал ударить отбой. Мило было смотреть, как солдаты наши шли из битвы с ружьями, почерневшими от стрельбы, штыками обрызганными кровью, и с опаленными усами. Гордо поглядывали они назад, где еще оставалось небольшое число неприятелей... В трофеи нам досталось двадцать значков и три почетных знамени...» Крепость была спасена, но понадобилось еще много времени, чтобы прибывшим войскам удалось выбить мюридов из Тарки. Улочки превратившегося в руины аула были вымощены трупами.

«Поражение Кази-Муллы в сей день было решительное… Можно полагать, что победа сия будет иметь хорошее влияние на спокойствие Дагестана», – восторженно рапортовал генерал-адъютант Панкратьев И.Паскевичу. Коханов же был представлен к ордену св. Анны 1-й степени.
В одном из своих донесений управляющеу военным министерством А.Чернышеву Панкратьев высказывал мысль о том, что «малейшая против мятежников неудача влечет неблагоприятные последствия, ободряет их и доставляет им новых сообщников». Однако после событий в Тарки мужество и решимость горцев не убавились, а только возросли. Они испытали свою силу на могущественном противнике, и послушно шли за своим одержимым предводителем. После непродолжительного отдыха Кази-Мулла вновь вступил на тропу войны, взяв все аулы, расположенные по Сулаку. В покоренных селах он пополнил свое войско, так что потери, понесенные при штурме «Бурной», были быстро восстановлены.

Тогда никто не ведал, с каким размахом действовал и какой грандиозный план вынашивал этот необыкновенный в своем роде человек, которого русское командование считало не более как возмутителем, разбойником. Некоторое время спустя, перед осадой им Дербента, выяснились его цели, состоявшие в том, чтобы не только свергнуть русскую власть и сделать независимым, под своим теократическим господством, весь Дагестан; но, овладев Дербентом, соединиться вслед затем с Аслан Ханом Гази-Кумухским, изгнав русских из мусульманских провинций, захватить бывшие ханства Ширванское, Кубинское, Талышинское и создать одно общее исламское государство, возвратить ханов или их наследников к прежнему владычеству.

Так обрисовал ситуацию исполняющий обязанности коменданта г.Дербента майор А.Васильев в своем донесении генерал-майору Коханову от 19 августа 1831 года за несколько часов до осады Дербента. По заверениям некоторых российских политиков, спустя некоторое время русская разведка «имела на руках данные о том, что Кази Мулла вел переписку не только с изгнанными ханами, но и с персидским правительством. В то время как раз и происходили напряженные отношения России с Персией, доказывавшие, что русские стоят у разгорающегося очага, который усердно раздували из Тавриза и Тегерана».

Кроме того, имам, по удостоверению генерал-лейтенанта барона Розена 4-го, вошел в переговоры с турецкими властями и даже получал письма от эрзерумского паши. Судя по собранным материалам, картина представляется впечатляющей по широте обхвата предпринимаемых действий. И все-таки. Мог ли Гази-Мухаммад добиваться восстановления ханской власти, будучи сам врагом ханов, что он показал в походе на Хунзах? Мог ли Гази-Мухаммад надеяться на дружбу с явным сторонником российского правительства Аслан-Ханом Гази-Кумухским? И было ли столько сил у Гази-Мухаммада, «решительного и сильного в предприятиях своих», по выражению генерала Коханова, для осуществления таких грандиозных планов?

Тем не менее, несмотря на восторженные рапорты и донесения российского командования о «совершенном поражении Кази-Муллы», жители ряда селений, находящихся под шамхальским правлением, проявляли явную симпатию к имаму. А сам шамхал Сулейман-паша, обуреваемый паническим страхом после пережитого, забрав из Тарки свою мать, семью и имущество, покинул свою резиденцию и, несмотря на все увещевания генерала Коханова, «близко не хотел подъехать к своей столице».

ОСАДА КРЕПОСТИ «ВНЕЗАПНАЯ»

Крепость «Внезапная» была построена в 1919 году на левом берегу реки Акташ, напротив аула Эндирей и состояла из пяти бастионов. Не понятно, чем руководствовался А.Ермолов, строив данное укрепление, но место это противоречило всем санитарным условиям. В 1825 году тот же А.Ермолов несколько перестроил крепость, но главное неудобство нового строения состояло в том, что противник мог легко отвести от нее воду. Во время землетрясения 25 февраля 1830 года большая часть деревянных построек крепости разрушилась; и хотя сначала граф И.Паскевич намеревался восстановить крепость, потом «признал излишним производить какие-либо исправления, приостановил их, т.к. находил «Внезапную» пунктом неважным», решив достаточным устроить на месте, занятом крепостью, укрепленный пост для сообщений с Дагестаном.

26 мая Абдулла Ашильтинский во главе тысячного отряда, расположившись недалеко от аула Эндирей в урочище Чумлы, ожидал дополнительных сил из Чечни, для взятия крепости. Главный пристав, армянские и еврейские торговцы аула Эндирей бежали в крепость под охрану гарнизона. Слухи о скором прибытии в кумыкские владения имама Гази-Мухаммада и для личного участия во взятии «Внезапной» заставили полковника Сорочана немедленно отправить на подкрепление гарнизону крепости дополнительные силы под командой капитана Неверовского. Батальон с двумя орудиями, продвигавшийся к крепости, неожиданно попал в засаду и в течение двух часов отчаянно отбивался от наседавших горцев, пока к нему не подоспела помощь из крепости.
К 5 июня все дороги, проходящие в районе «Внезапной», контролировались горцами, и местные кумыки «решительно покровительствовали мятежникам».

Кроме того, разведка доносила, что «все без исключения горские народы, обитавшие против левого фланга линии, судя по их поведению, приняли сторону Кази-Муллы, с намерением теснить нас на всех пунктах. Некоторые же общества, как, например, жители большого аула Герменчук, вооружали даже своих детей, начиная с 15-летнего возраста». На просьбы Сорочана генералу Г.Эмануэлю о помощи, следовали одни письменные распоряжения. Сам Сорочан находился в Грозной, не считая возможным ее оставить, т.к. и там положение было не простым.
6 июня из крепости выступили 300 человек 43-го егерского полка при двух орудиях под начальством штабс-капитана Быкова навстречу майору Сипайло, возвращающемуся с двумя ротами из кази-юртовскго укрепления. Быков и Сипайло встретились в 12 км от «Внезапной» и затем прошли без остановки еще немного, когда наткнулись на засаду горцев. Не взирая на картечный огонь и чувствительные потери, горцы атаковали противника и начали преследовать его по пятам. К вечеру, когда пошел дождь и пальба из кремневок прекратилась, мюриды бросились в рукопашную схватку, прекратившуюся только при входе отряда в аул Эндирей. Не получив от местных жителей помощи, отряд Сипайло после пятичасового продвижения и военных действий, понеся потери, с трудом добрался до крепости.

Бездеятельность генерала Г.Эмануэля и выжидательность полковника Сорочана привели к тому, что утром 14 июня крепость «Внезапная» была полностью обложена горцами. Уже через час гарнизон остался без воды, которая была отведена противником. На следующий день батальон полковника Шумского, имевшим цель пробраться в крепость, был окружен горцами и атакован ими. Только к вечеру изрядно потрепанный батальон, со значительными потерями, вступил на территорию крепости. С прибытием отряда Шумского состав гарнизона возрос до 14-ти рот пехоты и 8 полевых орудий. Но вместе с тем чувствительней стала потребность в воде. Попытка охотников выбраться из крепости и пробраться к воде оказалась неудачной. Велено было рыть колодцы в нижнем укреплении, как наиболее удобном; и хотя на глубине нескольких метров обнаружилась вода, ее не хватало для всех защитников, не говоря уже о лошадях.

В ночь с 16 на 17 июня у крепости появился Кази-Мулла, во главе 4-тысячного отряда. Поселившись в ауле Эндирей, он объявил о своих намерениях: уничтожить «Внезапную», укрепления Кази-Юрт, Таш Кичу и Кизляр. Имама встретили восторженно, чеченцы, находившиеся в его отряде, усиленно звали его двинуться к крепости Грозной, чтобы лишить тем самым этого главного опорного пункта русских в Чечне. Деятельность у «Внезапной» оживилась, огонь горцев наносил ощутимые потери гарнизону.

17 июня по распоряжению имама горцы стали закладывать шанцы с левой стороны крепости, однако посланный Шумским отряд прекратил эту деятельность. 18 и 19 июня отряды горцев передвигались вокруг крепости, отыскивая удобное место для штурма, но крепостная артиллерия постоянно их разгоняла. С 19 июня положение гарнизона стало критическим. Воды в крепости осталось совсем немного. И хотя в течение 5-6 дней два раза прошел небольшой дождь, этого было не достаточно. Наконец полковник Шумский решил еще раз произвести попытку для возвращения воды, и 20 июня под утро отряд из 800 охотников ринулся на горцев в штыки, атаковав его у блокгауза и обрывистого берега.

«Но по мере того, как длилась рукопашная схватка, толпы горцев прибывали и плотной массой облегали солдат, которые с явным равнодушием, а иные даже как бы с охотой, погибали под ударами мюридов». Видя бесполезное сопротивление, Шумский отозвал отряд и отступил в крепость, не добившись ничего. Потери были значительны. Гарнизон обессилел и пал духом. Особенно страдали больные и раненые, число которых уже достигло свыше 400 человек, ввиду недостатка воды, перевязочных материалов и лекарств. Колодцы продолжали рыть, но результата не было, и только дождь пополнил запасы воды на 4 дня. Между тем отряды Кази-Муллы увеличивались все прибывающими горцами.

В ночь на 23 июня горцы успели провести шанцы правее старого укрепления, и вскоре вся крепость почти по всему кругу была опоясана траншеями, кроме того, в трех местах были сооружены крепкие засеки, в которых находились главные силы имама. В течение двух дней готовились приспособления для штурма крепостных стен. 25 июня в 2 часа горцы полезли на стены крепости, но защитники отбили этот штурм. Вечером прошел дождь и тем самым несколько ободрил осажденных.

Генерал-майор князь Бекович-Черкасский узнал об осаде «Внезапной» только 17 июня, после чего, прибыв 19 июня в Грозную, собрал там 400 человек 43-го Егерского полка, присоединив к ним 600 казаков Моздокского полка, 8 орудий, и на следующий день выступил в Таш Кичу, куда прибыл только 24 июня. Однако пробиваться к «Внезапной» князь, не уверенный в собственных силах, не стал. К тому времени и сам генерал Г.Эмануэль, наконец, распорядился о движении войск из центра и с некоторых пунктов левого фланга форсированным маршем к Амир-Аджи-юрту, а затем лично выехал туда. В рапорте управляющему главным штабом генерал-адъютанту А.Чернышеву генерал И. Эмануэль докладывал:

«После донесения к в.с. об отправлении моем из гор. Ставрополя по случаю обложения чеченцами кр. Внезапной положение наших дел на левом фланге еще не приняло лучшего оборота. Я прибыл сего числа в укр. Амир-Аджиюртовское. Командующий войсками левого фланга ген.-м. кн. Бекович-Черкасский доносит мне, что покоренные чеченцы, живущие за р. Аргуном, большими толпами отправляются к мятежникам; мичиковские деревни, исключая Бейбулаты, все присоединились к Кази-Мулле.

Все кумыки, исключая одной дер. Аксаевской, уже передались ему; жители дер. Кази-юрт переселены все Кази-Муллою к Костекам.Еще до выезда моего я направил ген.-м. кн. Бековича-Черкасского с 400 человек 43 егерского полка и 300 казаков Моздокского, 200 человек Гребенского войска с 6 орудиями к укр. Таш-Кичу, куда он и прибыл 24 июня. Появление наших войск в сем месте остановило волнение народа Аксаевской дер., который был готов также предаться возмутителю.

По донесению ген.-м. кн. Бековича-Черкасского от 24 июня, что неприятель против кр. Внезапной значительно усиливается, где он был уже в числе более 10 тыс. и что скопище сие продолжает умножать прибытием новых толпищ; я сосредоточиваю ныне в укр. Амир-Аджи-Юртовском еще войска с центра Кавказской линии и левого фланга, а дабы ускорить марш их, пехота следует на подводах днем и ночью, имея в сутки только 6 часов отдыха, кавалерия останавливается только 8 часов...»

Кази-Мулла, узнав о прибытии князя Бековича-Черкасского и следовании генерала Г.Эмануэля, 26 июня расположил часть своих сил на дороге от Таш Кичу к «Внезапной» в ауле Хасав-юрт. У «Внезапной» же в течение трех суток продолжались атаки горцев со всех сторон. У гарнизона поднялся дух после прибытия туда лазутчика с известием от Бековича о скором его прибытии. Штурмы горцев оказались безуспешны, может быть, во многом из-за того, что с ними в это время не было их имама. Кази-Мулла, поручив осаду Абдулле, находился в Хасав-юрте, ожидая прихода туда Бековича с отрядом и готовясь нанести ему сокрушительный удар. Однако князь не поддавался на ловушку и выжидал.

27 июня войска генерала Г.Эмануэля стянулись к Таш Кичу. В полночь, присоединив к себе отряд Бековича-Черкасского, он двинулся к «Внезапной» двумя колоннами, намереваясь войти войскам Кази-Муллы во фланг и в тыл. Узнав, что его отрядам готовится удар в тыл, имам снял осаду крепости и отступил на правую сторону аула Эндирей. Таким образом, гарнизон крепости «Внезапной» выдержав 16-дневную тяжелую осаду, мог вздохнуть свободно. С 15 июня имея под ружье 1365 человек, он в течение осады лишился убитыми и ранеными 474 человек. С освобождением «Внезапной», очистились от горцев и окрестности Кизляра.

Блокада крепости «Внезапная» показала все несоответствие ее назначению. В дальнейшем она не раз перестраивалась, в 1835 году царь утвердил проект «исправления и улучшения ее обороны». По предложению командира Отдельного кавказского корпуса барона Г.Розена, старая крепость была заменена другой, на правом берегу реки Акташ выше аула Эндирей, состоявшей из земляной сомкнутой ограды. К концу 1837 года она была полностью реконструирована. Через два года, весной, Внезапная послужила сборным пунктом Чеченскому отряду, для действий против Шамиля. В 1845 году, в конце мая, здесь же 6ыл сосредоточен Чеченский отряд Лидерса (123/4 батальона, 13 сотен и 28 орудий), выступивший отсюда в Даргинскую экспедицию. Впоследствии Внезапную упразднили, а ее крепостные валы долго напоминали о былом укреплении. Существует предположение, что именно эта крепость, описана М.Лермонтовым в «Бэле».

С освобождением гарнизона крепости «Внезапной» военные события в этом регионе не закончились. Генерал Г.Эмануэль, полный честолюбивых замыслов, решил преследовать отступающего имама и нанести ему окончательный удар. 1 июля из крепости войска выступили двумя колоннами в сторону урочища Чумлы, и уже в 4-х км от укрепления были встречены ружейным огнем горцев. Личное присутствие Кази-Муллы придавало горцам уверенность, чтобы выбить противника из засады, Г.Эмануэль ободряя солдат, выехал вперед, и тут же был ранен в грудь. Командование принял Бекович-Черкасский, который повел отряд вперед и сумел выбить горцев из леса. Следуя дальше, войска захватили аул Акташ, и пока сжигали его и укладывали награбленное имущество жителей, покинувших до этого аул, Кази-Мулла повернул горцев назад и вновь атаковал неприятеля.
Используя каждое дерево под прикрытие, горцы открыли ураганный огонь, а потом кинулись в рукопашную; дрогнув под таким бешеным натиском, солдаты начали отступать, а затем побежали.

Тщетно Бекович-Черкасский пытался остановить убегающую толпу солдат, бросивших пушку вместе с зарядным ящиком. Полное уничтожение отряда предотвратил резерв в составе батальона и двух рот с двумя орудиями, подоспевший на помощь из Байрам-аула. В этом сражении погибли 3 офицера и 111 нижних чинов.
Рана генерала Г.Эмануэля оказалась не смертельной. Эта громкая победа окончательно рассеяла неуверенность сомневающихся горцев, и отряды Гази-Мухаммада начали еще более пополняться свежими силами.
Считая свое личное присутствие на кумыкской плоскости крайне необходимым, имам отправил в Чечню своих наместников, вновь поднимать чеченцев на борьбу. Этим занялись Мустафа кади Герменчукский, Абдулла Ашильтинский, Авко, Иса Гельдегенский, мулла Алхадур, Анджи-Енджи. Они разъезжали по аулам и поднимали людей на священную войну. Весь июль прошел в отдельных стычках горцев и коротких боях с русскими войсками. 
Через своих сподвижников Гази-Мухаммад вел активные переговоры с шейхом Мухаммадом Ярагским, обещая вскоре прибыть в Табасаран и лично руководить всеми операциями. В своем воззвании к горцам имам призывал:
«Наш поход на земли враждебно настроенных народов можно сравнить с наступлением утренней жаркого дня: наш путь обагрится кровью, мы проложим его огнем и мечом, претворяя слово в дело. Следуйте нашему учению, и благословение неба и земли снизойдет до вас. Ваша собственность останется в ваших руках и ваша безопасность гарантирована.

Если же вы будете упорствовать, то знайте, что, как только горы сбросят зимний покров, а весна оденет их в цветущий наряд, мы наводним ваши аулы своими войсками и заставим вас силой делать то, что вы не делаете по доброй воле. Пение соловьев в ваших лесах станет сигналом начала нашей войны. Мы защита и опора верующих, но мы и ужас для неверующих и сомневающихся. Мы поможем сильной рукой нашим сторонникам и братьям, и тот, кто последует за нами, будет жить в мире и вечном блаженстве. Аминь!».

Успехи полковника Миклашевского в этом регионе заставили его не откладывать своего приезда. В начале августа 1831 года во главе тысячного отряда, преимущественно из чеченцев, имам прибыл в аул Эрпели, жители которого «приняли его с торжеством», многие вступили в отряд. Отсюда имам двинулся в Губден и утвердил свое влияние не только над аулами, присягнувшими недавно шамхалу Сулейман-паше, но и над кюринцами и гази-кумухцами. Аслан Хан и Сулейман-паша тут же забили тревогу, взывая к генералу Коханову о помощи «непобедимых русских войск».

Первый из них утверждал, что, в противном случае, его подданные, «будучи не в силах противостоять мюридам, вынуждены будут обратиться к ним», второй - что «проклятый Кази-Мулла скоро учинит большое дело через обман народа». Коханов тотчас же предложил Миклашевскому прибыть в селение Каякент и ждать там его дальнейших указаний, признаваясь, что «хотя бунтовщик Кази-Мулла и разбит, но не оставляет вредных своих замыслов против нашего правительства в Дагестане, и все горские народы к Дербенту заражены его злыми поучениями истреблять русских».

Но 12 августа имам с двухтысячным отрядом уже вошел в Башлы. Жители аула вместе с другими соседними селениями примкнули к имаму, усилив его отряд до трех тысяч.
На следующий день войско двинулось по направлению к Дербенту и в 12 верстах от города уничтожило часть дарбахского кордона. Остатки ретировались в город. Путь далее был открыт. На горизонте показались древние стены дербентской крепости «Нарын-Кала».


БЛОКАДА ДЕРБЕНТА

В августе 1831 года Дербент наполнился мрачными слухами о скором нападении на город Кази-Муллы. Город был окольцован древней каменной стеной, уходящей в море, за которой горожане и гарнизон находились в относительной безопасности. Часть городских жителей бравировала дать отпор пришельцам, полагаясь на свои кинжалы и высокие стены крепости. Другая – сомневалась в защите города ввиду малочисленности гарнизона и нехватки оружия. Торговцы, отвыкшие от оружия, поговаривали, что русских в городе слишком мало, что городские стены по кругу длиной в шесть верст, а в городе нет народа даже на восьмую часть этой длины, к тому же у половины взрослого населения нет ружей. Предполагали даже, что конница имама может войти в море, обогнуть стену и ворваться в город с открытой стороны. Заодно вспоминали о том, что Абдуразак-кади, Иса-бек, Шахмардан-бек и другие окрестные владельцы давно таят измену и не раз звали сюда Кази Муллу. А генерал Коханов далеко, а полковник Миклашевский в настоящее время в Ширване… а вдруг сам Аслан Хан Гази-Кумухский нагрянет с врагами… а в Акуша и Аварии народ поднимается. Большая часть горожан просто молчала, представляя последствия скорых событий.

19 августа в предместье города появился авангард Гази Мухаммада, завязавший перестрелку с разъездами дербентского гарнизона.
Под натиском наступавших дербентцы отступили, и к вечеру 3-й батальон Куринского пехотного полка оставив свои казармы, находящиеся в двух километрах от города, отошел в крепость, расположившись на приморских стенах. Крепость была занята Грузинским линейным батальоном № 10 под командой майора Пирятинского. Вооруженные жители города также расположились вдоль крепостных стен, готовясь к обороне. Исправляющий должность дербентского коменданта майор А.Васильев заранее сделал все нужные распоряжения по защите города. олуразрушенные стены были наскоро «залатаны» грудами камней, досок, корзинами с землей. Ночь прошла в тревожном ожидании.

Утром 20 августа Гази Мухаммад отправил письма жителям города и майору А.Васильеву, требуя сдать крепость, а последнему принять мусульманскую веру. «От бедного и ничтожного раба Аллаха, признающегося в своем бессилии Гази-Мухаммада (Да подкрепит его Всемогущий Аллах!) начальнику войск, коменданту Дербента. Да будет мир тому, кто последует воле Аллаха. Аминь. Я приглашаю тебя и тех, которые с тобой, к мусульманской вере. Будете мусульманами – останетесь невредимыми, не отрекайтесь – пойдете в Рай. Покайся ты с твоими последователями в своих грехах, и обратитесь к долгу вам и нам равному. Не поклоняйтесь никому, кроме единого Аллаха, и не придавайте ему сотоварища. Можно ли сомневаться в Аллахе, сотворившем небо и землю, или в пророке Его, для которого Он создал их? Еще знайте, наверное, что вы получите наказание от Аллаха, если не послушаетесь и не обратитесь к Нему. Дожидайтесь, мы также дожидаемся». Послание имама имело решительный характер и ясно показывало полную его уверенность в успехе предстоящего нападения на город. Получив отказ, имам двинулся на штурм цитадели.

Непосредственный участник обороны Дербента А.Бестужев-Марлинский отмечал все подробности происходящих событий:
«…Везде сверкали штыки и сабли; на углах крепости виднелись в высоте артиллеристы, заряжающие орудия. Барабаны гремели. Город, не видавший в течение тридцати лет ничего воинственного, превратился вдруг в боевой стан. В семь часов запылали куринские казармы… Рассеянные толпы неприятельской пехоты показывались по всем дорогам и садам, вея белыми значками. Пушка заревела с крепости, - ядро запрыгало между врагами, и клики вражды с обеих сторон огласили воздух… Пальба не умолкала. Жители сгоряча не жалели пороху; всякий хотел доказать свое удальство или усердие… Пушечные выстрелы держали такт в этой увертюре…

Под вечер вслед за одним капитаном, я сел на коня и поскакал к морю проведать, что там делается. Виноградные сады, перерезанные канавками и терновыми оградами, подходят там почти вплоть к стенам города. Пользуясь этим, неприятельские стрелки пытались подползать шагов на тридцать. Всхожу на стену подле Кизлярских ворот, - такая пальба, что небу жарко!… Несколько человек лезгин хотят унести своего раненого; на раненого упал убитый, на убитого – третий. Горцы хотят выручить тела товарищей, - все напрасно. Бедняга раненый бился под трупами, выбрался, пополз, порывался перелезть через плетень и, вновь пробитый многими пулями, повис поперек… Вперед, вперед!.. Чего жалеть! Вот несут и русского раненого… Реже и реже летели навстречу угрозы и пули. Наконец вечерний намаз укротил перепалку. В течение этого дня неприятель обходил город, с горской стороны занимая гребни холмов, а с кубинской – сады.

Мне впервые удалось быть в осажденном городе. И потому я с большим любопытством обегал стены. Картина ночи была великолепна. Огни вражеских биваков, разложенные за холмами, обрисовали зубчатые гребни их то черными, то багровыми чертами. Вдали и вблизи ярко пылали солдатские избушки, сараи, запасные дрова. Видно было, как зажигатели перебегали, махая головнями. Стрельба не уставала, ибо лезгины подползали к самым стенам, то желая отрезать воду, то зажечь ворота, подбрасывая под них хворост. Самый город чернел, глубоко потопленный в тени, за древними стенами; но зато крепость, озаренная пожаром, высоко и грозно вздымала белое чело свое… Так прошла первая ночь».

На следующий день с восходом солнца конница и пехота мюридов двинулись в сторону моря, надеясь, как предполагали некоторые жители, обойти стену с моря и ворваться в город с незащищенной стороны. Однако крепостные орудия помешали им это сделать. Один из защитников города Ибрагим бек Карчахский со своими нукерами предпринимает вылазку из крепости для удара по неприятелю. Среди желающих пощекотать себе нервы А.Бестужев-Марлинский. Открылись ворота и около сорока всадников кидаются в контратаку под градом пуль. Передний завал взят приступом, неприятель в недоумении покидает окоп и рассыпается по садам. Нападающие отбивают коней, берут пленных, стреляют по отступающим горцам. Но длилось это недолго.

Подоспевшие силы мюридов с гневными криками стремятся навстречу, опрокидывают дербентцев и гонят их обратно в крепость. 22 августа предпринимается еще одна вылазка, прошедшая по такому же сценарию. «Усердие жителей росло с каждою удачею. Комендантские ворота осаждены были толпами дербентцев, желавших вооружиться… Им розданы были все лишние ружья 10-го линейного батальона. Стар и млад вооружились, кто чем мог. Везде точили кинжалы, везде ковали копья для отражения со стен в случае приступа. 23-го с утра была русская вылазка в приморские сады: выбили неприятеля из предместья, которое он покушался зажигать…

Татары и русская рота делают вылазку с моря и из Кизлярских ворот, против кладбища Кырхляр, на котором усилились мятежники... С левой стороны им на помощь выходила из главных еще кучка дербентских жителей. Между тем с горы беспрестанно спускались лезгины на подкрепление своих, перебегая поле под ядрами и картечью. Пальба закипела будто в котле, когда русские пошли в штыки; но ряды стоячих надгробных камней сломали строй; убийственный огонь из двух часовен и длинной мечети остановил сперва дербентцев, потом и русских… Первые обратились назад, вторые замялись… Минута колебания была ужасна для зрителей. Стоило видеть тогда стены и кровли Дербента, усыпанные множеством людей обоего пола и всех возрастов, несмотря на опасность. Крики удовольствия и одобрения гремели вслед нашим, но когда волна отхлынула, мертвое молчание воцарилось на стенах…

И дербентцы и лезгины выскочили из-за брустверов, но никто не стрелял друг по другу: взоры и души всех прикованы были к судьбе стычки, – она решилась. Видно было, как выскочил капитан, командовавший ротою, махнул саблей; пушка, подвезенная ближе, брызнула картечью, пальба удвоилась с кладбища, но русское «ура» заглушило ее. Куринцы бросились против камней, оживленных огнем, в штыки – и неприятель дрогнул, побежал. Лезгины прыгали из окон мечети и гибли на штыках. Ядра пожинали беглецов в поле. Бой примолк, но еще белое знамя раздувалось на куполе; несколько отчаянных защищали узкую лесенку в стене часовни, но мы видели, как один солдат пробился наверх, как он заколол последнего врага, сбросил его вниз и сорвал знамя…»
В вылазке особенно отличился дербентский городничий Фергат-бек, руководивший ополчением и всюду успевавший. Ночью мюриды, используя хворост, предприняли попытку поджечь главные ворота, но картечный огонь защитников крепости не позволил им это сделать. 24 августа до полудня горцы ограничились лишь небольшой перестрелкой из завалов, устроенных в разных местах вокруг крепости, а затем с помощью некоторых окрестных жителей сумели отвести воду, поступающую в крепость, в результате чего на территории осажденных оказалось только два родника.

Несколько штурмов результатов не дало, и вновь завязалась перестрелка. Гарнизон держался стойко. В этот день у защитников крепости закончились картечные заряды. Усталые от пальбы днем, солдаты ночью восстанавливали разрушенные участки стен, насыпали брустверы, чистили орудия, занимались отливкой картечи. За время блокады сторонники Кази-Муллы истребили много городского имущества и естественно вызвали против себя неудовольствие жителей, желающих отомстить им за все эти убытки. Действуя планомерно, имам производил разрушения и опустошения последовательно, надеясь этим сломить упрямство дербентцев и заставить их перейти на его сторону, но они продолжали терпеливо переносить все притеснения неприятеля и «с отличным усердием и ревностью защищали город».

Много самых разных слухов ходило о предводителе горцев Кази-Мулле. Говорили, что он среднего роста, некрасив, по лицу рябинки, борода редкая, глаза серые, проницательные. Говорит мало, но выразительно, угрюм, много пишет и часто молится. В битве не участвует мечом, но ободряет своих приверженцев мужеством и увещаниями. Шииты, составляющие большинство среди горожан- мусульман, выразили недоверие суннитам, мотивируя тем, что последние могут перейти к Гази-Мухаммаду (тоже суннитского направления) и тайно впустить его в город. Об этом доложили исполняющему делами коменданта майору А.Васильеву. Последний по проверке подозрения, нашел заявление шиитов незаслуженным, а сунниты, дабы утвердить это мнение, даже добровольно предложили в заложники тридцать почетнейших лиц.

Между тем положение в осажденном городе становилось все тяжелей, было мало хлеба, почти не осталось сена, начался падеж рогатого скота, кони голодали, жители, уставшие от постоянных дежурств, приуныли, явный дух солдат уже явно требовал поддержки, «потому что они столько же им пользовались сами, сколько и делились с жителями, которые при малейшем их ослаблении сейчас же опустили бы руки». К тому же появились сведения, что Кази-Мулла готовит лестницы и фашины к очередному приступу крепости, а ночью горцы, подкравшись к подножию стен, сделали несколько лазеек в город для контакта с единомышленниками, находящимися по ту сторону. И вот, на рассвете седьмого дня осады, когда все были в ожидании очередного штурма, вдруг раздались радостные возгласы о том, что Кази-Мулла отступил.

Еще до начала военных действий под Дербентом, убедившись, что блокады города не миновать, майор А.Васильев послал двух нарочных к генерал-майору Коханову с известием об этом. Но одного из посыльных взяли в плен, а другой был убит и поэтому Коханов остался в неведении о предстоящей участи Дербента. К тому же ему было не велено предпринимать дальних экспедиций, поскольку обстоятельства требовали приведения в порядок обстановки в шамхальских владениях. И только 25 августа, получив, наконец, сведения, что Дербент в блокаде, он двинулся по направлению к городу форсированным маршем.

В ночь с 26 на 27 августа, узнав о приближении отряда генерал-майора Коханова, Гази-Мухаммад снял осаду, оставив на месте своего бывшего лагеря часть провианта, несколько оседланных лошадей, часть рогатого скота и около 200 лестниц, которые были приготовлены к штурму. Отступив от Дербента к горам, имам расположился в 15 км от крепости близ аула Рукель.

Какие же потери понесли крепость и жители города? В журнале военных действий командующего войсками Закавказья генерал-адъютанта Панкратьева была сделана следующая запись: «Неприятель во время блокады сжег заготовленное сено Куринского пехотного полка и линейного батальона № 10, слободку женатой роты и форштадт около крепости, истребил в садах дербентские винокурные заводы жителей, разорил казармы и лазарет Куринского пехотного полка… Дербент находился в блокаде в течение 7 дней. Потеря наша во время оной состоит из одного рядового и двух жителей убитых и ранено 13 рядовых и из жителей 3». Таким образом, после семидневной осады русские войска понесли потери в лице одного рядового. И это после ожесточенных, кровопролитных боев с немалыми жертвами обеих сторон, описанных участником и свидетелем декабристом А.Бестужевым-Марлинским. В этом ничего удивительного нет, поскольку статистика русских потерь на протяжении многолетней Кавказской войны всегда имела привычку быть далекой от действительности. Тем не менее, семидневная осада города Дербента войсками имама Гази-Мухаммада вызвала большой переполох в стане российского командования на Кавказе, и отнюдь не считалась поражением Кази-Муллы в умах горских народов, несмотря на то, что последнему так и не удалось взять город.

УСМИРЕНИЕ ТАБАСАРАНИ

Почти ежедневно получая из Дагестана сведения одно неблагоприятнее другого, генерал Панкратьев направляет туда отряды полковника Миклашевского и князя Дадиани для наведения порядка.
Одновременно Панкратьев рассылает по обществам воззвание с требованием подчиниться русскому оружию. «С храбрыми и победоносными войсками Государя Императора, – говорилось в нем, – я иду в ваши владения истребить бунтовщиков и спасти народ от бедствий и разорения… Нельзя удивляться и не сожалеть о тех, которые соединяясь с коварным и лживым Кази-Муллой, веруют ложным словам его…

Если после прочтения сей прокламации какие лица или селения передадутся ему, Гази-Мухаммаду, который усиливается разорить до основания Дагестан, или же примут его к себе, либо решатся помогать ему в чем-нибудь, подвергнутся строжайшему наказанию и совершенному истреблению. Тот, который поймает Гази-Мухаммада и отдаст его в руки российского начальства, получит вознаграждение в 1200 руб. сер. Семейство сего человека и родственники его будут находиться под особым покровительством российского правительства, милостями коего будут они всегда пользоваться. Конечно, и сам Бог наградит его за избавление народа Божьего от покушения коварного обманщика».

Прокламация генерала осталась однако без ответа. 22 сентября объединившиеся отряды были вверены общему командованию генерала Коханова, оставившего вместо себя в шамхальстве полковника Басова. Последний по приказу Панкратьева 17 сентября выступил в Хан-Мамед-Кала и без сопротивления занял его. А в это время в 10 км от лагеря Басова на берегу реки Дарбах стояли довольно крупные силы горцев под началом Омар Эльдар Бека, Устар Хана и Кичик Хана. Три предводителя, раздумывая, что предпринимать в подобной ситуации, послали письмо Кази-Мулле с просьбой явиться к ним и возглавить действия. По всему было видно, что в этот момент горцам не хватает решительности и такого лидера, как Гази Мухаммад.

30 сентября Панкратьев прибыл в Дербент и после комплектования отряда решил двинуть одну колонну под командой полковника князя Дадиани к аулу Хучни (Северный Табасаран), другую под началом полковника Миклашевского в аул Дювек (Северный Табасаран) и третью - под командой полковника Басова к аулу Маджалис.
У аула Хучни князь Дадиани столкнулся с 700 горцев, которыми руководил Абдуразак Бек Табасаранский. В жарком бою, по словам российских историографов, погибло около 200 горцев, тогда как у русских всего 1 человек. Такие «приписки» были характерны для отчетов, донесений и рапортов российских военачальников. Хучни был занят и отдан на разграбление отряду. На следующий день, выступив из аула, отряд вновь был атакован Абдуразак Беком, и только наступившая ночь на этот раз спасла отряд от поражения. Получив подкрепление, Дадиани дошел до аула Имейде (родной аул Абдуразак Бека) и стер его с лица земли. 8 октября, соединившись с отрядом Басова, Дадиани вернулся в Хан-Мамед-Калу. Таким образом, первая операция по наказанию табасаранцев была успешно завершена: истреблено 20 селений, большая потеря в живой силе, взято в плен около 100 чел., отбито много скота.
Вторая операция заключалась в овладении «неприступной твердыней Табасарани» полковником Миклашевским. Дорога лежала из Хан-Мамед-Калы на Великент, урочища Гяур-тапу, Казыбек-Керпи, Алмалы-Улам к аулу Дювек. С невероятными трудностями отряд добрался до Дювека, располагающегося в ущелье, на скате большой горы. Река Дарбах, извиваясь в крутом и широком русле, образовывала перед аулом изгиб. Правый ее берег против аула был затянут вязким болотом, а дремучий лес обнимал все пространство. Этот аул был своего рода складом и хранилищем всего имущества восставших сел.

Пустив в атаку кавалерию, которую встретил ураганный огонь горцев, а затем пехоту, Миклашевский медленно, но верно продвигался к Дювеку и после тяжелого боя овладел им. Все, что невозможно было увезти с собой из аула, было сожжено, в том числе и большие запасы хлеба. С наступлением темноты отряд отошел от аула, и на огромной поляне Миклашевский приказал разжечь повсюду костры, давая тем понять, что войско сделало стоянку для отдыха, а сам дал команду войскам отойти назад. Горцы, предполагая, что русские отдыхают после празднования своей победы с тем, чтобы завтра наступать на Хустиль, занялись обороной этого аула и таким образом дали возможность русским уйти без преследования.

4 октября отряд вернулся в Хан-Мамед-Кала. Показав на табасаранцах пример «быстрого и решительного наказания виновных», Панкратьев распространил по Дагестану свою прокламацию, в которой говорилось: «Вы видите, что российское непобедимое войско проникает везде и что ему нет никаких препонов, неприятели наши нигде не могут от нас скрыться, ни на вершинах снеговых гор, ни в самых глубоких долинах… Просите Бога и великого Государя нашего о помиловании, придите ко мне с раскаянием покорности, и вы будете прощены…. Перестаньте верить ложным обещаниям изменника Кази-Муллы, которого не Бог, а черт побудил проливать мусульманскую кровь и наносить несчастье Дагестану. Каждое селение, которое пришлет депутатов с покорностью, будет великодушно прощено, но горе тем, кто осмелится противиться приказаниям русского начальства и в безумии своем поднимут оружие против непобедимого русского воинства».
Под занавес покорения Табасарана Панкратьев принял депутатов из аула Башлы с выражением покорности, чьему примеру последовали и жители нескольких аулов северного Кайтага.

РАЗОРЕНИЕ КИЗЛЯРА

13 сентября 1831 года командиром Отдельного кавказского корпуса, главноуправляющим в Грузии, на Кавказе и «во всех прочих областях и провинциях» был назначен генерал-от-инфантерии барон Розен (1-й) Григорий Владимирович. Край представлял в это время картину далеко не привлекательную. Только что произведенная ревизия местной гражданской администрации указывала на многие недостатки и злоупотребления, устранение которых требовало самых серьезных мер и многих сил. В отношении к горцам положение российского правительства представлялось словами самого барона Г.Розена:

«Я прибыл сюда в самое беспокойное время. Никогда горские племена не были столь дерзки и столь настойчивы в своих предприятиях. Они раздражены предшествовавшими событиями. Наши действия, не имевшие последствий или неудачные, ободрили их и возвысили лжепророчество Кази-Муллы. Горцы не останутся в бездействии. Мы должны будем иметь повсюду сильные отряды, и стоять на часах. Одно постоянство в правилах и постепенность в приобретениях может покорить необузданных… На все нужны постепенность и время: мы у подошвы гор; входить же в них силою бесполезно и опасно».

Прибыв в Тифлис 8 октября, новый «хозяин» края потребовал от Н.Панкратьева отчет о последних военных операциях и предположительных действиях на ближайшее будущее. Кроме того, Г.Розен разослал прокламации во все горские общества, в которых призывал горцев к верности, приводил пример других мусульман в России, пользующихся благосостоянием, предостерегал от Кази-Муллы, требовал выдачи «бунтовщика» и за непослушание угрожал строгим наказанием.

Начало «правления» Г.Розена обещало быть как будто удачным. 23 сентября генерал Панкратьев, мобилизовав крупные силы, двинулся на аул Эрпели, где последователи имама держали оборону, под руководством Умалат-бека, которого Гази-Мухаммад возвел в сан шамхала. Аул, окруженный глубокими оврагами, горами и густым лесом и возведенными в окрестностях завалами, был надежно укреплен. Овладение этим пунктом и разгром отрядов новоявленного шамхала должно было иметь, по мнению Н.Панкратьева, «решительное влияние на спокойствие Дагестана, но зато неудача могла повести за собою гибельные последствия».

Поэтому к штурму Эрпели российское командование готовилось тщательно и с большими силами: два батальона 42-го Егерского полка, Донской Басова полк, Кюринская и Бакинская конницы, шесть орудий Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, семь рот Эриванского карабинерного полка и два орудия 22-й артиллерийской бригады, один батальон Куринского и два батальона Апшеронского пехотных полков, три орудия 21-й и четыре 22-й артиллерийских бригад, 1-й, 2-й, 3-й и волонтерный конно-мусульманский полки. Несмотря на густой туман, благодаря четким и грамотным указаниям генерала Н.Панкратьева, укрепленный аул был взят в течение двух часов с минимальными жертвами. Не ожидая такого быстрого штурма, защитники селения спаслись от полного истребления в лесах только благодаря туману.

Далее, следуя намеченному плану Н.Панкратьеву, предстояло овладеть аулом Чиркей, всегда симпатизировавшим имаму Гази-Мухаммаду. Поддерживая сообщение с командующим войсками на кавказской линии генерал-лейтенантом Вельяминовым, Панкратьев продвинулся к реке Сулак, для облегчения последнему в его операциях против салатавцев. Пробыв около 10 дней в укреплении Таш Кичу и подготовившись к походу, Вельяминов 15 октября вошел в оставленное жителями селение Хасав-юрт, на следующий день, следуя мимо крепости «Внезапной», генерал пополнил свой отряд и на рассвете 17 октября подошел к Сулаку, где предпринял неудачную попытку перейти реку.

Кази-Мулла, находящийся в это время на другом берегу реки в Чир-юрте, наблюдал за действиями русских войск и, понимая, что переправу они могут найти в другом месте, задумал отвлечь А.Вельяминова. Имам переправился через реку в нужном месте, бросил свои силы к крепости «Внезапной» и осадил ее. Генерал, понимая, что гарнизон крепости не в состоянии будет долго держать оборону, вынужден был отправить к крепости часть своего отряда. Перейдя реку выше по течению, А.Вельяминов продолжал следовать к укрепленному Чир-юрту и после непродолжительного боя взял его приступом. 25 октября отряд, обремененный трофеями и пленными, отправился обратно в Хасав-юрт и на следующий день вернулся в укрепление Таш Кичу.

В это же время отряд под командованием генерала Панкратьева предпринимал действия по взятию Чиркея, для обороны которого прибыл сам имам. Здесь же находился и его тесть шейх Мухаммад Ярагский. Однако, не дожидаясь разворачивания событий, Гази-Мухаммад внезапно покинул аул, который после тяжелого, продолжительного штурма был взят русскими войсками. Н.Панкратьев, полагая, что у «Кази-Муллы вырвано надежное гнездо, служившее рассадником всяких смут и волнений» и уверенный, что «последствия чиркеевской победы скажутся для него везде, где бы он ни находился», покинул Салатавию. Пока русское командование принимало поздравление от ханши Баху Бике, встречалось с почетными лицами, старшинами покоренных аулов и приводило их к присяге на верноподданство, неутомимый имам объявился уже в Чечне. Явившись в Гудермес, он призвал жителей к восстанию, оттуда переметнулся в Герменчук, потом в Малую Чечню к аулу Ханкала и везде имел большой успех.

Пополнив свой отряд местными жителями, Гази-Мухаммад перешел реку Сунжу и начал здесь поднимать народ на борьбу, угрожая станицам Моздокского и Гребенского казачьих полков. Вельяминову вновь пришлось предпринимать действия. Имам тем временем расположился на правом берегу Сунжи – напротив аула Четугай, ожидая нового подкрепления, затем под вечер 31 октября неожиданно исчез, объявившись у аула Ачехи. То и дело, пропадая из видимости русского командования, имам выматывал войска, пользуясь непогодой и резкими переходами с места на место. Заняв аул Ачехи своими значительными силами и как будто готовясь к отражению штурма, Гази-Мухаммад затевал большую игру. Даже русским командованием признавалось впоследствии, что «умный имам замаскировал настоящий свой план и обманул даже такого опытного и предусмотрительного генерала, обладавшего бесспорно большими военными талантами, каким был генерал-лейтенант Вельяминов». Пока «опытный и предусмотрительный» генерал разворачивался под Ачехи, имам Гази-Мухаммад с тысячной конницей мюридов совершил молниеносный набег на город Кизляр.

«Этот интересный уголок, примкнувший к Тереку и лежащий на одном уровне, окруженный массою своих виноградных садов, совершенно открытый и почти беззащитный, по довольству и богатству своих жителей, преимущественно армян, представлялся самым удобным пунктом для нападения, грабежа и всякой поживы; патриархальный быт населения, широкое хлебосольство и почти ежедневное ликование интеллигентного люда то в одном, то в другом пункте города были лучшим вспоможением для поддержания той беспечности, которою они отличались всегда».

В городе функционирвали две русские школы: одна - для обучения детей офицеров и богатых кизлярцев, другая - для детей командиров и имущих казаков; школы при Кизлярском монастыре и Осетинской комиссии, где обучали детей кавказских народностей, а также грузинская и армянская школы. В 1811 году в Кизляре открыли первое приходское училище, позже ставшее уездным: здесь учились только мальчики состоятельных жителей города разных национальностей. Первыми в России стали здесь два профессиональных училища: виноградарства, виноделия и шелководства.

Кизляр в свое время посетили многие известные люди: А. Суворов, П.Багратион (в Кизляре он родился и вырос), А.Грибоедов, А.Бестужев-Марлинский, П.Катенин, М.Лермонтов, Н.Пирогов, Л.Толстой и др.
Одной из достопримечательностей Кизляра и его окрестностей были отвратительные дороги, погруженные в грязь.

Через двадцать с лишним лет после этих трагических событий здесь побывал Александр Дюма, который, подъезжая к городу на тарантасе, отметил: «Ничего нет живописнее этих улиц с их деревьями без симметрии, с их болотами грязи, где крякают гуси и утки, и где верблюды запасаются водой на дорогу…во Франции, Германии или Англии ее (дорогу) считали бы непроходимой». Тем не менее, город жил веселой многолюдной жизнью. Вот и 1 ноября один из зажиточных горожан справлял свои именины и собрал у себя дома массу людей. К полудню, когда «подходило время для расправы с вкусными пирогами из самой лучшей красной рыбы, которою без конца обилует благословенный дарами природы Кизляр», коменданту города подполковнику Широкову доложили о поджоге Лащуринского форпоста. Это было началом «страшной катастрофы». Переправившись в трех местах через Терек, конница имама Гази-Мухаммада ворвалась в город.

«Самое пылкое воображение не могло бы себе представить той картины, которая произошла в злополучном Кизляре. Оторопелое население, потеряв всякое сознание, вместо того, чтобы скрываться в затаенных местах, выбегало из своих жилищ, металось туда и сюда и разносило всюду раздирающие душу вопли; раздавшийся на колокольнях трезвон, изображавший собою набат, вовсе излишний в эти минуты, еще более усиливал переполох и суматоху». В крепости, расположенной на окраине города, возле русской слободки, захваченные врасплох рядовые линейного № 8 батальона и инвалидной команды бегали в разные стороны, тщетно ожидая прибытия офицеров, ушедших гулять на именинах.

На улицах раздавалась беспорядочная ружейная пальба, горцы врывались в храмы, магазины, лавки, которых в Кизляре было множество, опустошали их и с навьюченными лошадьми и с захваченными пленными возвращались к реке, чтобы переправиться обратно на противоположный берег. Раздавшиеся вдруг из крепости орудийные выстрелы не смогли причинить наступавшим вред, ввиду прикрытия их городскими постройками. Вся эта ужасающая картина, продолжавшаяся около трех часов, закончилась катастрофой, о которой жители без содрогания не могли вспоминать даже тридцать лет спустя».

Из официального рапорта генерал-лейтенанта А.Вельяминова от 5 ноября 1831 года: «В городе сделалась тревога, и открыт был из орудий огонь, коим неприятель принужден был скрыться за домами. В одно время с сею партиею другая толпа мятежников переправлялась в город в Топольской роще, около часовни святого Георгия, а третья – против части города, называемой Окочинскою. По совершении переправы одна толпа бросилась на слободку, грабя дома и забирая пленных, а другие две партии произвели то же в городе в частях Армянской и Татарской по правую сторону Тополки, но по приближении к Тезицкой хищники встречены были ружейным огнем жителями оной… Наконец, в 3-м часу все неприятельские толпы с добычей и пленными переправились обратно за Терек...».
В результате набега из городского населения было убито 126 человек, ранено 38, взятых в плен 168. Среди военных убитыми оказалось 3 офицера, 3 рядовых и 5 казаков. Жертв было бы намного больше, не успей жители, понесшие до 200 тыс. руб. убытков, скрыться в крепости. Паника, произведенная нападением на город, была так велика, что в дальнейшем часть жителей, переселившаяся в крепость, разместилась в казенных зданиях, соборной церкви, палатках и провела так всю зиму. Впоследствии выкуп пленных дал Кази-Мулле и его сторонникам, участникам похода большую сумму денег серебром.

Кроме того, что Панкратьев и Вельяминов прозевали рывок имама, оплошность допустил и Донской казачий № 11 Басова полк, возвращавшийся из Дагестана на Дон. В Кизляр полк должен был прибыть как раз в полдень 1 ноября, но ввиду размытых дорог и усталости опоздал на несколько часов. Кадий, объявивший Басову о происшествии и посоветовавший ему преградить дорогу возвращающимся горцам, был арестован по подозрению. Прибыв в Кизляр через два часа после отхода отсюда Кази-Муллы, Басов вместо того чтобы тут же погнаться вдогонку, выступил только на следующий день и, разумеется, никого не настиг.

Имам избрал своеобразную тактику ведения борьбы, совершая молниеносные нападения на отдаленные друг от друга пункты (Тарки, Дербент, Кизляр). Гази-Мухаммад считал, что внезапными налетами можно нанести наиболее чувствительные удары царским войскам, расстроить их и привлечь к борьбе новые силы. Неутомимый имам, призвав под свои знамена чеченцев, лавируя между российскими отрядами, обошел их и совершил дерзкое нападение на многолюдный город. В этом российское командование вынуждено было усматривать силу его влияния на народ, который оставлял на второй план свои жилища, семьи и имущество, ради исполнения его железной воли. Властное слово имама с быстротою молнии облетало аул, и за ним из селения в селение ходили толпы народа, готовые на все. Это было триумфальное шествие народного вождя, на котором «почили надежды и упования горцев».

ВЗЯТИЕ ЧУМКЕСКЕНТА

«…Если Кази-Мулла ограбил Кизляр, то сие произошло оттого, что он успел ложно распространяемыми слухами отвлечь внимание генерал-лейтенанта Вельяминова. Теперь же нельзя предвидеть, чтобы Кази Мулла мог сделать какое-либо важное предприятие», – говорилось в донесении Н.Панкратьеву. Имам был неуязвим, а русское командование предпринимало все новые и новые действия по его ликвидации. Шамхалу Тарковскому, Ахмед Хану Мехтулинкому, Уллубею Эрпелинскому были разосланы письма с внушением о физическом истреблении Кази-Муллы любым способом.

По краю распустился слух, что сам генерал Н.Панкратьев выступает из Дербента с войском для уничтожения имама. Между тем Гази-Мухаммад, вновь собрав вокруг себя приверженцев, выступил из Гимры в сторону Эрпели. Находящийся там Доудил Магома запросил помощи у генерала Коханова, и пока тот собирался отправиться на подмогу эрпелинцам, от Ахмед Хана Мехтулинского последовало сообщение о, как-будто, взятии и сожжении им Чумкескента. После целого ряда сбивчивых и противоречивых распоряжений Эрпели было укреплено войсками, а благодаря стараниям Доудил Магомы гимринцы отказались принять к себе имама. Бывший сторонник Кази-Муллы получил от Н.Панкратьева подарок, а гимринскому обществу было обещано покровительство, в котором разъяснялось, что «Кази-Мулла совершенно потерял свое прежнее влияние на умы дагестанцев, и он теперь ничто иное, как начальник разбойничьей шайки, скитающейся по ущельям Кавказа».

Ввиду наступивших холодов генерал решил распустить милицию по домам, а регулярные части по зимним квартирам. И все-таки Н.Панкратьев не хотел оставлять Северный Дагестан, не уничтожив самого Кази-Муллу.
24 ноября сборный отряд под командованием Коханова двинулся к Чумкескенту, ожидая по пути следования пополнения от А.Миклашевского. При приближении отряда к завалам, устроенным впереди чумкескентского леса, горцы открыли сильный ружейный огонь. В ответ на это три орудия, выехавшие на позицию, стали громить картечью и гранатами все пространство, охваченное мюридами вдоль пушки. Артиллерия, действуя быстро и удачно, ослабила неприятельский огонь и подготовила для пехоты атаку завалов, как вдруг опустился сильный туман и пошел снег, полностью скрыв видимость. Бой прекратился, и войска были отозваны назад, а вскоре началось отступление. В это время Кази-Мулла ударил своими силами по отступающему отряду, кинувшись врукопашную; дерзость его была так велика, что солдаты даже не могли сконцентрироваться для отражения атаки. Ночь и снег, по словам Коханова, были единственным препятствием, чтобы остановить отряд и опрокинуть горцев.

Неуспех Коханова вызвал раздражение у Н.Панкратьева, которое он выразил в своем письме: «Я нахожусь в необходимости объяснить, что подобные безуспешные действия и возвращение войск на квартиры заставляют терять все плоды успешно совершенной экспедиции и воскрешают Кази-Муллу и сообщников его… Я предписываю, собрав все четыре батальона с артиллерией, как можно поспешнее атаковать Кази-Муллу в Чумкескенте и непременно разбить его, чего бы это не стоило. Предлагаю Вам поручить атаку Чумкескента полковнику Миклашевскому…»

Обиженный резкостью Н.Панкратьева, Коханов сказался больным и 29 ноября сдал войска А.Миклашевскому. Последний решил выступить на другой день, чтобы «1 декабря, с Божьей помощью, атаковать Кази-Муллу в его убежище». Переведенный на Кавказ «за прикосновенность к делу о злоумышленных сообществах», А.Миклашевский находился здесь под секретным надзором. Тем не менее, он ярко проявил себя в военных действиях, за храбрость был произведен в полковники, и сослуживцы его очень уважали. Приказ о штурме Чумкескента был полной неожиданностью для А.Миклашевского, он уже собирался в отпуск, ехать домой жениться как тут такое известие! С этого момента он стал мрачным и раздражительным. Засидевшись со своими приближенными за полночь, полковник рассказал о нехорошем предчувствии, приснившемся ему прошлой ночью. Однако уверенность в победе была полная, и про тревожные мысли забыли.

«...На восходе солнца мы двинулись из Казанища в гору к Чумкескенту, – вспоминал А.Бестужев-Марлинский, участник сражения. – …Чумкескент выходит с хребта мысом, ограниченным с юга оврагом, а с севера крутым обрывом, вся окрестность его обнята густым лесом; дорога на этот мыс идет по правой стороне оврага и, огибая оный, спускается рытвинами. Почти на углу Чумкескента стеснено несколько землянок и саклей, в коих скрывались семьи мятежников во время лета. Полковник Миклашевский, оставя против тропинки, туда ведущей, роту куринцев с одним орудием, прочие войска послал в обход...

Миклашевский решился сделать натиск одной пехотою. Перекрестились - пошли... Пули уже заиграли. Восемь орудий остались бить по видным завалам перед селением, но когда мы обежали его, пушки умолкли, настала жатва свинцом и железом. Апшеронцы и егеря на славу атаковали неприятеля, разом выбили его из завалов, из саклей и, беспощадно коля встречного и бегущего, по следам их кинулись с двух сторон к укреплению Агач-Кале... Скрытые за непроницаемою оградою, горцы били на выбор; солдаты наши, несмотря на это, бесстрашно кинулись вперед; но когда град пуль срезал целые ряды храбрейших, когда несколько офицеров легли на окровавленный снег, натиск превратился в перестрелку жестокую, убийственную, ибо расстояние между крепостью и рассеянными скупами дерев не превышало восьмидесяти шагов. Кучки бесстрашных егерей, предводимых достойными своими офицерами, кидались несколько раз к стенам укрепления, срывали окровавленные знамена, пытались влезть наверх, - иным удалось и это, но суковатая кровля была непроницаема; герои падали, пробитые десятками пуль... Никогда в жизни не видал я столько крови и столько храбрости на столь малом пространстве!...

Миклашевский нетерпеливо ждал решения боя за оврагом; но когда прискакал к нему офицер и сказал, что-то на ухо, он спрыгнул с коня, обнажил шашку и крикнул:
- Вперед, друзья! Теперь наша очередь показать себя молодцами!
- Ура! Ура! - заревели солдаты. - Ура, вперед!..

Он пошел на приступ впереди всех, между ротою куринцев и егерей... подбежал к бойнице и в запальчивости хотел заколоть сквозь нее горца, но злодейские выстрелы сыпались, кипели, и роковая пуля пронзила его грудь. Ожесточенные солдаты руками срывали сруб, лезли наверх, ломали кровлю и вломились, наконец, в укрепление, падали друг на друга; друзья и недруги все смешалось... На месте сражения осталось более ста пятидесяти тел и семьдесят лошадей. В числе убитых узнали лучших наездников и товарищей Кази-Муллы. Взято два почетных знамени и одно Гамзат-бея; добыча в вещах и деньгах, в том числе в богатейших уборах кони Кази-Муллы и Гамзата. Кази-Мулла бежал так неожиданно и торопливо, что в пещерке, в которой он во время дела молился, нашли его Коран и другие духовные книги. Ковер, на котором он сидел, был залит кровью. Его полагали тогда раненым».

Однако на самом деле в защите укрепления Кази-Мулла не участвовал, а обороной руководили Гамзат Бек, Шамиль и Саид Игалинский. Как только стемнело, русские отошли назад, оставив на месте боя своих убитых. Осознавая, что удерживать укрепление больше не под силу ввиду больших потерь, горцы ночью покинули крепость, а наутро русские заняли опустевшее укрепление, после чего командованию было доложено о взятии «штурмом крепости и убиении ее защитников».

Как и прежде, Н.Панкратьев на основании своих выводов пришел к заключению, что Кази-Мулла разбит и окончательно утратил свое влияние на горцев, и что в Дагестане водворилось полное спокойствие. Так он и донес барону Г.Розену, добавив, что «этот жалкий предводитель разбойничьей шайки Кази-Мулла скитается после чумкескентского дела, покинутый всеми и только со своими двумя нукерами, в глубине гимринского ущелья, где заранее приготовил себе убежище». Но через несколько дней выяснилось, что убеждения и заключения Н.Панкратьева были приятной (и только для него одного) иллюзией, а его разосланные по всем обществам прокламации не произвели на горцев никакого эффекта.

Напротив, они оценили мужество защитников крепости, и увидели в этом сражении новую славу своего имама. Чумкескентский бой произвел впечатление даже на тех горцев, которые не поддерживали до сих пор Гази-Мухаммада в его борьбе, и те начали переходить к нему в отряды.

Для русских же ценой больших потерь цель была достигнута, но не совсем. Кази-Мулла оставался жив, и продолжал быть опасным для командования, которое начало ожидать от него нового взрыва волнений.
Для русского командования на Кавказе личность имама и та популярность, которая окружала его имя в горах, стояли на первом плане. По мнению начальства, стоило только рассеять эту популярность, разбить где-нибудь Кази-Муллу, наконец, убить его – и все поколеблется, расшатается, станет подчиняться русскому победителю, благо он такой щедрый и милосердный. На самом деле, даже в счастливый для Гази-Мухаммада 1831 год русские нанесли ему несколько ударов, но они прошли как-то мимо, и нередко после поражения имам выступал с еще большими силами, увлекая за собой на войну вчерашних подданных русского царя.

Бравые царские полководцы видели перед собой бунтовщиков, предводимых талантливым «мошенником», и не замечали, как против русского владычества поднималась настоящая народная война и на их глазах «грубо, первобытно, но прочно и цепко сколачивался в горах государственный организм». Для борьбы с этими новыми явлениями требовались новые силы, а их Санкт-Петербург не давал, и это играло на руку горцам, затягивавшим борьбу.

ОФИЦИОЗНАЯ КОНЦЕПЦИЯ

«С 1824 года окончательно воцарилось спокойствие в Юго-Восточном Дагестане... Нет сомнения, что Дагестан трудно было бы узнать по прошествии каких-нибудь 20 лет, если бы только особенные обстоятельства не воспротивились этому. Эти обстоятельства – религиозные проповеди горского фанатика Кази-Муллы, впервые отозвавшиеся в Гимрах и охватившие впоследствии весь Дагестан и Чечню. Мелкие племена его, до сего времени ничтожные своей раздельностью, полудикие, не имевшие даже точных религиозных понятий, связались в одно целое и возбуждаемые проповедями фанатика, при недоступности местности, ими обитаемой, сделались опасными врагами. До Кази-Муллы мы имели дело с отдельными владетелями, которые, будучи привлекаемы на нашу сторону личными выгодами, давали нам средство господствовать над народом. Новое учение, известное под именем мюридизма, истребило ханскую власть именно там, где она наиболее была необходима - в Аварии, и, заменив ее собой, стала угрожать прекрасным областям Закавказья. Первоначальные наши противодействия возникшему злу, не задушив его окончательно, только остановили на время, и действительно оно явилось впоследствии с большой силой, и первое наше значительное столкновение с ним повлекло за собой целый ряд неудач».

Так характеризовал впоследствии мюридизм и его яркого представителя Гази-Мухаммада один из официальных царских историков Окольничий. Более определеннее и короче высказался сам император Николай I:
«Различные племена, населяющие Кавказ, не знали единой власти, доколь не явился среди них изувер, который хитростью, коварством и зверской жестокостью не принудил всех признать, ежели не волею, то страхом, его единое над собою началие и которому, ныне слепо повинуясь, почти все племена составили одно сильное, враждебное против нас целое, с которым бороться прежних ни сил, ни способов не стало».

А знал ли царь, с какой зверской жестокостью действовали его войска на Кавказе? Под хищный шелест развевающихся знамен с двуглавым мутантом, под бой барабанов и пьяные песни солдат императорская армия наводился «порядок» в горах: сжигались аулы, вырубались леса и сады, вытаптывались поля, осквернялись мечети, резались головы немирным горцам, уводились в плен женщины и дети. Еще совсем недавно в Отечественной войне 1812 года Россия дала отпор Наполеону, освобождая в упорной борьбе свои земли от агрессора, а теперь на Кавказе сама в роли того же агрессора старалась всеми силами колонизировать горный край. Делать это против горцев, вооруженных кинжалами и камнями, «жандарму Европы» приходилось с величайшим трудом и огромными потерями.

«КТО ЖЕ ОН КАЗИ-МУЛЛА?» ЗАПИСКА Ф. ФОН КЛИМАНА

«Сущности мюридизма и степени опасности, которою это учение угрожало нам на Кавказе, Паскевич, очевидно, не постигал, быть может, относя его к области религиозных вопросов. Мало знакомый с Кавказом вообще, и с Дагестаном в частности, он не знал, что дагестанские горцы никогда ничего не предпринимали без положительных, ясно определенных политических целей. Поглощенный внешними войнами, он не заметил или не мог заметить, как под влиянием мюридизма, давно уже подготовившего себе прочную почву на восточном Кавказе, из слабых и разобщенных между собою хищнических племен стал вырастать народ, объединяемый религиозно и стремившийся выделить из себя сильную и единую власть.

Теологическая подкладка нового учения была тем опаснее для нас, что вела нарождающуюся единоличную власть к жестокому деспотизму, неизбежному при всяком духовном господстве, воодушевляла непокорных нам и устрашала людей мирных или явно враждебных распространяемому учению. Из пламенной проповеди Кази-Муллы горцы, быть может, впервые узнали, что ненависть, которую они могли питать к нам, являлась для них религиозным долгом, и что постоянная война с нами должна составлять основу их существования. При крайне умеренных потребностях горцев, их воинственности и наклонности к грабежам, беспрерывная война с нами, беспощадный газават, за которыми скрывалась идея мусульманского царства, были грозным явлением на Кавказе. Ближайшая опасность, впрочем, угрожала не нам, а тем владетельным лицам Дагестана, над которыми начала подниматься новая власть имамов.

Они быстро разгадали суть движения и поспешили теснее примкнуть к нам, но авторитет их оказался слабым в среде подвластных, увлекаемых всеобщим стремлением к независимости, которую они не сумели отстоять против русских. Естественная невозможность нашим немногочисленным войскам поспевать везде и оставаться всюду победителями, блокируя миллионное население на пространстве полуторатысячи верст, по обе стороны Кавказа, поощряла мятежных людей к подвигам и колебала преданность к нам представителей владетельных домов. То же самое беспрестанно случалось и с замиренным, по-видимому, населением.

Чуткое, восприимчивое и привыкшее повиноваться силе, оно склонялось то на нашу, то на противную сторону, смотря по мимолетным успехам, но разница в характере подчинения его была огромная: властное слово Кази-Муллы покоряло сердца, к нам же заставляли идти материальные расчеты или страх перед наказанием. Конечно, Кази Мулла не стеснялся в средствах. Даже менее чем кто другой, но и тут за ним имелось важное преимущество в способе и степени возмездия. Он истреблял своих врагов беспощадно, тогда как для нас своевременное заявление покорности всегда почти служило достаточным поводом к полному прощению. При всеобщем хаосе и метании из стороны в сторону личные качества имама, твердого в беде и настойчивого в своих целях, поселяли еще большую смуту в умах.

Так, после страшного чумкескентского побоища обаяние его, вопреки здравому смыслу, не только не пало, но, напротив, возвысилось, благодаря лишь тому, что в этом несчастном для Кази-Муллы сражении мы понесли большие потери. Сам Кази-Мулла искренне верил в свое призвание, лучше нас сознавал свою силу и ни на минуту не сомневался в окончательной победе предпринятого им трудного дела. Личность Кази-Муллы мало кому была понятна. Одни считали его святым, другие злодеем и бунтовщиком, владетели лицемерно называли его «мошенником», втайне соображая, из-под чьей руки им выгоднее управлять своими народами – по милости ли русского правительства, до поры до времени ласкавшего их, или по воле самодержавного имама. Кази-Мулла был настоящим вождем народа, дикарем Саладдином, правда, фанатичным и не рыцарственным, но одинаково искусным в проповеди, в политике и на войне.

Если барон Розен не успел узнать края и разобраться в разнообразии лиц, событий и условий войны на Кавказе, то главного двигателя этих событий, Кази-Муллу, он сумел оценить по достоинству. В официальном документе, вместо презрительных названий мошенника, бунтовщика и злодея, обыкновенно присваиваемых даровитому имаму, говорится о нем как о противнике отважном, предприимчивом, влиявшем на умы горских народов, умевшем искусно скрывать свои цели и обладавшем военными дарованиями, совершенно не свойственными простому горцу. Предтеча Шамиля, он из самых разнородных элементов, почти из ничего, заложил прочное основание редкому в летописях истории военно-теократическому государству, которое в течение 30 лет успешно сопротивлялось могущественной европейской державе. Конечно, сама природа содействовала успеху сопротивления, но выработанный впоследствии под влиянием развившегося мюридизма новый тип горцев, идеи и религиозное рвение в горах были исключительным созданием этого одаренного человека».

«КТО ЖЕ ОН КАЗИ-МУЛЛА?» НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ

Со слов имама Шамиля своему зятю Абдурахману Гази-Кумухскому: «Однажды в одном из дагестанских селений Гази-Мухаммад и Шамиль были муталимами. Как-то раз Гази-Мухаммад попросил товарища побрить ему голову: «Ты должен побрить мне голову, не намочив ее». Обычно голову или бороду перед бритьем мочат водой. Кроме того, Гази-Мухаммад повелел тому побрить голову против направления роста волос. Эти необычные действия должны были причинить боль владельцу головы. Когда с бритьем было покончено, товарищ сказал: «Как прекрасна моя бритва!». Гази-Мухаммад думая, что будут хвалить его, т.к. он выдержал такое неслыханное испытание, сказал ему: «Эй, ты! Я думал, ты будешь удивляться, что я поступил сегодня необычно, а ты, оказывается, хвалишь свою бритву. Это несправедливо». На вопрос Шамиля, почему он так поступил, Гази-Мухаммад ответил, он сделал так потому, чтобы после его смерти люди вспоминали о нем хотя бы таким образом. И действительно, воспоминание о нем сохранилось среди них.

Однажды Гази-Мухаммад ел абрикосы, раскрывая их на две половинки, и наполнял их маслом. Такого раньше никто не видел и не слышал. Когда его спросили, что это означает и для чего он так делает, он ответил так же, как и относительно бритья головы. Подобными поступками он не надеялся на похвалу, т.к. и ему и другим ясно, что эти поступки не заслуживают никогда похвалы. Вместе с тем, можно сказать, что сделано это было не напрасно».
Со слов Мухаммада Тахира ал-Карахи, секретаря имама Шамиля: «Когда люди увидели на Гази-Мухаммаде поношенную и рваную рубашку, они предложили ему взять из общественной казны ткань и сшить новую одежду, на что имам ответил: «Это имущество не является моим. Оно предназначено на благо всех и для бедных».
«Вместе с Гази-Мухаммадом одно время находился мухаджир Хасан Хусейн. Он был с Гази-Мухаммадом и Мухаммадом Ярагским в чеченском походе, а когда они возвращались из Чечни, Хасан Хусейна оставили там. Через некоторое время пришла весть, что Хасан Хусейн перебежал к русским, вместе с ними выступил против горцев и был убит в сражении. Услышав эту весть, имам произнес: «Мы принадлежим Аллаху и к Нему возвращаемся», а затем заплакал и сказал Шамилю: «Если я отклонюсь в сторону от нашей деятельности, то вы сразу же убейте меня». Это имам произнес со страху за плохой конец, подобный тому, какой был у Хасан Хусейна».

«Шамхал Тарковский получил письмо от дагестанца-паломника, временно проживающего в городе Медина, где похоронен пророк Мухаммад. «Раньше я видел во сне пророка одного, - писал паломник, - а в последнее время я вижу вместе с ним какого-то незнакомого мне человека. Я спросил во сне пророка про этого человека, и он ответил: «Это Гази-Мухаммад». Далее в послании дагестанец описывал внешность этого человека и просил узнать, совпадают ли эти признаки». Прочитав письмо, шамхал пригласил к себе известного ученого Хаджиява Оротинского, хорошо знавшего имама, и спросил его, как выглядит Гази-Мухаммад, и тот в точности подтвердил описание дагестанца-паломника. «Клянусь Аллахом, - воскликнул Хаджияв, - если Гази Мухаммад и я жили бы до появления нашего пророка Мухаммада, то я бы утверждал, что Гази Мухаммад – пророк!»

«Гимринцы после возвращения с хунзахской битвы в мечети после полуденной молитвы начали между собой бранить Гази-Мухаммада: «Это он поднял великую смуту и ухудшил жизнь людей». Находящийся в мечети имам, услышав это, в сильном гневе воскликнул: «Аллах!!!» И мечеть закачалась. Гимринцы испугались и прошептали: «Астапирулла! Давайте покаемся», а Гази-Мухаммад быстро встал и сказал: «Я уже покаялся» и вышел из мечети. Это было знаменитое землетрясение в Дагестане».

Со слов ученого Муртазали Цулдинского: «Гази-Мухаммад, я и еще несколько человек находились в Ашильта в одном доме. Имам лежал, укрывшись буркой, как вдруг воскликнул: «Ля хавла ва ля куввата илля билляхи». Мы спросили его: «Что ты увидел?» – «Русские как будто приближаются к нам», – ответил имам.
Через несколько минут прибыл посланец и сказал Гази Мухаммаду, что его послал наиб сообщить ему, что русские подходят. Гази-Мухаммад поднялся и ответил ему: «Скажи наибу, чтобы он не боялся - русские идут ко мне» и начал готовиться к бою».

Со слов ученого Хайдарбека Геничутлинского: «Гази-Мухаммад отдалился от людей и занялся самовоспитанием: мало кушал, много постился, почти не спал и не разговаривал. Делал он все это под руководством познавшего Аллаха святого тарикатского шейха, источника божественных истин, мюршида лиц, идущих к великим тайнам, спасителя гибнущих, великого чудотворца, светоча исламской религии Мухаммада Ярагского».

ДЕЙСТВИЯ В ЧЕЧНЕ. ОСАДА КРЕПОСТЕЙ ВЛАДИКАВКАЗА И НАЗРАНИ

1832 год начался арестами бароном Г.Розеном всех жителей Джаро-Белоканской области, оказавших еще совсем недавно помощь восставшим горцам. Репрессии коснулись жителей сел Каписдара, Катехи, Мацехи, Белоканы. Затем он приступил к полному уничтожению сожженных, но не разрушенных домов в аулах Джары и Закаталы, очистке дорог и устройству военных сообщений в области. Не забыты были и те, кто сочувствовал русским властям, на это была отведена крупная сумма денег для подарков. 10 февраля был освобожден из тюрьмы Ших Шабан, получивший свое имущество, оружие, свободу, а также ежегодную пенсию в 200 руб. сер. Из верного сподвижника имама Гази-Мухаммада он превратился в верного союзника русских властей. Тем не менее, Ших Шабан был постоянно под наблюдением, и специальный лазутчик исправно докладывал русскому командованию о его поведении.

В начале марта был освобожден из-под стражи брат Гамзат Бека и препровожден в горы домой, а сам Гамзат пока находился в Тифлисе под строгим надзором. Все это происходило на фоне частых набегов горцев на плоскостные районы, да так часто и ощутимо для русских войск, что Панкратьев обратился к генералу И.Реутту: «Дагестанские хищники везде прорываются в наши пределы, и наносят вред, как жителям, так и войскам нашим. Я прошу Вас принять деятельнейшие меры для отвращения подобных происшествий». Не только военными действиями занималось русское командование. Н.Панкратьев предписывал И.Реутту, пользуясь благоприятными случаями, склонять на русскую сторону как можно больше независимых дагестанских обществ и не жалеть для этого старшинам денежных подарков в размере 100-300 рублей, понимая, что не всегда можно оружием покорить непокорных. Об этом же писал барон Г.Розен А.Вельяминову: «Трудно одною силою покорять воинственные и независимые поколения, на кои поощрения и награды большею частью сильнее действуют нежели страх наказания».

Сам Вельяминов был несколько иного мнения: «Кавказ, – говорил он, – можно уподобить сильной крепости, чрезвычайно твердой по местоположению, искусно огражденной укреплениями, обороняемой многочисленным гарнизоном». Постепенное приближение к горам при прочном устройстве новых линий и нанесение противнику ударов в тех пунктах, где этого требовал верный расчет – вот основная мысль Вельяминова, опередившего в этом отношении своих современников.

По данным лазутчиков Кази-Мулла намеревался действовать в Чечне, «дабы из оной распространить снова возмущение в Северном Дагестане, а также между всеми народами левого фланга Кавказской линии, и в случае успеха взбунтовать осетин, кабардинцев и, соединясь с закубанцами, сделать общее, повсеместное нападение на линию».

Гази-Мухаммад предполагал, что Чечня представляла значительную авангардную позицию для Дагестана со стороны главного сосредоточения русских сил, и понимал, что с ее падением наступит конец главному источнику и оплоту борьбы на Восточном Кавказе – Дагестану, а поэтому делал все, чтобы обезопасить Чечню. Ведь только через Чечню можно было общаться с Кабардой и с закубанскими народами, соединить
восточный и западный Кавказ в едином усилии против царской власти.

13 марта генерал А.Вельяминов получает сведения о том, что Кази Муллу через два дня ожидают на Мичике, куда стекаются жители из близлежащих аулов. Генерал опасался за Кабарду и направляет сильный отряд князя Бековича-Черкасского к сунженской линии к Моздоку. По поводу нападения имама на Владикавказ и Назрань Вельяминов не опасался.
«Я полагаю, – писал он барону Г.Розену, – что слухи о намерении Кази-Муллы напасть на Владикавказ, Назрановское укрепление и Военно-грузинскую дорогу распускаются ложно, а вероятнее всего, что он сделает нападение на Малую Кабарду…» На самом деле планы Гази-Мухаммада были таковы, это выяснилось после того, когда гроза пронеслась мимо:

1) поднять ингушей;
2) усилить свой отряд ингушами и чеченцами;
3) уничтожить крепость Владикавказ и Назрановское укрепление;
4) прервать сообщение по Военно-грузинской дороге;
5) затем действовать в Кабарде.

11 марта 1832 года Гази Мухаммад во главе небольшого отряда и в сопровождении шейха Мухаммада Ярагского двинулся в Чечню, которая вместе с засулакской Кумыкией была охвачена восстанием. На следующий день он вступил на территорию Чечни. 17 марта русская разведка сообщала командованию, что имам прибыл в аул Чахкири-Варандой, лежащий в верховьях реки Аргун. Благодаря активным действиям Гамзат Бека, Абдуллы Ашильтинского и кабардинского князя Хамурзина отряд Гази-Мухаммада увеличился до 2000 чел. 18 марта на встречу к нему прибыли чеченские старшины немирных аулов, упрашивая имама овладеть крепостью Грозной. Однако имам направил свое войско к аулу Ачхой, затем, 21 марта вступил в аул Галашки, 22 марта – в аул Закхи, что в 7 км от Владикавказа. Комендант владикавказской крепости генерал-майор Оранский, тревожась за крепость, которая была весьма слабо укреплена, приказал завалить чем придется бреши, устроить на бастионных насыпях завалы из бревен. На рассвете следующего дня Кази Мулла приблизился к Арчи-юрту с намерением напасть на крепость. По окрестностям Владикавказа распространилась тревога, мирные жители окрестных аулов со своим имуществом укрылись в крепости. Гарнизон замер в ожидании штурма.

Владикавказ, главный стратегический пункт в центре Кавказской Линии, оборонявший Военно-грузинскую дорогу при выходе ее из ущелья Терека на Кабардинскую равнину, имел целью удерживать в повиновении Большую и Малую Кабарды и осетин, занимавшие северную покатость хребта; Владикавказ только слыл повсюду сильною крепостью, но, в сущности, не оправдывал своей репутации.

«Владикавказская крепость, окруженная двумя форштатами, вмещавшими множество лавок, наполненных товаром, и обширными фруктовыми садами, все более и более стеснявшими ее оборону, уже лет десять не находилась в положении опасности со стороны горцев. Мелкие происшествия, убийства, грабеж и кража людей повторялись ежедневно под самыми стенами крепости; но подобные безделицы никого не смущали в то время на Кавказе. Однажды два чеченца подкараулили в саду самого коменданта, генерала Поца, и унесли в горы, посадив на палки, так как старик, страдавший подагрой и всегда обутый в высокие вяленые сапоги, за что горцами был прозван генерал «цевака» – войлочный сапог, не мог бежать с потребною скоростью.

Коменданта принуждены были выкупить у воров. Для предупреждения подобных случаев разъезды посылались очень часто, на ночь расставлялась вдоль бруствера цепь, и в садах помещали секреты, а о крепости никто не помышлял: бруствер исподволь осыпался в ров, платформы под орудиями оседали и дружно гнили вместе с лафетами; гарнизона оставалось не более одного линейного батальона и сотни донских казаков, да и из них половина людей находилась в командировке. Поэтому нечего удивляться, если слух о прибытии в Чечню Кази-Муллы и о замыслах его на Военно-грузинскую дорогу смутил некоторым образом владикавказское начальство, которое даже очень встревожилось, когда он с тремя тысячами чеченцев обложил Назрановское укрепление, отправил сильную партию лезгин подчинить своей власти галашевцев, галгаевцев, кистинцев и хевсурцев, и в то же время послал тайных переговорщиков к кабардинцам с поручением убедить их присоединиться к восстанию».

По первому слуху об опасности, владикавказский гарнизон был усилен одним батальоном из Грузии. Крепость принялись чинить на скорую руку, и не малого труда стоило привести в порядок тяжелую артиллерию, давно брошенную на произвол судьбы. Из форштатов в пределы крепости переселили детей и женщин с имуществом, какое они успели захватить с собой, а мужчин, способных носить оружие, заставили оборонять оставленные дома и сады вместе с осетинскими и кабардинскими милиционерами, на преданность которых полагались слишком мало, чтобы поручить им, наравне с солдатами, защиту самой крепости. В крепость вводили, в основном, детей и жен знатных людей, имевших вес в народе, чтобы с помощью подобного залога уберечь их от измены.
Одновременно с появлением отрядов Кази-Муллы у стен владикавказской крепости, горцы заняли окрестности назрановского укрепления.

«Слух и зрение всех владикавказцев, – вспоминал современник событий Ф.Торнау, – были обращены к стороне осажденного русского укрепления, обороняемого двумя слабыми ротами; каждый думал только об одном — об участи их и о последствиях, если им не удастся устоять против неприятеля. С первою удачей Кази-Муллы под Назраном все бы поднялось вокруг Владикавказа, сообщение с Грузией было бы прервано, и положение самой крепости сделалось бы весьма затруднительным.

Из Назрана не имели никакого уведомления; неприятель прервал всякое сообщение с ним. Комендант, офицеры и даже солдаты, свободные от службы, не сходили с бруствера, напрасно стараясь что-нибудь разглядеть или расслышать. Туман не позволял видеть далее гласиса, а до слуха долетал лишь слабый гул отдаленных пушечных выстрелов – и ничего не объяснял. Осетины и казаки, посылаемые в разъезд, возвращались без положительных известий; однажды они столкнулись в упор с сильною неприятельскою партией и, вместо новостей, привезли обратно несколько тел своих убитых товарищей».

Однако до широкомасштабных военных действий дело не дошло. Имам не сумел наладить взаимодействие с ингушами и осетинами и не имел возможности перекрыть Военно-грузинскую дорогу.
«На другой день пушечные выстрелы продолжали раздаваться, – продолжал Ф.Торнау, – на третий день сильная канонада послышалась с рассветом, потом повторилась часу во втором пополудни, а к вечеру совершенно умолкла. Все испугались: не взято ли укрепление? Комендант послал немедленно значительную партию осетин к стороне Назрана, и в то же время, за большие деньги, отправил тайком двух лазутчиков разведать в чем дело.
До свету еще лазутчики прискакали обратно с радостною вестью: укрепление цело, русские роты отбили два приступа, после второго штурма назрановские ингуши бросились неожиданно на бегущих чеченцев и принялись их добивать, перед вечером Кази Мулла ушел за Сунжу; поэтому и перестали палить из пушек».

Кази-Мулла поторопился своим смелым, но еще не созревшим предприятием и, не давая времени судить противнику о постигшей его неудаче, повернул свои войска назад в горы. Таким образом, все кончилось благополучно не только для Владикавказа, но и для Назрановского укрепления. 8 апреля на обратном пути имам вышел в окрестности Грозной. «Остановившись под Грозной и не понеся никаких потерь, он посеял панику в близлежащих аулах и вдоль всей линии, а также видел, как русские стали поспешно запираться в своих крепостях.
Одними этими маневрами и безо всякого риска он добивался послушания чеченцев, приучал их быстро собираться и совершать марши, упрочивал их связи с имамом и получал обширный материал для обдумывания на будущее».

По мнению русского командования в этом коротком походе Кази Мулла «еще более закрепил свои связи с чеченцами, внушил им доверие к себе, водворил у них своего ставленника и преподал им такие советы, которые неизбежно вели к упорной и продолжительной борьбе».

В дальнейшие планы Гази-Мухаммада входил поход на Акушу и сотрудничество с жителями этого общества, в котором уже немало было приверженцев имама. Чем это грозило русскому влиянию в Дагестане, становится ясным из донесения шамхала Тарковского генералу Коханову: «Если акушинцы соединятся с ними и сделают покушение на «Бурную», то для русского войска невыгодно будет оставаться в Шуре, ибо за изменой акушинцев все жители сей страны соединятся с ними. Тогда прекратится и сообщение между Тарками и Шурой, затруднение встретится в доставлении провианта, и дела пойдут дурно». Однако этого не произошло, и существенную роль в этом сыграл Мухаммад Кадий акушинский.


ВЕРНОПОДДАННОЕ РВЕНИЕ АКУШИНЦА

Это был уважаемый человек среди акушинцев, об этом знали царские власти на Кавказе, и всячески старались использовать его в своих интересах. Мухаммад Кади считал бесперспективной борьбу горцев под предводительством гимринского имама против русского оружия, к тому же сам он был на хорошем счету у русских властей и не хотел никаких изменений.

3 мая 1832 года Мухаммад Кадий извещал барона Г.Розена о том, что «..Кази-Мулла и главнейшие сообщники его на совете, держанном в Гимры, положили идти в Акушу, соединиться с тамошними жителями и оттуда направиться для возмущении Кара-Кайтага, намереваясь укрепиться там в каком-либо надежном по положению своему месте…» Дабы выиграть время и не дать акушинцам времени поразмыслить и примкнуть к имаму, Кадий немедленно отправился по аулам, где собрал людей и объявил «решительное намерение свое остаться верным российскому правительству, и склонил к сему все общество, положившее не впускать к себе мятежников и отражать их вооруженною рукою…»

Причем Кади предупредил население, что те, кто не будет по каким-то соображениям уаствовать в противодействии Гази-Мухаммаду оплатят штраф в размере 22 руб., на тех же, кто все-таки примкнет к имаму будет наложен штраф в 44 руб.
Довольный действиями Мухаммада Кади, барон Г.Розен докладывал военному министру графу А.Чернышеву: «Магомет кадий с похвалой отзывается о поведении в сем случае всего акушинского народа; я поручил генерал-майору Коханову объявить ему и обществу благодарность за оказываемые ими усердие и верность, и что, продолжая таким образом вести себя, они всегда будут пользоваться особенным покровительством российского правительства».

Доволен был происходящим и сам император Николай I, который выслушав доклад военного министра наложил резолюцию: «Высочайше повелено написать генерал-адъютанту барону Розену, чтобы он за преданность Магмет-Кадия и вообще акушинского народа объявил им монаршее благоволение и вместе с сим уведомить его, что Государь Император дозволяет ему, если сочтет сие нужным, войти с представлением о наградах, какие он найдет приличным дать тем из них, кои наиболее содействовали в удержании сего народа в покорности и к выполнению верноподданнической присяги, дабы награждение сие было и для других поощрением».
Изощренная политика царского правительства на Кавказе использовала всяческие методы для покорения горских общин. И иногда с помощью всевозможных подарков, наград и благодарностей результаты были более эффективными, чем стрельба из орудий и штыковые атаки. Несмотря на такой поворот дела, Гази-Мухаммад все-таки надеялся воспламенить акушинцев к борьбе.

КРОВАВАЯ ВАКХАНАЛИЯ

Вместе с тем имам пытался утвердиться в шамхальских владениях. В письме Сулейману шамхалу Тарковскому он писал: «…Перестань быть дружным с недостойным русским народом, беспутным и сбивающим других с пути истины; старайся удалить их от наших владений и по мере возможности очистить от них мусульманский край…».
В урочище Эл-Сут имам занял позицию между аулами Эрпели и Каранай, где выстроил укрепление с завалами. После обстрела укреплений противника К.Клюгенау поднялся на вершину хребта, расположившись над позицией горцев, и оттуда спустился, атакуя мюридов с тыла. Те, не выдержав напора стрелковой цепи, стали отступать к своему укреплению. 21 июля завязался жаркий бой, потери несли обе стороны, а 22-го утром, когда туман прояснился, солдаты увидели, что укрепление пусто. Клюгенау сжег его и вернулся с отрядом в Темир-Хан-Шуру, а Гази-Мухаммад отошел в Гимры.

«Эти отряды еще придут на меня, – воскликнул тогда имам, – и я погибну мучеником за веру перед воротами моего дома», после чего начал возводить укрепления в ущелье на подходе к аулу. Когда группа гимринских женщин пришла навестить имама, тот в беседе сказал им: «Скоро я разлучусь с вами». Женщины заплакали: «Кто же будет у нас после тебя?». Имам ответил: «Шамиль окажет вам милость». «Он не будет для нас таким, как ты», – сказали женщины. «Шамиль будет жить долго, – ответил, задумавшись Гази-Мухаммад. Я видел во сне два бревна, плывущих по реке, из которых одно принадлежало мне, а другое Шамилю. Причем мое бревно река унесла вниз, а Шамиля выбросило на берег, это был можжевельник, а ведь известно, что польза от можжевельника сохраняется навечно». Такие вести о скором конце имама сохранились в народе.

А тем временем русская разведка приносила хорошие данные командованию: «Жители некоторых койсубулинских аулов писали Кази-Мулле, что со времени начатия войны с русскими они не только не разбогатели, как он им обещал, но напротив того – разорились, что получаемая ими иногда добыча не в состоянии вознаградить убытков ими понесенных, и, наконец, ему советовали отказаться от своих предприятий, всегда оканчивающихся безвозвратною потерею их родственников и друзей».

Русское командование предпринимает активные действия вЧечне. 5 августа 1832 года барон Г.Розен истребил аул Дауд-Мартан, полковник Г.Засс предал огню аул Пхан-кичу и потоптал пашни сельчан.
В течение 6-7 августа генерал-майор князь Бекович-Черкасский уничтожал жилые строения в ауле Ачхой, командир Бутырского пехотного полка полковник Пирятинский сжег дотла аулы Эльмурза-юрт и Аллаха-Ирзо-юрт.

7 августа тот же полковник Пирятинский сравнял с землей аулы Шаудон-шари и Катри-юрт. 8 августа истреблены аулы Дзулгу-юрт, Галгай-юрт, Алтемир-юрт. 9 августа аулы Шалаж и Умахан-юрт изъявили покорность, в этот же день Бекович-Черкасский уничтожил аул Нурки. 10 августа аул Гехи изъявил покорность.
Такая кровавая вакханалия продолжалась еще несколько дней. Огнем и мечом Чечня усмирялась русским оружием. Полоса неудач начала преследование имама.

СМЕРТЬ МУЧЕНИКА

После подавления восстания в Чечне царским командованием было решено предпринять экспедицию в Дагестан. 10 октября 1832 года отряд под командованием корпусного командира барона Розена вступил в Гимринское ущелье, которое Гази-Мухаммад укрепил завалами и укреплениями.

Гимры располагался у подножия Гимринского хребта, протянувшегося на многие километры, на крутой скале у Койсу, и чтобы добраться до аула, русским войскам необходимо было перейти через покрытый снегами хребет. Внизу виднелись плоские крыши домов. Это была родина имама Гази-Мухаммада, куда направлялся барон Розен. Он хорошо запомнил тот ужасный переход в поднебесье: «Дабы с вершины скалистого хребта, составляющего правый берег Сулака, приблизиться к Гимрам от Караная, нужно на протяжении четырех верст опускаться по узкой каменистой тропинке вдоль косогоров и обрывов. Тропинка эта большей частью столь крута, что даже пешие люди спускаются с опасностью. Далее спуск продолжается на протяжении также около четырех верст многими скалистыми уступами, из коих один переходит в другой, по тропинкам, высеченным в камне и возможным только для пеших».

С невероятными трудностями с 11 по 17 октября солдаты спустились, наконец, в каньон и после непродолжительного отдыха началось продвижение в сторону аула. Это было не простым делом, т.к. ущелье, укрепленное всевозможными завалами и укреплениями, отчаянно защищали горцы (среди которых был будущий имам Шамиль), воодушевленные своим предводителем имамом Гази-Мухаммадом. «Русские могут сойти в Гимры только дождем», так говорили они про свой укрепленный аул.

«Проклятые неверные напали на мусульман, - гласит народная хроника, - со стороны горы. Прося помощи лишь у Аллаха, Гази-Мухаммад встал против них тогда примерно с четырьмя сотнями своих храбрых сподвижников, принесших ему клятву верности. Подготовившиеся к битве воины имама, обновив свое раскаяние за совершенные ранее грехи, вступили в священную войну».
В ночь, предшествующую дню битвы, Шамиль увидел во сне: «Он будто бы находится в доме, его ружье и пистолет испортились. Враги же взошли на плоскую крышу дома, продырявили ее и направляют на мюридов ружья, а он, Шамиль, изнутри отталкивает их, и этим спасся».

Бой длился с раннего утра до вечера, силы были неравны, царские войска теснили мюридов, продвигаясь по ущелью и беря приступом завал за завалом, когда, наконец, Гази-Мухаммад, Шамиль и еще несколько защитников заперлись в небольшом укреплении, где хранились запасы пороха и приготовились обороняться. Их тут же окружили солдаты, но войти вовнутрь никто из них не решался, и они начали пробивать отверстия в плоской крыше этого строения, причем часть из них стояла наготове по обе стороны от двери, выставив вперед свои штыки.

Создав свободный проход перед дверью, солдаты потребовали у засевших внутри горцев, сдаваться, обещая пощаду. Изнутри посыпались проклятия и редкие выстрелы. В помещении было душно, дышать становилось все тяжелей. «Зачем ты здесь остался?» - сказал имам Шамилю. Он как будто не хотел присутствия своего младшего друга, понимая обреченность своего положения и не желая, чтобы Шамиль погиб в этом бою. Когда имам убедился, что спасения нет, и конец близок (о сдаче он даже не думал), единственным его желанием было погибнуть, уничтожая как можно больше врагов. Четырнадцать человек, засевших в тесной комнате, думали о том же, но никто пока не осмеливался сделать первый шаг на пути в Рай. «Надо выбираться отсюда», – произнес имам. Все молчали, угрюмо сжимая в руках кинжалы и шашки. Заряды кончились.

Имам посмотрел на своих сподвижников. «Смерть неизбежна, а смерть вне дома, при нападении, достойнее, чем смерть в комнате, подобно испуганной от ужаса женщине», - воскликнул имам, сверкнув глазами. Сильным ударом о стену он поломал свое ружье, пистолет, кинжал и ножны шашки, изрубил на куски свою чалму и верхнюю одежду, засучил рукава до локтей и крепко затянулся поясом.

Потом, схватив шашку и потрясая ею над своей головой, улыбаясь, сказал: «Кажется, сила еще не изменила молодцу!». Мюриды безмолвно глядели на эту жуткую сцену. Окинув всех прощальным взглядом, он надвинул папаху на глаза.

Покаявшись перед Всевышним, прочитав громко несколько стихов из Корана о достоинстве джихада и смерти мучеником, протяжно затянув «Ля илляха иль Алла» («Нет божества, кроме Аллаха»), имам Гази-Мухаммад с обнаженной шашкой выпрыгнул из укрепления, разя клинком направо и налево. Но едва он сделал несколько шагов, как камень, брошенный с крыши дома одним из солдат, угодил в него. Гази-Мухаммад споткнулся, и этого было достаточно, чтобы несколько штыков вонзились в худое, истощенное постами и молитвами тело.

Исколотый штыками имам остался лежать на земле. Тут же за ним выпрыгнул его племянник Мухаммад Султан, которого постигла та же участь. Дым от зажженных костров вокруг укрепления уже проникал вовнутрь и спустя мгновение оттуда выпрыгнул еще один горец, который, проскочив первый заслон окружения, начал шашкой прокладывать себе путь к выходу. Зарубив четырех противников и получив сквозной удар штыком в грудь, тем не менее, пробежав значительное расстояние и вырвавшись из окружения, горец упал, истекая кровью и замер.
Посчитав его убитым, солдаты не стали его преследовать. Если бы знали они, кто этот горец, проявивший на их глазах чудеса ловкости и храбрости, они бы тщательно проверили: жив ли он или нет. Потому что «убитым» горцем был Шамиль, будущий имам Дагестана и Чечни.
Вместе с ним спасся и гимринский муэдзин Мухаммад Али. Остальные защитники укрепления погибли:

1) Имам Гази-Мухаммад (Гимры),
2) Мухаммад Султан (Гимры),
3) Али Хаджи (Харахи),
4) Салман (Игали),
5) Ахмад (Игали),
6) Нур Мухаммад (Инхо),
7) Саид (Хариколо),
8) Гитинав (Гимры),
9) Хаджи Мухаммад (Кудутль),
10) Нур Мухаммад (Кахиб),
11) Молла Ахмад (Куба),
12) Иса Хаджи (Чиркей).

После ожесточенного боя русские завладели укреплениями в ущелье и далее продвигаясь, вошли в аул Гимры.
Летописец Хайдарбек Геничутлинский приводит некоторые подробности тех трагических и славных дней в гимринской теснине: «После той битвы мученики за веру в течение 8 суток оставались на земле, в гимринском ущелье, вооружение и прочее было с них сорвано. В ущелье же стояла тогда жара. Несмотря на это у бездыханных мучеников за веру не изменилась даже кожа, с них не упал ни один волос. Затем, когда враги ушли из Гимры, мусульмане убрали трупы мучеников с мест их гибели.

Когда принесли домой носилки с телом мученика за веру Саида Хариколинского, его бабка и его наследницы, взяв Саида за ногу, заплакали. Тут из тела Саида выступила влага. Он словно бы вспотел от приступа лихорадки. Люди же смотрели на Саида».Сохранение тела после смерти в течение длительного времени было явным признаком смерти шахида, т.е. мученика, погибшего за веру, который по преданию сразу оказывался в раю. Об этом знали все, и поэтому люди, с немым восторгом смотрели на мучеников, погибших вместе с имамом в гимринском бою.

«Теперь о другом мученике за веру – Али Харахинском. Он, получив в бою страшные раны, перебрался со своего места в сторону и принялся читать следующий стих Корана: «О, мусульмане! Не показывайте спины наступающим на вас неверным. Если же в такой момент кто-либо из вас повернется к неверным спиной с целью иной, чем сражение или вступление в плотный ряд воинов, то его поразит гнев Аллаха, и он окажется в аду!». Когда же раны ослабили этого Али слишком сильно, он упал наземь. Тут, лежа, он стал хватать рукой куски земли и камни и швырять их в лицо врагам, приговаривая: «Ах, вы свиньи! Ах, собаки! Ах, враги Аллаха!».
Гамзат Бек, располагавшийся со своим отрядом у аула Ирганай и на поддержку которого надеялся Гази-Мухаммад, так и не вышел к месту сражения. Это было не предательство, а следствие умелой игры русской разведки, которая и раньше проводила провокационную работу, чтобы принизить авторитет имама среди народа и представить его деятельность губительной для горцев.

Так, одним из методов было распространение написанных арабским языком и сочиненных как будто от имени Гази-Мухаммада посланий. Они должны были создать противоречивые настроения среди горцев, которые не должны были заподозрить подлог. И в данном случае Гамзат Бек был введен в заблуждение подобным, умело подделанным посланием и воздержался от прибытия к местам боевых действий в Гимры.
18 октября русские вступили в родной аул имама. На следующий день местные жители, переселившиеся до этого в близлежащие села или ушедшие в горы, стали постепенно возвращаться в родной аул «для испрошения пощады и принесения покорности».

ВСЕПОДДАННЕЙШИЙ РАПОРТ

25 октября 1832 года в Санкт-Петербург из русского лагеря при ауле Гимры был отправлен Всеподданнейший рапорт командира Отдельного кавказского корпуса барона Г.В. Розена, в котором говорилось:
«Неустрашимость, мужество и усердие войск Вашего Императорского Величества, начальству моему всемилостивейше вверенных, преодолев все преграды, самой природою в огромном виде устроенные и руками с достаточным военным соображением укрепленные, несмотря на суровость горного климата, провели их через непроходимые доселе хребты и ущелья Кавказа до неприступной Гимры, сделавшейся с 1829 г. гнездилищем всех замыслов и восстаний дагестанцев и чеченцев и других горских племен, руководимых Кази Муллою, известным своими злодеяниями, хитростью, изуверством и смелою военною предприимчивостью.

17 октября, защищая против храбрых войск Вашего Императорского Величества с 3 тысячами горцев гимринское ущелье, он убит в первом каменном завале, взятом штыками. Исколотый труп его остался в башне, защищавшей каменную стену, второй и третий таковые же завалы, устроенные в ущелье от одной скалы до другой, пройдены за бегущими. Завалы в большом числе на скалах и утесах искусно расположенные, взяты штыками храбрых и полчище Кази-Муллы, с помощью Божьей совершенно разбито и рассеяно, толпа до 1000 чел. с Гамзат-Беком, предназначавшаяся Кази-Муллою действовать мне в тыл от Ирганая, также рассеялась, а сам он бежал.
Генерл-лейтенант Вельяминов, начальствовавший передовою частью войск и всеми подкреплениями ему посылавшимися, оказал вновь свою известную неустрашимость, распорядительность и хладнокровие. Устрйством дороги и взятием завалов он открыл путь к Гимры.

И.д. начальника штаба генерал-майор Вольховский своей неутомимостью и распорядительностью в полной мере содействовал успешному исполнению предприятия, сколько трудного, столько же и при одном взгляде на огромные хребты, неизмеримые пропасти и узкие теснины гор, едва вероятного.
Все высшие и нижние чины своей храбростью, своим усердным самоотвержением там, где служба Вашему Императорскому Величеству того требует, доказали и в сем подвиге их, что между ними нет малодушных.
Грузины, армяне, мусульмане разных племен и народов, следовали примеру неустрашимой пехоты нашей, и даже соревновали устройству ее.

18 числа неприступные Гимры заняты без выстрела.
19 числа жители оной явились из горных убежищ своих для испрошения пощады и принесения покорности.
С 20 числа начали прибывать ко мне с покорностью старшины почти со всех прочих Койсубулинского общества деревень, усатвовавших и не участвоваших в злоумышлениях Кази-Муллы.

Уничтожение покушения Гамзат-Бека на Джарскую область и изгнание его из оной, постоянные успехи в экспедицию сего года, наказание галгаев, карабулаков, чеченцев, ичкеринцев, салатавцев и наконец погибель Кази-Муллы, взятие Гимры и покорение койсубулинцев, служа разительным примером для всего Кавказа, обещают ныне спокойствие в Горном Дагестане. О каковом, по милости Божьей благополуном и важном событии для всего края, всемилостивейше управлению моему вверенного, Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше донести счастье имею. Генерал-адъютант барон Розен».

Как же ошибался бедный Г.Розен, полагая, что смерть Гази-Мухаммада водворит спокойствие в Горном Дагестане.  В дальнейшем, заработав неудовольствие Николая I, он будет отозван с Кавказа! А пока и сам царь всея Руси, вполне довольный успехами своих войск в горном крае, решил обрадовать их своим Высочайшим приказом от 16 ноября 1832 года, в котором говорилось: «Храбрые воины! Непоколебимому мужеству вашему вверил я усмирение диких и необузданных племен дагестанских: лезгин, чеченцев, галгаевцев и карабулаков, увлеченных к восстанию изувером Кази-Муллою; водворение прочного между сими народами спокойствия и покорности правительству.

Подвиг сей совершен вами с успехом, ожиданиям моим вполне соответствующим. Повсюду поражали вы непокорных и быстрого действия вашего не могли остановить ни бесчисленные препятствия, выдвинутые на пути вашем самою природою, ни отчаянная храбрость мятежников. Толпы их истреблены на стремнинах и в ущельях Кавказа, в продолжении многих веков почитавшихся неприступными и непроходимыми, и сам глава мятежа, хищный Кази-Мулла, пал, тщетно защищая против вас последнее убежище диких своих однородцев, знаменитое на Кавказе неприступностью своею Гимры… Я уверен, что слава сия всегда будет вашим уделом. Николай».

ПОПАДАЮЩИЙ В РАЙ 

Гази-Мухаммад погиб, но смерть имама имела для его врагов более губительные последствия, чем его появление на полях сражений при жизни. После недолгих поисков был найден пробитый многими пулями и ударами штыков труп имама, опознанный местными жителями. Даже самые закаленные в боях воины с благоговением и страхом смотрели на тело Кази-Муллы, лежащее на камнях с закрытыми глазами. Левой рукой он держал свою бороду, а высоко поднятой правой – указывал на небо. На лице его застыло выражение глубочайшего спокойствия и умиротворения, как будто он покинул этот мир не в жестоком сражении, а во время прекрасного сна. По религиозным поверьям это была поза шахида, мученика, погибшего за веру и попадающего в Рай, не дожидаясь Страшного суда. Горцы, перешедшие к русским и не поддержавшие в свое время имама, застывшие стояли и смотрели на тело мученика. У них исчезли все сомнения в праведности его учения и святости его дел на земле.

Хотя распяли на столбе,
Диво – твое тело не изменило цвета.
Хотя тебя высушила гора Кавказа,
Твое тело пахло благовониями.

Так подчеркивал святость имама Гази-Мухаммада народный поэт Мухаммад из Чиркея.
Впоследствии и сам Шамиль сделал запись в своих бумагах, давая оценку своему старшему товарищу и имаму:
«Погиб мученик, обновитель веры, реформатор, божественный знак, вечный владыка, герой ислама, зеница наших глаз, жизнь наших сердец, корона наших корон, спаситель наших душ, Гази-Мухаммад, 2 джумада 1248 года (17 октября 1832) незадолго перед полуденной молитвой».

Однако и мертвый Кази-Мулла не давал покоя русскому командованию. Что делать с телом? Где хоронить? Кто будет хоронить? И тут на помощь пришел Саид Араканский. Бывший учитель Гази-Мухаммада посоветовал барону Розену не хоронить имама на гимринской земле.
«Если Гази-Мухаммад будет погребен в Гимры, – объяснил он, – то мюриды станут посещать его могилу, собираться вместе и устраивать смуты и беспорядок».

Царское командование прислушалось к совету алима, и тело имама перевезли подальше от недавних событий в аул Тарки, где специально обработали и долгое время не предавали земле. Мумифицированное тело имама (что запрещено мусульманской религией, и может быть, это было насмешкой или местью со стороны русских за все беды и хлопоты, которые причинил им покойный?) было помещено в специальном склепе, построенном чуть выше аула Тарки напротив крепости «Бурной», которая совсем недавно имела жалкий вид во время осады ее Кази-Муллою. Склеп с телом имама охранял часовой. Через некоторое время после неоднократных просьб шамхала Тарковского имама похоронили на том же месте, и на могиле был поставлен камень со следующей надписью:

«Памятник имаму, воину, мученику, который Гази-Мухаммад. Пришли неверные, и он в сражении стал мучеником. А высек этот памятник Хаджи Атак, сын Гирай Хана ал-Кахулий, 1248 г.».
Когда имамом стал Шамиль, он отправил своего сподвижника Кебед Хаджиява Унцукульского с отрядом в Тарки с тем, чтобы раскопать могилу Гази-Мухаммада и перевезти останки бывшего имама в Гимры. Тем самым Шамиль поступил по шариату, т.е. мусульманин должен быть похоронен там, где застала его смерть.
Впсоледствии Шамиль сочинит литертурное произведение – реквием памяти погибшего мучеником имама и его сподвижников:

Послушайте, люди, я вам расскажу,
О тех, на желобках сабель
Которых свернулась кровь.
Внемлите, я поведаю вам
Об отдавших свою жизнь на пути Аллаха,
О тех, кому обещаны райские блага,
Кто встал рядом с любимцем Аллаха,
О газиях, подобных асхабам,
О боевых друзьях Гази-Мухаммада.

Гази-Мухаммада похоронили на кладбище аула Гимры, «над его могилой Шамиль построил затем благословенный мавзолей и таким образом поместил нас под сень благодати Гази-Мухаммада!».
Со смертью Кази-Муллы была поставлена точка, но только в очередном этапе длительной Кавказской войны.

ГЛОССАРИЙ

Абрек – изгнанник из рода
Адат (араб.) – обычай, совокупность норм обычного права
Аксакал – старейшина, уважаемое лицо
Алим (араб.) – ученый
Аманат – заложник; вещь, перепорученная временно на хранение
Аул – горное село
Байтулмал (араб.) – казна, казначейство
Бегаул – сельский старшина
Бек, бег, бей – феодал или должностное лицо,
Будун – помощник кадия
Вакуф – собственность мечети
Вали – верховный правитель
Векил, вакиль (араб.) – наместник, председатель, уполномоченный, доверенный
Велаят, вилаят – область, округ, район
Визирь, везир (араб.) – высший сановник, министр
Вирд – взятие задания у шейха на исполнение религиозных процедур
Гаджи, Хаджи (араб.) – лицо, совершавшее паломничество в Мекку
Газават (араб.) – поход, набег, нашествие, завоевание, священная война
Гяур (араб.) кяфир – неверующий, не исповедующий ислам
Дебир, дибир – служитель религиозного культа ислама
Джамаат – сельский сход, сельская община
Джихад (араб.) – старание, рвение, борьба
Джума-мечеть – главная мечеть
Закат (араб.) – чистота, милостыня, десятина; налог, установленный шариатом для всех мусульман
Зикр – коллективное отправление молитвы
Имам (араб.) – «находящийся впереди», предводитель, духовный руководитель, глава мусульманской общины. Верховный правитель в мусульманских теократических государствах, обладающий помимо политической власти функциями религиозного руководителя
Иман (араб.) – вера
Кадий, кади, кази (араб.) – высшее духовное лицо, служитель религиозного культа ислама, судья, выполняющий судебные и духовно-административные обязанности
Кизяк – прессованный с примесью соломы навоз, употребляемый как топливо
Коран (араб. – чтение) – священная книга мусульман, представляющая собой «собрание» божественных откровений, которые были ниспосланы пророку Мухаммаду (мир ему!)
Мактаб, мектеб – мусульманская школа низшего типа
Маслаат, маслиат – мировая сделка
Медресе – высшая ступень мусульманского образования
Муджахид (араб.) – борец за веру, участник священной войны – джихад
Мулла (араб.) – мусульманское духовное лицо
Муршид, мюршид (араб.) – руководитель, проповедник, духовный наставник мюрида
Муталим, мутаалим – учащийся, ученик при мечети
Муэдзин – лицо, призывающее на молитву
Мюрид, мурид (араб.) – желающий, стремящийся, послушник, мусульманин, посвятивший себя духовному совершенствованию
Мюридизм – религиозно-политическое учение, сочетавшее проповедь духовного совершенствования с пропагандой газавата
Наиб (араб.) – управляющий провинцией, наместник, помощник начальника
Накшбенди, накшбанди – суфийский орден
Намаз (пер. с араб. – салят, салат) – мусульманская каноническая молитва, совершаемая 5 раз в день
Нукер (тур.) – слуга, служитель, телохранитель. Нукерами также назывались дружинники владетелей Дагестана.
Нуцал – титул ханов Аварии
Рамадан, Рамазан – название 9-го месяца мусульманского календаря
Садака (араб.) – добровольная милостыня, предписанная исламом каждому имущему мусульманину
Саман - глиняный необожженный кирпич
Сейид (араб.) – знатный, благородный, титул потомков пророка Мухаммада
Сират – мост «тоньше волоса и острее меча», служащий для испытания верующих, через который праведники проходят «с быстротой молнии», а грешники сваливаются с него в ад
Старшины – назначались наибами для осуществления их власти
Сунна (араб.) – путь, пример, образец, обычай
Суфизм – религиозно-философское учение в исламе
Тарикат – один из способов продвижения к истине и Аллаху
Тавбу – раскаяние
Уздень – свободное сословие, поселяне, жившие самостоятельными сельскими общинами, свободный крестьянин Улем (араб.) – см. алим
Уцмий, шамхал, майсум – титулы феодальных владетелей Дагестана
Хадж – паломничество в Мекку
Хадис (араб.) – рассказ о поступках и высказываниях пророка Мухаммада и его сподвижников
Халиф (араб.) – преемник, заместитель; у суннитов – глава мусульманской общины; халифом на Кавказе именовали и турецкого султана
Халифат (по араб. халифа) – институт, власть, характерная для ислама суннитского толка; название государства, возглавляемого халифом – Арабский халифат
Хан – титул феодального правителя
Хиджра (араб.) – переселение, мусульманское летоисчисление, датируемое с июля 622 год н.э.
Хурджуны – переметные сумы
Шайтан – дьявол, сатана
Шамхал – титул феодальных владетелей
Шариат (араб.) – «правильный путь к цели», совокупность религиозных и юридических норм мусульманского феодального права
Шахада – первое и важнейшее положение исламского символа веры, выражаемое формулой «Нет бога, кроме Единого Аллаха, Мухаммад – Посланник Аллаха».
Шейх (араб.) – старейшина, глава племени, религиозной школы, секты, представитель высшего мусульманского духовенства
Чанка – человек, отец которого бекского сословия, а мать простолюдинка
Эмир, амир (араб.) – повелитель
Эфенди, эфендий (тур.) – правитель, господин, сударь, вежливая форма обращения

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

ЗНАМЕНА ИМАМА ГАЗИ-МУХАММАДА

Знамя, захваченное Куринским полком
в бою под сел. Тарки 29 мая 1831 г.
Знамя прямоугольной формы из белого материала. С трех сторон окантовано цветной полоской. На знамени имеется надпись на арабском языке. Размеры 129 х129.
Перевод надписи:
«Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Истинно, мы помогли тебе победить верною победою для того, чтобы Аллаху простить тебе прежние и последующие грехи твои, оказать тебе любовь свою и вести тебя по прямому пути.
Он им посылает покой.
Быть тому, что Аллах желает.
То, чего он не желает - не бывает. На все воля Аллаха.
Скажи: с нами сбывается только то, что предписал для нас Аллах,
он владыка наш.
На Аллаха, да уповают верующие.
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Так Аллах купил у верующих жизнь их и имущество их,
платя им за это раем.
В битвах подвигаются они на пути, на пути и убивают, и убиты бывают сообразно обетованию об этом истинно данному в законе,
в Евангелии, в Коране.
Кто в своем договоре вернее Аллаха?
Так радуйтесь о вашем торге, которым вы договорились с ним, это высокое блаженство. На все воля Аллаха. Неужели вы думаете войти в рай, прежде чем узнает Аллах тех из вас, которые были готовы сражаться, узнает терпеливых из вас»

*** 

Знамя трехконечное, из белого холста.
Имеется надпись на арабском языке. Размеры: 98 х 86.
Перевод надписи:
«Трусость не спасает его и смелость не губит его.
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Истинно, Мы помогали тебе победить верною победою, для того, чтобы Аллаху простить тебе прежние и последующие грехи твои, выполнить над тобой любовь свою и вести тебя по прямому пути.
Сахрух, сахрух».

*** 

Знамя двухконечное, из белого холста.
Имеется надпись на арабском языке. Зарисовано художником Х.Мусаясулом.
Перевод надписи:
«О Аллах! Даруй нам победу над неверными! О Кроткий!
О Милостивый! О Вездесущий!

*** 

Знамя прямоугольной формы из красного шелка. Захвачено русскими войсками в бою под сел. Тарки 29 мая 1831 г. Зарисовано художником Х.Мусаясулом.

*** 

Знамя Кичик Хана, командовавшего гимринским отрядом имама Гази-Мухаммада, отбитое царскими войсками во время осады горцами Дербента 21 августа 1831 г.
Знамя двухконечное, зеленого цвета. Наконечник металлический в виде шара и полумесяца. Зарисовано художником Х.Мусаясулом.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Трактат имама Гази-Мухаммада
«Блистательное доказательство отступничества старшин Дагестана»

Нормы обычного права – собрания трудов поклонников сатаны.
Господь еще рассудит между Мухаммадом и сатаной,
который создал для гибнущих подлое обычное право.
Если последователь пророка получает прочную путеводную нить,
то сторонники обычного права не получат даже слабейшего помощника.
Они еще узнают: кто из них двоих исполняет обещания, –
когда однажды увидят сатану хмурым.
Милостивый Аллах ведь отдалил людей, любивших обычное право от райского водоема в день тайных помыслов!
Если сторонник обычного права будет равным шариатисту,
то значит в нашей среде нет разницы между праведником и нечестивцем.
Для чего же посылались пророки, установлены божественные законы
и ниспослан Коран этими предзнаменованиями?
Как же можно жить в доме, где не имеет отдыха сердце,
где власть Аллаха не приемлема?
Где святой ислам отрицают,
а крайний невежда выносит приговоры беспомощному человеку?
Где презреннейший считается славным, а развратный – справедливым, где мусульманство превращено в невесть что?
Где человек, отдающий приказ о совершении благодеяний, подозревается в том, что он портит,
а запрет порицаемого исламом оказывается не имеющим силы?
Если бы жизнь пророка была продлена до этого времени,
то его индийский меч был бы обнажен!
Если кто-либо из людей возразит этому, то я скажу ему:
«Выступать с отрицаниями экспромтом неразумно».
О, отчужденный от исламского мира! Ты двинулся вечером в путь.
Так приветствуй же того, кто похоронен в земле –
благородного пророка – хашимита, у которого ищут заступничества,
посланника Аллаха – могучего Мухаммада.
Все эти люди разбрелись к нынешнему времени из-за бедствий и вражды.
Их беспокоят свое положение и свои дела,
а не исполнение заповедей Аллаха,
запрет осужденного исламом и верный путь.
Из-за своего характера и грехов они раздробились, и ими стали править неверные и враги.
Я выражаю соболезнование горцам и другим
в связи со страшной бедой, поразившей их головы,
и говорю, что если вы не предпочтете покорность
своему Господу, то да будьте рабами мучителей.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

Послание имама Гази-Мухаммада. 1829 год.

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Он – всевышний Творец, к которому обращаются за помощью.
Наше дело идет. Мы – рабы Всевышнего Аллаха, люди мощные, побеждающие любого грубого тирана.
Каждому кто, противодействует шариату и противится образу жизни людей благонравных.
Привет тем, «кто внимает словам Аллаха, следует лучшему из них» и принимает ислам в качестве своей религии.
Эй, вы, мерзавцы!
Знайте, что мы принесли в жертву наши души и нашу жизнь ради возвышения слов Всевышнего Аллаха.
Мы запродали себя, страстно желая угодить Всевышнему Аллаху.
«Если у вас будет какая-либо хитрость, то применяйте ее, но пусть грядущее положение ваших дел будет ясным для вас.
Не выжидайте, ибо «когда мы спустимся на территорию какого-либо общества, утро для выжидающих окажется неприятным» Если вы раскаетесь, то ваше имущество будет принадлежать вам. «Не притесняйте других, и вас не будут притеснять».
В противном же случае – как только холода скинут свою шубу, и тепло оденет свои одежды, «мы придем к вам с войсками, против которых вам не устоять».
«Мы выгоним вас из ваших селений униженными, и при этом вы будете покорными».
«Мы заставим вас вкусить мучения еще на этом свете, прежде чем вкушать величайшее из мучений; может быть, вы опомнитесь».
Мы – люди смиренные перед правоверными и могущественные в отношении неверных выступили для оказания помощи нашим правоверным братьям, которые раскаялись и поклоняются Аллаху.
Да будет над вами мир вплоть до судного дня!
О, благородные братья! Терпите, проявляйте настойчивость. Постоянно занимайтесь и бойтесь Аллаха!
«Может быть, вы и достигнете успеха».
«Может быть, Аллах сдержит могущество притесняющих».
«Аллах ведь не будет устраивать дела тех, кто портит».
Вы поэтому терпите до тех пор, пока мы не придем к вам.
Не повинуйтесь приказам тех, кто вносит расстройство.
«Не будьте слабыми. Не печальтесь: вы ведь самые высшие!»
Да будет мир над тем, кто следует правильному пути, а ложный оставил.
Если мы увидим, что кто-либо не знает Фатиху, Шахада, прочие столпы ислама и условия исполнения молитвы; значение слов – «шахада», «иман» и «ислам»; высказываний и действий, делающих человека неверным; четыреста девяносто семь тяжелых преступлений, то такого человека мы подвергаем соответствующему наказанию. Все.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

Послание имама Гази-Мухаммада.

Установление доказательства вероотступничества правителей и судей, судящих по адатам (Икамат-уль-Бурхан ли-иртидад урафа’ Дагестан).
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Хвала Аллаху, Господу миров. Благословение и мир Посланнику Аллаха, его семье и всем сподвижникам. Знай, что люди в наше время судят по адатам своих предков, возводят их на один уровень с фундаментальными основами религии, ставят их (адаты) выше Корана и Сунны и считают непризнание их (адатов) выше непризнания (Корана и Сунны). В этом им выражают солидарность те, кто по знаниям их адатов имеют звание учености. И больше того, они являются в этом их главами.

Они собираются в определенном месте и те, кто среди них имеет наивысшее главенство и положение, превозносятся на этом собрании как великие короли. Хотя у них нет иного пути достижения главенства и влияния без искусного знания норм их адатов. Перед ними выступают истец и ответчик: первый предъявляет обвинение, последний отвечает. Они оба усердствуют в деле соблюдения требований тяжбы в соответствии с их адатами. Затем они (судьи) выносят решение по общему или малораспространенному адату. Если же нет (адата), то по своему мнению в пользу или против того, кого пожелают.

Между ними часто случаются склоки и споры из-за слепой приверженности (разным адатам) и они повышают свои голоса подобно ослам и ослицам, затем разбегаются без вынесенного решения. После этого они собираются второй и третий раз и так до окончания года или двух лет или до бесконечности. Они берут взятки с того или другого, а иногда кто-то из них берет взятку сразу с истца и ответчика и считает, что он заполучил то, что не смог заполучить другой.

Когда же кто-либо говорит им: «Прекращайте! Это лучше для вас же самих. И идите к тому, что ниспослал Аллах, и к Посланнику», они подвергают его насмешкам и издевательствам. Готовые все разом обрушиться на него, они отвечают: «Если мы последуем тому, что ниспослал Аллах, то земля содрогнется и расстроится отрегулированный порядок земной и даже будущей жизни». Эта беда получила массовое распространение среди жителей Дагестана.
Сколько раз я наставлял и повторял свои наставления жителям нашего села, но они не вняли. И клянусь Аллахом, это – очевидное заблуждение и явное неверие (куфр) в Аллаха. Они делают своих отцов божествами помимо Аллаха, что подобно тем известным историям, которые имели место среди предыдущих общин, как, например, поклоняющиеся золотому тельцу, кресту и Иисусу. С этой (исламской) общиной произойдет то же самое, что произошло и с теми общинами, как об этом по смыслу «непреложно» передается от Посланника Аллаха.
И ты видишь, как правосудие по адатам отцов распространилось по стране, ввело в заблуждение рабов Аллаха, вошло в речевой обиход и по прошествии времени стало считаться необходимостью, которая не порицается, и обязанностью, которая не изменяется. И это оттого, что сердца и чувства стали глухими.

Если ты выскажешься против того, чему они следуют, то они считают это великим (преступлением), подобно тому, как христиане считают великим (преступлением) слова тех, кто называет Иисуса Мессию рабом Аллаха. Их это удивляет также, как тех, кто не признает то, что у Аллаха нет равного никого. Их сердца стали похожими, лица – одинаковыми. «Неверными стали те, кто говорят Аллах – один из троицы». А они даже не уравнивают Аллаха с кем-либо из своих предков, а возводят их (предков) ваше Него (Аллаха). И считают его (порицающего их) из числа тех, кто творит бесчинства, и считают Его (Аллаха) законы частью предрассудков, с точки зрения того, что они сделали их недействительными.

И вместе с этим они совершают и соблюдают пост. Я же говорю им: не приукрашивайтесь и не оправдывайтесь! «Они произнесли слова куфра (неверия) и стали неверными после того, как приняли Ислам». Посмотри, как шайтан незаметно устроил для них эти козни, и они стали поклоняться тагуту, как они, направившись в сторону крайности и излишества, полностью изменили нормы худуд, основы веры и свидетельствования, и пустословием перевернули наоборот основополагающие принципы и хадисы. Аяты, хадисы и суждения ученых указывают на их куфр (неверие).

Аяты:
«O вы, кoтopыe yвepoвaли! Пoвинyйтecь Aллaxy и пoвинyйтecь Пocлaнникy и oблaдaтeлям влacти cpeди вac. Ecли жe вы пpeпиpaeтecь o чeм-нибyдь, тo предоставьте рассудить этo Aллaxy и пocлaнникy, ecли вы вepyeтe в Aллaxa и в Судный дeнь. Этo – лyчшe и пpeкpacнee пo иcxoдy. Paзвe ты нe видeл тex, кoтopыe yтвepждaют, чтo oни yвepoвaли в тo, чтo ниcпocлaнo тeбe и чтo ниcпocлaнo дo тeбя, и oни жeлaют oбpaщaтьcя зa cyдoм к Тaгyтy, в тo вpeмя кaк им пpикaзaнo нe вepoвaть в нeгo, и caтaнa xoчeт cбить иx c пyти в дaлeкoe зaблyждeниe? И кoгдa им говорят: «Идитe к тoмy, чтo ниcпocлaл Aллax, и к Пocлaнникy» – ты видишь, кaк лицeмepы oтвopaчивaютcя oт тeбя cтpeмитeльнo».

«A ктo нe cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, те – нeвepныe», «A ктo не cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, тe – притеснители», «A ктo нe cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, тe – грешники».
«И гoвopят: «Mы вepyeм в oдниx (посланников) и нe вepyeм в дpyгиx». И xoтят нaйти мeждy (верой и неверием) пyть, – oни – нeвepyющиe пo иcтинe. И yгoтoвили Mы нeвepным yнизитeльнoe нaкaзaниe!».
«И cyди мeждy ними пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, и нe cлeдyй зa иx cтpacтями, и бepeгиcь иx, чтoбы oни нe coблaзнили тeбя ни от чего, чтo ниспослал тeбe Aллax. Ecли oни oтвpaтятcя, тo знaй, чтo Aллax xoчeт пopaзить иx зa нeкoтopыe иx гpexи. Beдь, пoиcтинe, мнoгиe из людeй – pacпyтники! Heyжeли cyдa вpeмeн Джахилии oни xoтят? Kтo жe лyчшe Aллaxa пo cyдy для нapoдa, oблaдaющeгo твердостью (в вере)?».
«A кoгдa им говорят: «Пpидитe к тoмy, чтo ниспослал Aллax, и к пocлaнникy», oни гoвopят: «Дoвoльнo нaм тoгo, что мы нaшли (в наследии) нaшиx oтцoв!» Heyжeли и тогда, когда иx oтцы ничeгo нe знaли и нe шли пpямым пyтeм?».

«Paзвe я пoжeлaю cyдьeй кoгo-либo, кpoмe Aллaxa? Beдь Oн – тoт, кoтopый ниcпocлaл вaм книгy, яcнo излoжeннyю». «И тaк Mы в кaждoм ceлeнии cдeлaли властителей гpeшникaми eгo, чтoбы oни замышляли коварство тaм, нo замышляют коварство oни тoлькo против caмих cебя и нe знaют об этом». «Ктo жe бoлee нecпpaвeдлив, чeм тoт, ктo cчитaeт лoжью знaмeния Aллaxa и oтвopaчивaeтcя oт ниx! Mы вoздaдим тeм, кoтopыe oтвpaщaютcя oт нaшиx знaмeний, суровым нaкaзaниeм зa тo, чтo oни oтвpaщaлиcь!». «И никoгo Oн нe дeлaeт coyчacтникoм Cвoeгo суда».

Подобных аятов очень много – они указывают на их куфр (неверие) или фиск (греховность), по их буквальному или образному значению, или по принципу аналогии (кийяс). «Абдуллах Абуль-Хайр Аль-Кади Насируддин Аль-Байдави передает от Ибн Масуда, что мунафик вел тяжбу с иудеем. Иудей призвал мунафика к Пророку (мир ему и благословение), а мунафик призвал его к Кааб б. Аль-Ашрафу. Затем они решили судиться у Посланника Аллаха (мир ему и благословение) и тот вынес решение в пользу иудея. Мунафик остался недовольным его решением и сказал: обратимся за судом к Умару.

Иудей сказал Умару: «Посланник Аллаха вынес решение в мою пользу, но он остался недовольным его решением и обратился за судом к тебе». Умар спросил мунафика: «Так ли это?» Тот ответил: «Да». Умар сказал: «Подождите, пока я выйду к вам». Он вошел (в дом), взял свою саблю, вышел и снес ему (мунафику) голову и сказал: «Так я сужу тех, кто не доволен судом Аллаха и Его Посланника!». И был ниспослан этот аят». Джабраил (мир ему) сказал, что Умар разделил между истинной и ложью, и он стал именоваться «Разделяющим» («Фарик»). А Тагутом в данном случае является Кааб б. Аль-Ашраф, и в этом смысле любой тот, кто судит по «Лжи» и предпочитает ее.
От Аль-Йамани (да помилует его Создатель) сообщается в комментариях к аяту «A ктo нe cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, те – нeвepныe»: «то есть, кто не судит из-за нежелания, или сомнения в нем, или высокомерия или из-за того, что он предпочитает иной закон – тот предумышленно судит не по тому, что ниспослал Аллах и отклоняется от прямого пути, и в отношении него применяется данный аят».

Эта беда сегодня широко распространена в городах, закоренела среди населения, и даже знатные люди называют это «хорошим адатом». А Всевышний Аллах называет это «судом Джахилии» и «судом Тагута» и «им пpикaзaнo нe вepoвaть в нeгo».
Это однозначные (аяты), которые по другому никак не интерпретируются, кроме как с большим трудом. И людей заставляют их интерпретировать. Их умертвило «повеление к доброму и порицание плохого». И самый меньший из них (в грехе) тот, кто делает это, признавая, что адат – это заблуждение, не отвергая шариат в каком-либо вопросе, но по, его утверждению, он прибегает к этому, приспосабливаясь к обществу. Но это абсолютно не является оправданием. И разве это спасает его от последствий этой великой беды?

В рукописях моего деда я нашел от Мухаммада б. Муса Аль-Кудуки, что в это время необходимо, чтобы судей назначали «влиятельные лица» («ахлю-ль-хилл ва-ль-‘акд»), то есть те, которые объединяют в себе знание, достоинство, справедливость и остальные «свидетельские» качества, которые позволяют осуществить в совершенстве и точности разрешение дел их религии, жизни, договоров. Что касается «братьев Тагута», тех, кто правит не по тому, что ниспослал Всевышний Аллах, то они «кафиры», «притеснители», «грешники». Как они могут управлять назначением судей, которые являются вершителями шариата.

В комментариях к Корану шейха Заде Аль-Аджами Аль-Ханафи в комментариях к словам Всевышнего «И никoгo Oн нe дeлaeт coyчacтникoм Cвoeгo суда», то есть Всевышний Аллах не делает соучастником в Своей власти и Своем суде никого из своих созданий, и не разрешается правителю судить не по тому, что ниспослал Аллах и вынес Свое решение. Никому не разрешается судить от себя – в таком случае становится соучастником Аллаха в Его суде.

От вышеупомянутого Мухаммада передается, что в их число входят судящие по адату. И от него же передается, что в соответствии с заключениями ученых по основам (шариата) относительно определения понятия веры, приверженцы адатов из жителей Дагестана, которые противоречат шариату, не имеют веры в силу того, что они недовольны его нормами и довольны адатами, и убеждены, что их суд по адату более приемлемый, чем законы и нормы шариата. Следовательно, не разрешается употреблять в пищу мясо животных, закланных ими, и заключать с ними брачные союзы, и в отношении них применяется нормы, касающиеся вероотступников.
Передается от ученого Ибрахима Аль-Уради в комментариях по поводу мнения Давуда, который разрешает собирать налоги, что он был удивлен его мнением и сказал:

«Как можно выносить решение о разрешенности того, что взимают правители селений в соответствии со своими адатными нормами, которые они находят лучше, чем нормы шариата, что становится причиной их вероотступничества, согласно однозначному определению некоторых комментаторов к Корану и в соответствии с заключениями ученых по основам религии. При этом Коран и Сунны насыщены порицанием судящих по адатам и их действий, касающихся суда не по тому, что ниспослал Всевышний Аллах.

«Да сгинет человек! Что заставляет его быть неверным? И из чего (Господь) создал его?». О Боже, сокруши это заблуждение, разбей это невежество, очисти свою земли от этих отступников, обнажи меч своего мщения против этих смутьянов. Если мы следуем словам нашего Господа, они говорят – это нарушения (нашего закона). А если мы упоминаем мудрость заповедей, они говорят это не удержит убегающего. Если ты день за днем споришь, то они сговариваются замыслить самые коварные козни. О Господь, поистине, этот народ – народ заблуждающийся, притесняющий, не следующий вождю.

Со мной произошла история с одним человеком из них. Я думал, что он является сторонником истины, последователем Сунны и Корана. В одном собрании, когда я сказал ему о том, что суд по адатам в той форме, которой сегодня следуют люди, – это куфр (неверие), он в противовес этому стал взахлеб говорить мне много вещей из тех диковинок, которые рассказывают на вечеринках. По моим щекам потекли слезы от боли переживания, и я сказал: Субхана-Аллах! Как велико это несчастье, которое распространилось в этом крае!
«О наш Господь, спаси нас от этого селения, жители которого притеснители», и «дай нам в этой жизни благо, и в будущей жизни благо, и спаси нас от мучений ада». Сколько произошло с нами подобных удивительных историй, реальность которых даже трудно предположить, и нам даже не пристойно их упоминать.

По основам (ислама), они входят в число вероотступников. Ни их молитвы, ни пост, ни хадж не действительны, их жизнь «дозволена» (для убийства), мясо закланных ими животных запретно (в пищу), их брачные союзы недействительны, они теряют право на наследование и их имущество не передается по наследству, их свидетельские показания не принимаются, как и иные их распоряжения, касающиеся вакфа и другого, недействительны и так далее, упоминание всего чего займет много места. Этого же только лишь подобие указания для размышляющего и небольшой отрывок для того, кто следует тому, что в известных Скрижалях и предначертанных Книгах.
Составил Гази Аль-Генний в 1243 г. Имам, обновитель, воитель с неверными, моджахед Гази-Мухаммад Аль-Гимрави, Ад-Дагестани.


ПРИЛОЖЕНИЕ 5

Воспоминание о блокаде города Дербента в 1831 году.
Из записок очевидца.

В 1831 году влияние Кази-Муллы было так велико, что, собрав огромные скопища горцев со всего Дагестана и став во главе их, он решился открытою силою овладеть Дербентом.
Подполковник А.Я. Васильев, очевидец и участник защиты Дербента, так описывает состояние, в котором находилась Дербентская крепость перед самою ее блокадою.

Цитадель Дербента «Нарын-Кала» окружена с севера, юга и запада возвышенностями, которые командуют внутренностью ее. Отделенный с северо-запада глубоким оврагом, эти возвышенности находятся от цитадели на ближайший ружейный выстрел. Вся местность с севера и запада подрыта богатыми садами, которые, будучи обнесены траншеями и земляным валом с колючкою, образуют естественные редуты. С юга, на возвышенной площадке, расположено христианское кладбище.

От угловой юго-западной башни цитадели тянулась каменная стена … и в 200 шагах от цитадели, в то время, существовала на этой стене башня, командовавшая крепостью.
Вооружение цитадели состояло из четырех крепостных и двух медных полевых орудий на лафетах. Западная стена цитадели от городских ворот до северного угла представляла слабейшую ее часть. Вследствие образовавшихся от времени брешей и насыпи мусора, нетрудно было войти в цитадель, даже без лестниц. Вообще городские стены находи¬лись в полуразрушенном состоянии; на южной же стороне, между вторыми и третьими воротами, стена была так низка, что жители могли свободно переходить через нее из домов своих в сады, минуя ворота.
Гарнизон крепости состоял из малочисленного гарнизонного батальона и слабой команды артиллеристов. Большая часть городских жителей не имели никакого оружия, и только более зажиточные вооружены были ружьями и пистолетами.

В упраздненной уже тогда штаб-квартире Куринскаго пехотного полка, на Кифарских высотах, в двух верстах от города, были расположены три роты 3-го батальона того полка, под командою майора Черникова-Онучина, в том числе рота женатых низших чинов, слободка которых лежала севернее полковых казарм.
В таком незавидном положении застало Дербент тревожное известие, полученное из Кара-Кайтага, о том, что Кази-Мулла, собрав скопища горцев со всего Дагестана и лично предводительствуя ими, двигается к городу.
Хотя известия о сборах и замыслах Кази-Муллы были получаемы еще в начале августа, однако комендант не допускал мысли о возможности их осуществления, и потому со стороны гарнизона были приняты только меры осторожности и ничего, не сделано для усиления обороны. Трудно было предполагать, чтобы Кази-Мулла, со своими нестройными толпами, решился атаковать Дербент, столько веков отстаивавший свою независимость против войск более дисциплинированных и предводителей более опытных в военном деле.

11-го августа, в пять часов пополудни, прибывший из Терскеме в Дербент, с письмом от Кази-Муллы, мусульманин Ших-верды сказал, что Кази-Мулла находится уже в Кара-Кайтаге, что к нему присоединилось все тамошнее население, и что не далее 12-го числа скопища его явятся под Дербентом. Ших-верды прибавил, что защита города против сил неприятеля будет бесполезна и что за сдачу крепости без боя Кази-Мулла обещает оставить подполковника Васильева дербентским ханом. B письме своем Кази-Мулла выразил тоже самое, заметив, что предложение это он делает единственно из уважения к его личным достоинствам и в избежание напрасного кровопролития.

Как из рассказов Ших-верды, так и из полученных от табасаранского Иссабека, человека испытанной преданности нашему правительству, писем, подполковник Васильев должен был убедиться в действительной опасности, угрожавшей городу. Опасность эта сделалась несомненною с прибытием в Дербент управлявшего Кайтагомъ прапорщика Джамов Бека Уцмиева (он умер в чине генерал-майора), который, не имея возможности охранить свой пост от неприятеля и удержать вверенное ему население от волнения, искал спасения в стенах цитадели. Тогда комендант собрал военный совет из начальников частей войск, составлявших гарнизон, пригласив и майора Черникова-Онучина с кифарской позиции, для обсуждения вопроса: какие меры должны быть приняты к отражению неприятеля и к обороне города?

На военном совете единогласно определено было привести в исполнение следующие распоряжения:
а) Снять немедленно с кифарской позиции три роты Куринского пехотного полка.
б) Полковые казармы и слободку женатых нижних чинов
оставить без прикрытия.
в) Снятые с Кифаров три роты перевести в город, и
расположить их в нижней его части, как слабейшей и
имеющей свободные проходы в город с северной и южной
сторон, через разрушившиеся от времени стены, примыкавшие к морскому берегу.
г) Известив горожан о близости неприятеля, приготовиться к защите.
Владетель южной Табасарани, поручик Ибрагимъ-Бекъ Карчагский, нам преданный, опасаясь оставаться в своем владении, взволнованном агентами Кази-Муллы, распространявшими между жителями слухи о предстоящем падении Дербента и непобедимости своего предводителя, прибыл в тот же день со своим семейством и нукерами в цитадель. Он окончательно убедил коменданта в опасности и неблагонадежности положения обеих Табасараней.

Одновременно с событиями, угрожавшими Дербенту, владетель северной Табасарани Абдурзак-Кадий (в числе прочих табасаранских беков, уличенных в измене, после снятия блокады Дербента, был сослан вo внутрь России, где прожил около 20 лет), сомнительной верности, в письмах своих, уверяя коменданта в своей преданности и готовности защищаться против неприятеля, тайно вел переговоры с Кази-Муллою, приглашая его вступить с войсками в северную Табасарань, жители которой, всегда нерасположенные к русским, восстанут поголовно и примкнут к его силам.

На следующий день, т. е. 12-го августа, с рассветом высланы были из города охотники для открытия неприятеля, который к семи часам показался большими массами по дороге от селения Ханъ-Мамед-Кала к Дербенту. В то же время, в стройном порядки, без торопливости, переходили в город из оставленных на Кифарахъ казарм и слободки роты Куринского полка; за ними следовали семейства женатых нижних чинов. Тотчас по вступлении колонны этой в город, на Кифарахъ поднялись клубы дыма: оставленная слободка запылала, возвещая начало военных действий.

Город засуетился. Из наблюдательных пикетов наших неслись всадники с известием о постепенном приближении скопищ неприятеля; возгласы комендантских рассыльных «харай!» (тревога) слышались по улицам; жители, с оружием в руках, явились на северной стене города; женщины и дети высыпали на плоские крыши домов, оглашая воздух криками отчаяния и испуга. На стенах цитадели мелькнули штыки, задымились фитили при орудиях, прислуга спешила накатить орудия к амбразурами. Многие из отважных дербентцев, под предводительством храброго комендантского переводчика Лаврелова (состоит ныне в чине штаб-ротмистра, и проживаете в шамхальстве, мусульмане называют его обыкновенно Гебек), перескочив за стену, поднялись на кифарскую гору и засели в садах, поджидая неприятеля, который не замедлил показаться в виду крепости.

На запад от цитадели возвышается гора, покрытая лесом; подъем на эту гору имеет до трех верст; за гребнем ее начинается Табасарань. Спускаясь довольно круто к востоку, она образует котловину, на дне которой находится родник, протекающей севернее цитадели глубоким оврагом, откуда, будучи проведен посредством труб далее, обеспечивает город водою. За оврагом, напротив цитадели, к северу, дорога, следуя через каменный мост, поднимается на плоскую возвышенность и, проходя через живописно-раскинутые сады на плато Кифары, спускается близ селения Сабновы на береговую равнину, где и соединяется с большим трактом, ведущим в укрепление Темир-Хан-Шуру.

По этой-то дороге, в восемь часов утра 12-го августа, толпы пеших горцев, с множеством разноцветных значков, оглашая воздух криком известной песни «Ля-илляха иль Аллах» (Нет божества кроме Аллаха), быстро подходили к цитадели. Несколько конных партий неслись между садами по дороге, ближайшей к морю.

Весь гарнизон крепости собрался около батареи на северной стороне цитадели. Орудия были заряжены: одно гранатою, другое картечью. Внимание всех устремлено было на массы горцев, которые продвигались вперед, в уверенности беспрепятственно и без выстрела войти в город через водяные ворота у подошвы цитадели. Из крепостных орудий открыли огонь. Охотники наши, спрятанные в садах, прилегающих к дороге, встретив неприятеля дружным батальным огнем, начали отступать к городу. Неожиданность эта только на минуту остановила наступление горцев, по слабости артиллерийского и ружейного огня. Едва первая толпа подошла к цитадели, как команда «пли» артиллеристов вновь раздалась у крепостных орудий. Удачный выстрел картечью встретил горцев, спускавшихся с кифарской плоскости, против северной части цитадели, в овраге; другой выстрел гранатою приветствовал толпы, составлявшие вторую линию атакующих.

Нельзя описать восторг гарнизона, увидевшего замешательство, произведенное в рядах неприятеля удачным действием нашей малочисленной артиллерии. Несколько горцев из передовой колонны покатились в кручу, остальные рассыпались по садам и, засев за террасы, открыли ружейный огонь по крепости. Толпы во второй линии на минуту остановились, но после другой удачной гранаты разбежались также по садам и завязали жаркую перестрелку с жителями, собравшимися па городских стенах.

Так началась блокада Дербента. Горцы, убедившись, что им нелегко будет одолеть защитников города, принялись тотчас же устраивать завалы на всех удобных местах и овладели на Кифарской высоте оборонительными передовыми башнями, которые не могли быть заняты нашим гарнизоном по недостатку на этом пункте воды и отдаленности его от крепости. Башни эти, на расстоянии ружейного выстрела, отделялись от городских стен оврагом, переход через который был возможен только по мосту, выше водяных ворот. Между башнями, к вечеру того же дня, на протяжении двухсот шагов, устроена была неприятелем глубокая траншея с завалом из камня, для предохранения себя от выстрелов из крепости; за завалом поместилась большая партия горцев, имевших свободное и безопасное сообщение с казармами на Кифарахъ, где Кази-Мулла, с остальными силами, основал свою временную резиденцию.

Жаркая ружейная перестрелка между осаждающими и осажденными не умолкала до позднего вечера; учащенные выстрелы из цитадели осыпали картечью завалы и сады, в которых укрывался неприятель, беспокоивший гарнизон своим метким огнем из винтовок. В это время обнаружилась слабость крепостной обороны с северо-западной стороны, что заметил и неприятель, начавший сосредоточивать усиленный огонь на этом пункте. Тогда предположено было приступить к устройству грудной обороны по стене и траверсов для защиты осажденных от боковых продольных выстрелов.

Гарнизон занялся этой работой с наступлением вечера: из наскоро сплетенных туров и насыпанных землею кулей составлен был бруствер и усилено прикрытие пункта войсками из цитадели. Однако пункт этот все-таки остался самым слабым. На городской северной стене всю ночь раздавались частые ружейные выстрелы; были минуты, когда вся городская стена, от подошвы цитадели до берега моря, загоралась сплошным батальным огнем, и только по временам слышались крики сторожевых: «хабардарь!» (берегись!) Иногда усиленный огонь сосредоточивался на одном каком-либо пункте вследствие замеченного приближения неприятеля, потом снова смолкал, и
темная ночь будто засыпала до первого нового выстрела и оклика «хабардар!» Так прошла мучительная ночь на 13-е августа 1831 года.

С рассветом 13-го августа, замечено было, что неприятель усилился в завалах между передними башнями; пешие партии горцев обошли садами западную часть цитадели, заняли башни на продолжении городской стены к юго-западу и отсюда стали наносить сильный вред гарнизону. Чтобы оттеснить неприятеля из занятых им пунктов, назначена была из города колонна охотников на вылазку.

С восходом солнца, смельчаки-дербентцы, предводимые милиции поручиком Ибрагимъ-Бекомъ Карчахскимъ, перескочили за стену города около водяных ворот и, под покровительством картечных выстрелов из цитадели, быстро стали подниматься из оврага на горы к завалам между оборонительными башнями. Несколько минут продолжалась усиленная пушечная пальба; вслед за нею колонна скрытно пробиравшихся охотников с дружным «ура!» вскочила на завалы и овладела ими. Испуганный неожиданностью, неприятель разбежался. Несколько значков и несколько голов горцев были трофеями этой смелой вылазки.

Кази-Мулла, узнав от разбежавшейся из завалов толпы, что дербентцы заняли передовые башни и, оттеснив горцев, сами хотят укрепиться на их позиции, немедленно двинул из резерва своего сильную колонну, приказав ей сбить дербентцев и снова занять передовые башни. С приближением этой колонны, завязалась жаркая перестрелка, и дербентцы, уступая превосходству сил, принуждены были отступить к городу, потеряв ранеными трех человек.

В вылазке и в сопровождавших ее перестрелках принимали деятельное участие служивший тогда рядовым в дербентском гарнизонном батальоне Александр Бестужев и Куринского пехотного полка штабс-капитаны Жуков и Корсаков. Бестужев своей храбростью обращал на себя особенное внимание не только начальства, но и жителей Дербента.

По возвращении охотников наших, перестрелка горцев с горожанами продолжалась почти целый день, то, умолкая, то, усиливаясь на каком-либо пункте северной стены. По временам конные партии появлялись между садов на северной стороне, удачно преследуемые ядрами из крепостных орудий. Засевшие в садах и в башне на западной стороне горцы ружейным огнем наносили чувствительный вред гарнизону цитадели: из рядов его, в течение дня, выбыло раненым один унтер-офицер и убитыми двое рядовых. Чтобы вытеснить горцев из садов и из занятой ими юго-западной башни, наскоро была возведена батарея, которая весьма удачным действием картечью по завалам к вечеру достигла своей цели.

На этой батарее отличился батальонный кузнец Гусев, который так метко наводил орудие, что каждый выстрел выносил из завалов двух-трех горцев. В ночь с 13-го на 14-e августа, в цитадели были кончены укрепления грудной обороны, траверсы и новая батарея на западной стене. В городе по-прежнему, всю ночь продолжался огонь по северной стене. Около полуночи загорелась сильная перестрелка у главных или средних городских ворот (Кырхляр Капы). Частые залпы и вспыхнувшее зарево обнаружили, что неприятель, пользуясь темнотой ночи, подвез фашинник, с намерением, поджечь ворота и потом овладеть городом. По счастью, бдительность и отвага, ночного, прикрытия на стене уничтожили этот замысел: горцы, потеряв двух человек убитыми и много раненых, принуждены были удалиться на Кифары.

14-го августа, утром, замечено было, что неприятель усилился на кладбище Кырхляр, занял там две часовни и мечеть, поставил на их крышах несколько значков и, рассыпав застрельщиков между могильными памятниками, стал наносить урон занимавшим северную стену дербентцам. В то же время значительная часть горцев рассыпалась с той же стороны по садам, до самого берега Каспийского моря. Чтобы вытеснить их из занятых ими позиций, предназначена была вылазка из дербентских охотников, для подкрепления которых наряжены две роты Куринского полка и одно легкое орудие.

В десять часов утра, горожане-охотники, предводимые почетнейшими беками, вышли из города через средние или главные северные, а роты куринцев в нижние или дубарские ворота. Неприятель, заметив движение наших войск, направил партии свои с Кифаровъ в помощь горцам, расположенным на кладбище. С обеих сторон завязалась жаркая перестрелка. Колонны наши, прикрываемые выстрелами из крепостных орудий, действовавшими картечью, мужественно подошли к кладбищу и дружным натиском принудили неприятеля отступить. В то самое время, как подоспевший с Кифаров резерв, заняв часовни на кладбище, старался удержать за собою эту выгодную позицию, роты куринцев, увлекаемые примером своих командиров Жукова и Корсакова, после жаркого часового боя, бросились к часовням и овладели кладбищем, предоставив дербентцамъ преследование бежавшего на Кифары неприятеля, поражаемого картечью и метким ружейным огнем куринцев.

Трофеями этого памятного для Дербента дня был один значок, отбитый на кладбище. Он стоял на крыше крайней часовни. Когда колонна наша повела атаку на кладбище, рядовой Куринского полка Удалов, прокравшись между памятниками к часовне, взобрался по лестнице па крышу и уже протянул руку, чтобы завладеть значком, как увидел на противоположной стороне крыши сторожевого горца, все внимание, которого было обращено на происходившую впереди перестрелку. Услышав за собою шум, горец одно мгновение обнажил шашку. Между Удаловым и мюридом завязалась борьба на смерть. Значок, переходя из рук в руки, наконец, остался добычею храброго рядового, а горец, проколотый штыком, свалился с часовни. Отступление или, правильнее сказать, бегство неприятеля было так поспешно, что он не успел подобрать тела своих убитых. С нашей стороны на этой вылазке раненых было трое рядовых куринцев и пять человек горожан; в числе последних почетный хаджи Мамед-Усейн-Бек, шедший во главе дербент-ских охотников.

Оттеснив неприятеля к Кифарам, колонны наши с радостными криками возвратились в город, и затем до вечера того же дня артиллерийские выстрелы из цитадели преимущественно направлены были на Кифары. Удачное действие нашей артиллерии побудило Кази-Муллу, в ночь с 14-го на 15-е число, оставив кифарскую позицию, перейти со значительной партией горцев на южную сторону Дербента и расположиться в саду, принадлежавшем поручику милиции Гусейн-Беку, в четырех верстах от города. В ту же ночь, по распоряжению коменданта крепости, были спущены из цитадели два чугунных крепостных орудия и поставлены на предварительно устроенной, около третьих ворот южной го¬родской стены, батарея, для обстреливания, как самой стены, так и впереди лежащих садов и кладбища.

Так как неприятель обошел город с трех сторон, прервал сообщение его с окрестностями и, по полученным сведениям от захваченных им в плен двух дербентцев, успевших бежать, заготовлял лестницы и фашинник, намереваясь повести атаку с южной стороны, где городская стена была гораздо слабее северной, то немедленно сделано было распоряжение: те из жителей города, которые не имели ружей, но могли владеть ими, получили их из артиллерийского склада, откуда каждодневно все горожане принимали также и боевые патроны. К батарее южной стены подвезены были снаряды и, для прикрытия ее, назначена часть пехоты из гарнизона. Кроме того, приказано было городским жителям занять южную стену, подобно северной, и, сторожить за действиями и движениями неприятеля.

Перестрелка с северной стороны хотя не умолкала, однако горцы, потеряв энергию от предшествующих неудач, не решались приближаться к городу. В тот же день, к вечеру, замечено было, что из садов южной стороны толпа пеших горцев провожает к городу конного человека. Всадник этот держал прикрепленный к палке белый платок – признак парламентера. Навстречу ему выслано было нисколько комендантских есаулов и горожан. Толпа конвойных горцев остановилась, а парламентер смело подъехал к встречающим. Оказалось, что этот всадник (табасаранец) был подослан от Кази-Муллы не для переговоров о сдаче города, но с возмутительными воззваниями к жителям. При обыске найдено было у него более двадцати экземпляров прокламаций, писанных на арабском языке. Часть их он успел бросить в окружавшую его толпу любопытных. Из показаний мнимого парламентера обнаружилось, что Кази-Мулла, действительно, оставил кифарскую позицию, потому что направляемые из цитадели гранаты, удачно падая в его стан, наносили ощутительный вред его скопищам; притом, переход главных сил на южную сторону давал ему следующие выгоды:

а) он присоединял к своим партиям многих жителей
Куринского ханства.
б) находясь на кубинской дороги, лишал дербентцев сообщения с городом Кубою.
в) в садах южной стороны горцы находили обильный источник продовольствия, собирая поспевший виноград и другие плоды. И, наконец, г) из садовых деревьев легко было изготовить необходимые для предположенного штурма лестницы и фашинник. Табасаранец-парламентер заключил свое показание положительным уверением, что Кази-Мулла намерен штурмовать город с южной, т.е. слабейшей стороны.

С раннего утра 15-го августа, толпы горожан теснились у ворот цитадели за получением из артиллерийского склада оружия и патронов, а к вечеру вся южная сторона, подобно северной, была занята городскими жителями. С этой стороны неприятель показывался только издали; конные всадники появлялись иногда около форштата, но, встречаемые ружейным огнем с городской стены и выстрелами из орудий цитадели, поспешно, удалялись и скрывались в волнистой местности.

Новые воззвания Кази-Муллы проникли в город неизвестно каким путем. Между жителями секты Шаи (шииты. – Ред.) распространилась молва, будто бы сунниты ведут с неприятелем тайные переговоры и, из сочувствия к своим односектантам, намерены указать им ночью путь в город. Почетнейшие из шиитов, явившись к коменданту, просили его принять меры к ограждению города от неминуемой опасности. Не имея ни времени, ни возможности поверить в какой степени было справедливо возводимое шиитами на суннитов подозрение, комендант в тот же день, приказал однако семействам почетных жителей секты Сунни перебраться в цитадель, где они и служили как бы аманатами за верность остальных своих одноверцев.

Неприятель, как выше сказано, обойдя город с трех сторон, отвел в тот же день, т. е. 15-го числа, воду, про¬веденную в город посредством труб из родников западной цитадели. Недостаток воды был для осажденных тем чувствительнее, что, кроме фонтанов город не имел других источников, вода же, направленная в город из реки Рубаса по канаве, была горцами также отведена. Наконец и цитадель была лишена воды, потому что фонтан вне крепости, откуда получалась вода, равным образом была во власти неприятеля. Оставался один колодезь, давно заброшенный, с весьма недостаточным количеством ключевой воды. На очистку его комендант тот же час обратил внимание, и, против всех ожиданий, колодезь дал такое количество чистой воды, что жители могли наполнять ею свои кувшины. Как бы в оправдание аксиомы, что одно счастье приносит за собою другое, в стане императора Петра Великого, где были расположены роты Куринского полка, открыт был другой обильный колодезь.

«В этот самый день – рассказывает подполковник Васильев, – мы сидели за обедом в залe комендантского дома, забыв закрыть северное окно, то историческое, окно, в которое, по преданию, Петр Великий, во время пребывания своего в Дербенте, наблюдал за флотилией, шедшею из Астрахани. Обед был вначале. Веселый разговор о происшествиях утра и бывших пред тем вылазках был прерван залпом выстрелов из передовых башен, и в то же мгновение три ружейные пули, разбив стоявшие на столе три бутылки с красным вином, ударились в противоположную стену залы. Предоставляю судить, какое впечатление произвело это неожиданное происшествие на все наше общество, в особенности на дам, которые, видя красное вино, текущее по белым скатертям и чистому полу приняли его за потоки крови убитых собеседников. С криком отчаяния бросились наши дамы бежать в смежные комнаты; одна из них упала в обморок, и для всех потребовалось медицинское пособие. После подобной катастрофы, никто уже не решался обедать в комендантской зале.

Того же 15-го числа, комендант крепости, по причине занятия неприятелем всех сухопутных сообщений, не имея воз¬можности известить начальствующего в Прикаспийском крае войсками, генерал-майора Коханова, о блокаде Кази-Муллою Дербента и о намерении его штурмовать город, убедил проживавшего в Дербенте рыбопромышленника Дроздова доставить морем донесение в крепость Бурную (впоследствии упраздненную), где в то время генерал Коханов находился с отрядом для удержания в спокойствии владений шамхала тарковского.

Гражданин Дроздов охотно взялся за это поручение и в тот же день предпринял опасное, по времени года, морское путешествие на своей ненадежной рыболовной лодке. Другое донесение, с журналом военных действий, было отправлено, также морем, в город Баку, а оттуда в город Тифлис, к командиру отдельного кавказского корпуса. Неизвестно, был ли награжден Дроздов по заслугам, за свое самопожертвование и отважный подвиг.
Весь день 15-го и в ночь на 16-е число, горожане и войска перестреливались с горцами, налегавшими на северную городскую стену, ниже дубарских ворот.

16-го числа, утром, с целью открыть, как далеко расположился неприятельский стан от города по южную сторону, предназначена была рекогносцировка из двух рот Куринского пехотного полка, одного легкого орудия и охотников из жителей. Колонна эта, под начальством майора Черникова-Опучина, выйдя в кубинские ворота, прошла за форштатомъ на кладбище и, после незначительной перестрелки с горцами, высыпавшими на встречу ей из садов, возвратилась без всякой потери в город. Результатом рекогносцировки было полное убеждение, что сады сильно заняты неприятелем, и что выбить его оттуда, при незначительности войск гарнизона, не представлялось решительно никакой возможности.

17-е и утро 18-го числа употреблены были на усиление слабых стен города и на более прочное устройство батареи под третьими воротами, где, из брусьев, положенных над ними в параллель крепостной стены, образовалась достаточно просторная платформа. 18-го числа, после полудня, от выбежавшего из садов южной стороны дербентца, захваченного в плен горцами в виноградниках, получено было сведение, что 20-го августа Кази-Мулла намерен штурмовать город. Вследствие этого в ночь на 19-е число, были приняты усиленный меры военной осторожности на стенах, и город с трепетом ожидал решительной минуты нападения.

Как для ободрения жителей, так и для наблюдения за подозрительными людьми, из религиозного фанатизма сочувствовавшими успеху Кази-Муллы, расположена была между ними по стенам часть нижних чинов гарнизона. Горожане, видя среди себя русских солдат, с большим усердием работали по вооружению стен и готовились отстаивать родной город.

Ночь на 19-е число гарнизон и все вооруженные жители провели на стенах Дербента. Около десяти часов ночи небо покрылось тучами, и вскоре полил проливной дождь. Перестрелка на стенах постепенно становилась реже и реже и, наконец, прекратилась. Темные тучи, охватившие весь горизонт, предвещали сильную грозу, которая действительно и разразилась. Ночь для осажденных показалась бесконечной, мучительной. С рассветом 19-го числа, небо прояснилось; но, к общему удивленно, из неприятельских завалов не раздавался ни один выстрел; окрестные сады как будто опустели. Смельчаки-дербентцы один за другим начали влезать на возвышенные места городских стенъ, как бы вызывая горцев на бой; но в неприятельском стане царствовало прежнее безмолвие.
Посланные в разные стороны охотники нашли передовые башни и все позиции, занятые накануне огромными скопи¬щами, опустевшими. Кази-Мулла, пользуясь темнотой ночи и ненастьем, отступил так поспешно, что оставил даже порядочный запас провианта.

Радостная весть об отступлении неприятеля разнеслась по городу, и дербентцы, предводимые своими беками, бросились в сады на южную сторону; но и сады уже были очищены. Захваченные три аварца, оставшиеся поднять вьюки с награбленным виноградом, на допросе показали, что Кази-Мулла, получив сведения из Кара-Кайтага о движении на помощь Дербенту генерала Коханова, с двумя батальонами пехоты, сотнею казаков и взводом артиллерии, поспешил снять блокаду и потянулся со своими скопищами во внутрь Табасарани. Почти вслед затем прибыл нарочный от генерала Коханова с известием, что отряд ночевал в 30 верстах и к вечеру прибудет в город.

Дербентские жители, ободренные спешившею к ним помощью, просили коменданта дозволить им преследовать скопища Кази-Муллы; но подполковник Васильев не решился дать им просимого дозволения, потому что, для поддержания кавалерии из дербентцев, нельзя было отделить из гарнизона никакой части войск, крайне изнуренных предшествовавшими делами.

Пополудни того же дня прибыль генерал-майор Коханов. Расспросив подробно обо всех обстоятельствах блокады, он поблагодарил коменданта за благоразумные распоряжения, а войска и жителей за стойкость и усердие при защите города. Дербентцы опять просили дозволения идти по следам Кази-Муллы: но генерал Коханов, зная хорошо табасаранскую местность, отказал им, как по причине утомления войск гарнизона и его собственного отряда, так и потому, что в лесистой Табасарани нанести поражение Кази-Мулле с малым отрядом какой мог быть отделен из Дербента, было невозможно.

Из рассказов генерал-майора Коханова оказалось, что хотя он имел достоверные сведения о движении неприятельских скопищ, в Кара-Кайтаг, но, будучи задерживаем беспорядками в шамхальстве Тарковском, не мог выступить для преследования Кази-Муллы. Когда же рыбопромышленник Дроздов доставил ему донесение коменданта о тесной блокаде Дербента и угрожающей опасности, он в тот же день, с частью отряда, форсированно двинулся на помощь городу, куда, как показали последствия, и подоспел вовремя.
По осмотре дербентских садов с южной стороны, найдено было в саду поручика милиции Гусейнъ-Бека, где помещался сам Кази-Мулла, более 200 туров и 50 лестниц, приготовленных для штурма.
Город, избавившись от опасности, повеселел, но грозно-воинственный вид его, оставался еще долго…
Павел Пржецлавский.
г. Калуга
Военный сборник, том XXXV,
Санкт-Петербург, 1864.


ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ ИМАМА ГАЗИ-МУХАММАДА

1794 (1795) – родился Гази-Мухаммад бен Мухаммад бен Исмаил ал-Гену ал-Авари ад-Дагистани
1826 – рождение дочери Салихат
1827– приглашение шамхала Тарковского в аул Тарки
1828 – шейх Мухаммад Ярагский в ауле Яраг объявляет Гази-Мухаммада имамом.
1829 – повторное приглашение в Тарки
1830 – создание вооруженного отряда
1830, 13 января – вторжение с отрядом в аул Аракани
1830, 24 февраля – начало поход на Хунзах
1830, май ¬ – поход отряда Г.Розена на аул Гимры
1831, январь – подготовка к новым выступлениям
1831, 5 апреля – прибытие в урочище Чумкескент
1831,19 апреля – неудача русского отряда под Чумкескентом
1831, 27 мая – занятие аула Тарки и штурм крепости «Бурная»
1831, июнь – осада крепости «Внезапная»
1831, нач. августа – прибытие в аул Эрпели
1831, 12 августа – вступление в аул Башлы.
1831, 20-27 августа – осада Дербента
1831, 1 ноября – вступление в Кизляр
1831, 1 декабря – взятие русскими войсками Чумкескента
1832, 11 марта – вступление в Чечню
1832, конец марта – осада Владикавказа и Назрани
1832, 8 апреля – вступление в окрестности крепости «Грозная»
1832, 10 октября – вступление отряда Г.Розена в Гимринское ущелье
1832, 18 октября – смерть имама и вступление русских в Гимры

ПРИМЕЧАНИЕ

Абу Султан Нуцал Хан (1813-1834) – старший сын Султан Ахмед Хана и Баху Бике. Был женат на сестре Абу Муслима шамхала Тарковского Айбат Бике. Наследник хунзахских ханов. По мнению современника русского офицера: «при молодых летах, неопытности и весьма ограниченном уме, не имеет и тени власти отца своего… Природа отказала ему в умственных способностях, дав ему приличную физиономию». Принял присягу на верноподданство России (1828). Высочайше пожалованы: знамя с императорским гербом и золотая сабля. Полковник (1830). Во время осады Хунзаха имамом Гамзат-Беком (1834), выехал в лагерь мюридов для переговоров, и в результате непредвиденных обстоятельствах был убит в схватке.
Аслан Хан Гази-Кумухский (?-1836) – сын Ших-Мардан-Бека, хана Кюринского. Полковник (1820). Царским правительством с ним был заключен «особый трактат», в котором он был утвержден не только как хан Кюринский, но и хан Гази-Кумухский. Генерал-майор (1821). В следующем году Высочайше пожалованы инвеститурная грамота, знамя с российским гербом и драгоценная сабля. Получив приказ от Ермолова арестовать Мухаммада Ярагского (1824), дал возможность последнему бежать в горы. Ходатайствовал об освобождении арестованного Гамзат-Бека (будущего имама). Ненавидевший семейство аварских ханов, вследствие обиды, нанесенной ему отказом в выдаче замуж дочери ханши Баху-Бике Султанаты за своего сына Мухаммада-Мирзу, и рассчитывая получить в управление Аварией, после истребления аварских ханов, воспользовался пребыванием Гамзат-Бека в Гази-Кумухе, чтобы возбудить в нем желание исполнить это намерение. Назначенный управлять Аварией, после убийства ханов, послал в Хунзах своего племянника Хаджи-Яхью. Умер после непродолжительной болезни.

Баху Бике (?-1834) – хунзахская ханша, дочь Уммахана Великого, жена Султан Ахмед Хана. Властная женщина, после смерти мужа, правившая Аварским ханством до совершеннолетия своего старшего сына. Принимала деятельное участие в защите Хунзаха от нападения отряда имама Гази-Мухаммада (1830). Напряженные отношения между вторым имамом Гамзат-беком и Баху-Бике зашли так далеко, что русские власти прилагали силы, вплоть до прекращения материальной помощи, чтобы ханша выступила против имама. После осады Хунзаха Гамзат-Беком (1834) выдала в аманаты двух своих сыновей. После выезда к имаму третьего сына в лагере имама произошла перестрелка, в результате которой два сына ханши были убиты, а третий был казнен позже. Убита в Хунзахе людьми имама Гамзат-Бека.

Бестужев (Марлинский) Александр Александрович (1797-1837) – штабс-капитан, писатель, создатель альманаха «Полярная звезда». Примкнул к движению декабристов, за что был осужден. Приговорен к 20 годам каторги. Отбывал наказание сначала в Финляндии, в Якутии, затем рядовой в армии на Кавказе (1829). Участвовал во многих боевых действиях против горцев, за храбрость награжден георгиевским крестом. Переведен в Тифлис (1830), затем в линейный батальон гарнизона Дербента. Рядовой 2-го гренадерского линейного батальона в Ахалцыхе (1834). Переведен в черноморскую крепость в Зеленжик, унтер-офицер (1835). Представлен к ордену св. Анны на шпагу «за храбрость», командирован к грузинскому гренадерскому полку, участник экспедиции к мысу Адлер. Убит в бою с черкесами 7 июня, по другим данным пропал без вести. Автор произведений «Фрегат Надежда», «Амалат-Бек», «Мулла Нур» и др.

Булач Хан (?-1834) – третий сын Султан Ахмед Хана и Баху Бике. Вследствие принятии присяги старшего брата на верноподданство Российской империи, получил подарок от царского правительства: «часы золотые с турецким циферблатом с золотой цепочкой, печатью и ключиком с аметистами и пару пистолетов с прибором» (1829). Во время овладения Хунзахом имамом Гамзат-Беком, был взят аманатом. После убийства Гамзат-Бека вследствие заговора, был казнен – сброшен в реку в местности Рорхатал хаяби.

Вельяминов Алексей Александрович (1785-1838) – генерал-лейтенант российской армии (1829). Начал службу офицером в лейб-гвардии 1-й артбригаде (1804), участвовал в кампании против Франции (1805) и в русско-турецкой войне, в Отечественной войне (1812) и заграничных походах (1813-1814). Начальник штаба Отдельного Грузинского (с 1820 Кавказского) корпуса (1816-1823); командующий войсками Кавказской линии (1823-1825); командующий 22-й пехотной дивизией и одновременно и.д. начальника Кавказской области (1825-1829); начальник 16-й пехотной дивизии (1829-1830); участник войн с Ираном (1826-1828) и Турцией (1828-1829). Начальник 14-й пехотной дивизии на Кавказе (1830-1831); командующий войсками Кавказской линии и начальник Кавказской области (1831-1838).

Гамзат Бек (1789-1834) – второй имам Дагестана и Чечни. Получил хорошее образование. Примкнул к имаму Гази-Мухаммаду, вместе с которым и Шамилем принимал участие в штурме Хунзаха (1830). Предпринял поход в Джаро-Белоканскую область (1830). Попавший в западню, вместе со своим братом был арестован и отправлен в Тифлис. Вызволенный из плена долго не предпринимал никаких действий. После смерти Гази-Мухаммада был избран имамом (1832). Представительный, почти с обаятельной внешностью, молчаливый обыкновенно, всегда решительный и смелый до безрассудной отваги, он, как фаталист высшей пробы, обладал почти невероятным, удивлявших всех горцев спокойствием в минуты опасности. Захватил Хунзах, в результате чего почти вся ханская семья была истреблена, после чего сам обосновался в Хунзахе. Погиб в пятницу в хунзахской мечети от рук заговорщиков. Похоронен в Хунзахе.

Джамалуддин Гази-Кумухский (?-1866) – шейх накшбандийского тариката, духовный наставник имамов. Служил письмоводителем у Аслан Хана Гази-Кумухского, затем посетил шейха Мухаммада Ярагского и получил от него наставление для вступления в тарикат, с разрешением, направлять желающих по этому пути. Не был сторонником вооруженной борьбы против русских, являлся авторитетным религиозным деятелем в имамате. Породнился с имамом Шамилем, выдав за него свою дочь и женив двух своих сыновей на дочерях Шамиля. После окончания Кавказской войны некоторое время жил в Дагестане, Грузии, затем переехал в Турцию, где и умер. Автор книги о сущности суфизма, морально-этических нормах суфия, взаимоотношениях шейха (муршида) и мюрида под названием «Ал-Адаб ал-мардийа фи т-тарикат ан-накшбандийа», которая неоднократно переиздавалась. Похоронен Стамбуле на кладбище «Караджа Ахмад»

Ермолов Алексей Петрович (1772-1861) – генерал от инфантерии (1818), генерал от артиллерии (1833). Начал военную службу с 1791. Участник подавления Польского восстания (1794), Персидского похода (1796-1797) и войн с наполеоновской Францией (1805, 1806-1807 и 1812-1815). Командир Грузинского (впоследствии Отдельного Кавказского) корпуса, главноуправляющий гражданской частью в Грузии, Кавказском крае и Астраханской губернии и чрезвычайный посол в Иране (1816). Разработал систему постепенного продвижения вглубь горных районов и освоения кавказских земель, основой успеха считал перенесение существовавшей укрепленной линии к подножию Кавказских гор. Основал крепость Грозную (1818), затем ликвидировал независимость Мехтулинского ханства, основал в Дагестане крепость Внезапную (1819), занял Табасаран и Кара-Кайтаг, ликвидировал Гази-кумухское ханство (1820), основал крепость Бурную (1821). Подавил восстание в Имеретии, Мингрелии, Абхазии (1823-1824), в Чечне и Кабарде (1825-1826). В начале русско-иранской войны (1826-1828) принял меры к отражению вторжения персидских войск, но из-за трений с генералом И.Паскевичем, присланным на Кавказ из С.-Петербурга, был уволен от должности командира Отдельного Кавказского корпуса (1827) и оставлен от службы «по домашним обстоятельствам». Начальник ополчения в семи губерниях (1855).
Махмуд II (1784–1839) – турецкий султан (1808-1839). Провёл ряд реформ, направленных на преодоление феодальной раздробленности, создание централизованного государственного и административного аппарата и некоторую, главным образом внешнюю, «европеизацию» страны. Важнейшие реформы (проведены в 20-х – начале 30-х гг.): уничтожение янычарского корпуса, ликвидация военно-ленной системы, учреждение министерств европейского типа, лишение генерал-губернаторов права иметь своё войско, создание нескольких светских школ и военных училищ и другие. Однако реформы не устранили коренных причин распада Османской империи и постепенной утраты ею экономической и политической самостоятельности. Подъём антитурецкого национально-освободительного движения на Балканах и русско-турецкая война 1828-1829 привели к независимости Греции, к автономии Сербии, Молдовы и Валахии. Потерпел тяжёлые поражения в вооруженных конфликтах с египетским пашой Мухаммедом Али (1831-1833 и 1839).

Миклашевский Александр Михайлович (1796-1831) – полковник, воспитывался в пажеском корпусе, камер-паж (1813), прапорщик лейб-гвардии Измайловского полка (1816), капитан (1823), подполковник 22 егерского полка (1824), «за прикосновенность к делу о злоумышленных сообществ» переведен на Кавказ в 42-й егерский полк, состоял под секретным надзором. Участник штурмов Карса, Ахалкалака, Ахалцых в Турецкой кампании (1828). Командир 42-го егерского полка (1829), командовал отрядом в Дагестане по усмирению Табасарани (1831), при штурме укрепления Чумкескент (1831) смертельно ранен. У горцев был известен как «кара-пулковник» («черный полковник»).

Мухаммад Ярагский (1772-1838) – шейх накшбандийского тариката. Получил наставление для вступления в тарикат от Хас-Мухаммада Ширванского. В мечети Вини-Ярага объявил газават и провозгласил имамом Гази-Мухаммада (1828). Гонимый царскими властями жил в разных регионах Дагестана. Породнился с Гази-Мухаммадом, выдав за него свою дочь (1830). После смерти Гази-Мухаммада благословил его преемником Гамзат-Бека. В обращении к мусульманам Дагестана (1838) говорил о том, что война против царизма, которую ведет мюридизм, есть «война за Аллаха и веру» и «война во имя Аллаха», поэтому все население Дагестана обязано принять в ней участие. Уверенный, что никакое преобразование в регионе невозможно без освобождения от власти царского колониализма, до последнего часа отстаивал высшую ценность – духовную свободу своего народа. Его духовную деятельность продолжили шейхи Джамалуддин Гази-Кумухский и Абдурахман Хаджи Согратлинский. Переселился в Согратль, где умер и был похоронен (1835)

Паскевич Иван Федорович (1782-1856) – граф Эриванский (1828) и светлейший князь Варшавский (1831), генерал-фельдмаршал российской армии (1829), генерал-адъютант (1824). Служил камер-пажом при дворе императора Павла I (1799-1800), переведен поручиком в лейб-гвардии Преображенский полк с назначением флигель-адъютантом (1800). Участник русско-турецкой войны (1806-1812), Отечественной войны (1812), заграничных походов (1813-1815). Командующий 26-й пехотной дивизией (1812), начальник 2-й гренадерской дивизии (1814), начальник 2-й гвардейской пехотной дивизии (1817-1821), начальник 1-й гвардейской пехотной дивизии (1821-1824), командир 1-го пехотного корпуса (1825-1826). Послан на Кавказ (1826) для командования войсками в войне с Ираном и разбил персидскую армию в решающем сражении под Елисаветполем (1826). Сменил Ермолова (1827) в должности командира Отдельного Кавказского корпуса и главноуправляющего гражданской частью в Грузии, Кавказском крае и Астраханской губернии. Из-за войн с внешними врагами смог заняться вопросами внутреннего управления Кавказским краем только в 1830 г., когда идеи мюридизма уже широко распространились среди горских народов. Приказал разрушить до основания сел. Старые Закаталы (1830). Отозван с Кавказа (1830) и назначен главнокомандующим Действующей армией в Польше. Подавив восстание поляков, стал наместником Царства Польского. Инспектор всей пехоты (1839), командовал русскими войсками в Венгрии (1849) и одновременно Южной и Западной армиями (1854). Контужен под турецкой крепостью Силистрия (1854), после чего уехал на лечение в Яссы, а затем в Гомель, где и умер.

Розен Григорий Владимирович (1782-1841) – барон, генерал от инфантерии российской армии (1826), генерал-адъютант (1818). Сержант в лейб-гвардии Преображенского полка (1787). Участник кампаний 1805, 1807 против Франции, русско-шведской войны (1808-1809), Отечественной войны (1812), заграничных походов (1813-1814). Шеф 1-го егерского полка (1807-1809), командир гвардейской бригады (1810), начальник 1-й гвардейской дивизии (1813). Командовал гвардейским отрядом в Москве (1818), начальник 15-й пехотной дивизии (1821-1826), начальник сводной дивизии 5-го пехотного корпуса (1826), командир 1-го пехотного корпуса (1826), командир Отдельного Литовского корпуса (1827-1829), затем командовал 6-м пехотным корпусом, с которым участвовал в Польской кампании (1831). Командир Отдельного Кавказского корпуса, главноуправляющий гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области (1831). Предпринял поход в Чечню (1832), взял штурмом аул Гимры, при обороне которого погиб имам Гази-Мухаммад (1832), ввел войска в Аварское ханство (1834). Руководил экспедицией от Сухум-Кале к Цебельде (1837), произвел высадку десанта на мысе Адлер и основал укрепление «Святого Духа». Принимал в Тифлисе Николая I (1837), оставшегося недовольным положением дел на Кавказе, и 30 ноября 1837 был уволен с должности командира корпуса.

Саид Араканский (1764-1834) – знаменитый ученый и педагог из аула Аракани. Начав обучение в медресе у Абубакара (грамматика, фикх, хадисы), завершил свое образование у Хасана-старшего из аула Кудали (риторика). Затем работал кадием в Могохе, Кудутле, Аракани, Зирихгеране. Ученый большой эрудиции, знал арабский, турецкий и персидский языки. Среди его учеников были такие известные люди, как имамы Гази-Мухаммад, Гамзат-Бек и Шамиль, Мухаммад Ярагский, Саид из Игали, Мухаммад Тахир Карахский, Даидбек из Голотля, Загалав из Хварши, Ташев Хаджи из Эндирея, Нурмухаммад Кади из Хунзаха, Юсуф из Аксая, Мирза Али из Ахты, Абдурахман из Казанище. Являлся не только теологом, но и государственным деятелем, принимавшим участие в меджлисах ханов и шамхалов, был дружен с Гази-Кумухскими, Тарковскими, Дженгутаевскими ханами и шамхалами, принимал участие в их политических советах. Порицал действия имама Гази-Мухаммада и рассматривал их как «несовместимые с исламом и шариатом».

Тарковский Мехти (?-1830) – сын Баммата, шамхал (1794), получил грамоту от императора Павла I, где утверждался шамхалом с саном тайного советника и жалованьем 6 тыс. руб. в год (1797). В присутствии почетных людей в Тарки торжественно присягнул на Коране быть верным и усердным царскому престолу, обещав сохранить «верноподданническую верность» (1800). Принял повторную присягу в связи с присвоением ему чина генерал-лейтенанта (1802). Со свитой прибыл в Георгиевск, где вместе с дру¬гими дагестанскими владетелями подписал договор и поклялся в нерушимости их дружного союза (1802). Управляющий Дербентским ханством (1806), в этом же году утвержден Александром I ханом Дербентским с высочайшей грамотой. Переписывался с имамом Гази-Мухаммадом, пригласив его к себе в аул. Выехал в С.-Петербург для решения вопроса о наследстве и др. и на обратном пути умер.

Тарковский Сулейман Паша (?-1836) – сын Мехти, шамхал (1830). Отличался так же, как и его предшественники, искренней преданностью России и особенно проявил ее во время действий против имама Гази-Мухаммада. В пожалованной инвеститурной грамоте был утвержден шамхалом Тарковским, владетелем Буйнакским и вали Дагестанским (18330. В ознаменовании владетельского достоинства ему было дозволено носить бриллиантовое перо на шапке, возведен в степень тайного советника, генерал-майор. В последующие годы действовал и предлагал разумные предложения для упрочения царской власти в своих владениях.

Умма Хан (1815 -1834) – средний сын Султан Ахмед Хана и Баху Бике. Во время осады Хунзаха имамом Гамзат-Беком (1834), выехал в лагерь имама для переговоров, где вскоре при непредвиденных обстоятельствах во время перестрелки был убит.

Чернышев Александр Иванович (1786-1857) – светлейший князь, генерал, участвовал в войнах с Наполеоном. Командовал партизанским отрядом, с которым совершил рейд на территорию герцогства Варшавского (1812). Произведен в генерал-майоры и пожалован в генерал-адъютанты (1812). Орден св. Георгия 3 кл. за отличие под Мариенвердером. Успешно действовал против дивизии Литовских войск при местечке Цирк (1813), занял Берлин (орден св. Анны 1 ст. с алмазами), отличился при взятии Люнебурга (прусский орден Красного Орла 1 ст.) и Касселя (орден св. Владимира 2 ст.), был в сражении при Ганау, затем командовал кавалерийским отрядом в рейде в Вестфальское королевство. Генерал-лейтенант, за отличие при штурме Суассона (1814). Во время 2-го похода во Францию, командуя передовым отрядом, занял Шалон (1815). Граф (1826), член Государственного Совета (1828), военный министр (1832), князь (1841), председатель Государственного Совета (1848).

Эммануэль Георгий (Егор) Арсентьевич (1775-1837) – генерал от кавалерии российской армии (1828). Родом из венгерских дворян сербского происхождения, уроженец Австрии (изначально его фамилия была Мануилович). С 14 лет служил волонтером в австрийской армии, участвовал в кампаниях против турок и французов. На российскую службу принят штабс-ротмистром с зачислением в лейб-гвардии Гусарский полк (1797); переведен в Киевский драгунский полк (1802). Участвовал в войне против Франции (1806-1807), Отечественной войне (1812) и заграничных походах (1813-1814), шеф Киевского драгунского полка (1809). По возвращении из Франции назначен начальником 4-й драгунской дивизии. Командующий войсками на Кавказской линии и начальник Кавказской области (1825). Стремился обеспечить спокойствие края мирными средствами и добился того, что некоторые горцы добровольно присягнули на подданство российскому императору (1826). Силой оружия подчинил карачаевцев и был произведен в генералы от кавалерии «за усиленные труды по покорению и умиротворению Кавказа» (1828). В том же году провел экспедиции за Кубань. Предпринял экспедицию к Эльбрусу (1829), за что был избран почетным членом Академии наук. Тяжело ранен в военных действиях против имама Гази-Мухаммада (1831), получил бессрочный отпуск для лечения ран и покинув Кавказ, поселился в Елисаветграде.


БИБЛИОГРАФИЯ

Абдурахман из Газикумуха. Книга воспоминаний Саййида Абдурахмана шейха сына устада шейха тариката Джамалутдина ал-Хусайни о делах жителей Дагестана и Чечни: пер. с араб. М.-С. Саидова; ред. пер. А.Р.Шихсаидов и Х.А.Омаров. Махачкала, 1997.
АКАК (Акты Кавказской археографической комиссии). Тифлис, 1878. Т. VII, VIII.
Алиханов Максуд. В горах Дагестана. Путевые впечатления и рассказы горцев. Сост. и автор коммент. Р.Н. Иванов. Махачкала, 2005.
Алкадари Г.Э. Асари Дагестан. Махачкала, 1994.
Алферьев П. Кази-Мулла и мюридизм в истории покорения Дагестана. Казань, 1909.
Андреев В. Воспоминания из кавказской старины // Кавказский сборник. Тифлис, 1876. Вып. 1. С. 1–122.
Берже А.П. Кази-мулла // Кавказ. Тифлис, 1868. № 10, С. 40–41.
Бестужев-Марлинский А.А. Письма из Дагестана. Соч. в 2 т. М., 1958.
Бушуев С.К. Борьба горцев под руководством Шамиля. М., 1937. С. 67–78;
Волконский Н. Война На Восточном Кавказе с 1824 по 1834 гг. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. Тифлис, 1887. Т. XI. С. 1–185; 1888. Т. XII. С. 1–215; 1889. Т. XIII. С. 152–333; 1893. Т. XIV. С. 81–211; 1894. Т. XV. С. 506–576; 1895. Т. XVI. С. 405–490.
Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. Сост. и коммент. В.Г. Гаджиева. Махачкала. 1995. С. 25–26.
Гайдарбеков М. Хронология истории Дагестана // РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 1. Д. 236.
Гасанилав Гимринский. Гази-Мухаммад // Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. Материалы Международной научной конференции 13-14 октября 1993 г. Махачкала. 1997.
Голицын Н.Б. Жизнеописание ген. от кав. Емануеля [1] 195, III стр. Спб., 1851. С. 59–173. Командование Кавказской линией (с 1827 по 1831 гг.). Борьба с мюридизмом.
Движение горцев Северо-восточного Кавказа в 20–50 гг. XIX в. Сборник документов. Махачкала, 1959.
Джемаледдин Казикумухский. Ал-Адаб ул-Марзия: Накшбандийский трактат (ал-Адаб ал-мардийа фи-т-тарика ан-накшбандийа). Сокр. араб. текст и рус. пер. Оксфорд, 1986.
Доного Хаджи Мурад. Знамена Кавказской войны. Махачкала, 1997.
Доного Хаджи Мурад. Победит тот, кто владеет Кавказом. Миниатюры Кавказской войны 1817-1864 гг. М.: Яуза, Эксмо. 2005
Дубровин Н. Из истории войны и владычества русских на Кавказе (Кази-Мулла как родоначальник мюридизма и газавата) // Военный сборник. 1890. № 10; 1891. № 3,4,5,6.
Записки А.П. Ермолова 1798–1826. М., 1991.
Зиссерман А.Л. Осада Кази-Муллой Бурной и Дербента в 1831 г. // Русский вестник. Спб., 1864. № 12, декабрь. С. 698–733.
История Апшеронского полка 1700–1892. Спб., 1892. Т. 1,2.
Козубский Е.И. Вторжение Кази-Муллы в Кази-Кумух // Кавказ. 1852. № 72.
[Лачинов Е.Е.] Отрывок из «Исповеди» Лачинова. Экспедиция против кавказских горцев в 1832 г. ген.-адъют. Бар. Розена и нач. Кавказской обл. ген.-лейт. Вельяминова // Кавказский сборник. Тифлис. 1877. Т. 1. С. 123–196. Т. 2. С. 75–115.
Лобанов-Ростовский М.Б. Начало мюридизма на Кавказе // Русский архив. СПБ., 1865. С. 1153–1166.
Материалы по истории Дагестана и Чечни. Махачкала, 1940. Т. 3. Часть 1. 1801–1839.
Миклашевский М. Полковник А.М. Миклашевский. «Кавказцы». Спб., 1858. Вып. 34. С. 1–12.
Мухаммед-Тахир аль-Карахи. Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевсих битвах: пер. Т. Айтберова. Махачкала, 1990. Ч. 1.
Назир ад-Дургили. Нузхат ал-азхан фи тараджим ‘улама’ Дагистан // РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 30. Оп. 2. Д. 108.
О надгробной надписи Гази-Магомеда в Тарки см.: Эпиграфические памятники Северного Кавказа. Т. II, С. 97–98, надпись № 640.
Пашаева Ш.Ю. Мухаммад ал-Яраги и кавказский мюридизм. Махачкала, 2003.
Пржецлавский П. Воспоминания о блокаде города Дербента в 1831 году // Военный Сборник. 1864, № 2, отдел неофициальный. С. 155–178.
[Прушановский]. Кази-Мулла (Гази-Магомет). Из записок капитана Прушановского // Сборник газеты «Кавказ», Тифлис, 1847 (8?). Т. II, С. 22–39.
Руновский А. Дневник полковника Руновского, состоявшего приставом при Шамиле во время его пребывания в гор. Калуге с 1859 по 1862 годы // АКАК. 1904. XII.
Сказания народов Дагестана о Кавказской войне / Сост., автор пред. и примеч. Халидова М.Р. Махачкала, 1997. С. 28–30.
Фадеев А.В. Россия и Кавказ в первой трети XIX в. М., 1961.
Филонов С., Томкеев В. Кавказская линия под управлением генерала Эммануэля // Кавказский Сборник. 1894. Т. XV. С. 327–450. Т. XIX. С. 120–220. Т. XX. С. 142–249.
Шамиль. Иллюстрированная энциклопедия. Гл. редактор Ш.М.Казиев. М.: «Эхо Кавказа», 1997.
Шишов А.В. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич // Военный вестник. 1993. № 8.
Щербатов П.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. СПб., 1888–1904. Т. I–VII.
Хайбуллаев С.М. Поэтическая летопись Кавказской войны. Махачкала: «Эпоха», 2005.
Хайдарбек Геничутлинский. Историко-биографические и исторические очерки. Махачкала, 1992.
Gammer M. Muslim Resistance to the Tsar: Shamil and the Conquest of Chechnia and Daghestan. L., 1994. Р. 225–256. (англ.)
Eichwald E. Reise auf dem Caspichen Meere und in den Caucasus. Unternommen in den Gahren 1825–1826. Bd. I. Stuttgart-Tubingen, 1834. 472 s. (нем.)
Reboul C. La forteresse de Vnesapne. Scenes de la guerre du Caucase // «Revue des deux Monds», 1853. Т. II. Р. 334–367 (франц.)
ГъазимухIамад имам (Хваралдасан 160 сон тIубаялде). Махачкала, 1992. (авар.)