|
[опубликовано 15 Декабря 2008]
Абдурахим Гази-Кумухский
ИЗ ДАГЕСТАНСКИХ ПРЕДАНИЙ О ШАМИЛЕ И ЕГО CПОДВИЖНИКАХ
По воспоминаниям Сейида Абдурахима, сына Джемал эд-дина
записал С.Н.Шульгин
Редактор, автор вступительной статьи и примечаний: Хаджи Мурад Доного
Махачкала, 2008. 52 с.: илл.
Печатается по изданию:
Шульгин С.Н. Из дагестанских преданий о Шамиле и его сподвижниках
(По воспоминаниям Сейида Абдурахима, сына Джемал эд-дина).
Типография К.П. Козловского. Головинский проспект № 12. Тифлис, 1910 г.
Сын шейха и зять имама
 Абдурахим, средний сын шейха Джемал эд-дина Гази-Кумухского родился 26 Джумада 1257 г. (17 июля 1841 г.). Дату рождения сына отец записал на полях книги «Тафсир ал-Джалалайн» из своей личной библиотеки.
Семья шейха находилась в близких родственных отношениях с имамом Шамилем, за старшего сына Абдурахмана выдали Нафисат (дочь Шамиля), а Абдурахим сочетался браком с другой дочерью имама Патимат.
По сохранившемуся преданию Шамиль вначале обещал выдать дочерей за сыновей известного наиба Кебед-Мухаммада, затем он оставил свое слово за одной дочерью, а другую обещал сыну другого наиба Галбац-Дибира. Но вскоре имам отказал наибам и выдал дочерей за двух сыновей своего собственного тестя Джемал эд-дина: Абдурахмана и Абдурахима. При этом надо отметить, что два вышеназванных наиба впоследствии оказались в опале у имама, и отошли от борьбы.
В войне Абдурахим ничем себя особенно не проявил, т.к. был очень молод. В августе 1859 г. он находился в числе защитников Гуниба, а после взятия укрепления царскими войсками, через некоторое время вместе с остальными членами семьи Шамиля был отправлен в Калугу.
«…Смуглый, очень приятный цвет лица и черные как смоль волосы», – так описал Абдурахима в Калуге пристав А.Руновский. По мнению пристава, Абдурахим был хорошо развит, также как и его старший брат Абдурахман, «но по своей молодости, более быстр в соображении и одарен замечательной способностью к рисованию и языкознанию». За пять недель следования из Темир-Хан-Шуры в Калугу, он, не зная русского языка, выучился у сопровождавшего их офицера читать и писать по-русски, ярким свидетельством чего является письмо Абдурахима одному из своих знакомых офицеров, написанное им через несколько месяцев пребывания в Калуге:
«Милостивый Государь Василий Васильевич!
Поблагодарив Вас от всего сердца за подарок Ваш, сделанный мне в Ростове, считаю приятнейшею для себя обязанностью исполнить данное мною Вам обещание – написать к вам, как скоро выучусь писать. Теперь, слава Аллаху, я довольно порядочно объясняюсь по-русски. Без затруднения понимаю русскую речь, а как пишу, насчет этого не могу сказать Вам ни слова. Предоставляю самим Вам судить об этом, по этому письму. Все мы, слава Аллаху, здоровы, чего и Вам от всей души желаем. Засвидетельствовав Вам глубочайшее почтение, имею честь пребывать покорным Вашим слугой, искренне уважающий Вас, Абдурахим».
19 июля 1861 г. у Абдурахима и Патимат родился сын Ахмад, который вскоре умер. Затем родилась дочь, но и она долга не прожила. Об этом Абдурахим со своим братом сообщают в письме отцу – Джемал эд-дину, проживавшему в это время в Турции со своей женой Бахтумой, младшими сыновьями Ахмед Багауддином, Серажуддином и дочерью Патимат:
«…Вы, любезнейший родитель, спрашиваете о нашем положении в далекой стране Российской Империи, и упрекаете нас, что мы будто не прислали Вам ответа на Ваше письмо, но знайте, что мы послали к Вам ответ за несколько месяцев пред сим и не знаем, почему оный не дошел до Вас, может быть оный может быть затерян в дороге.
Мы, слава Аллаху, находимся в здравии, благополучии и в спокойствии от всевозможных неприятностей светской жизни, исключая только то, что сын, а потом, спустя несколько месяцев, и дочь Абдурахима умерли…». Сам шейх умер в 1866 г. и был похоронен на кладбище «Караджа Ахмед» в Стамбуле.
Некоторые подробности из калужской жизни семьи Абдурахима приведены А. Руновским в его «Записках о Шамиле»:
- Что это, брат Абдурахим с тобой: с кошками ты дрался, что ли?
- Йок, бу меным Патимат: булай-булай-булай. (Нет, это моя Патимат: вот-так, вот-так!)
И растопырив на руках пальцы, Абдурахим легонько водил ногтями по расцарапанным местам своего лица.
- Вот как! А я думал, что это с кошками… За что же она эдак отделала тебя: должно быть провинился в чем-нибудь?
- Йок: кирепка лубит мине.
- А! Вот оно что!… Ну, а ты ж ее любишь?
- Я ее лублу кирепка ужасна.
- Молодец! Как же ты ее любишь: вот эдак же, как она?
- Йок! Я ее лублу булай-булай, булай-булай…
На этот раз, в его жестах не было ничего кошачьего…»
Другой любопытный эпизод приводит уже публицист И.Захарьин (Якунин), несколько раз посещавший семейство Шамиля в Калуге. Как-то царь подарил Шамилю – пару для выезда и пару верховых.
«С этими лошадьми, – писал И.Захарьин, – вышла потом следующая интересная история: калужские конокрады едва их не увели; была уже проломана стена конюшни, выходящая в сад, и лишь простая случайность – лай маленькой собачонки, принадлежавшей истопнику – помешала этой дерзкой краже. Шамиль долго потом не мог переварить в своих понятиях этого казуса, что у него осмеливались увести лошадей, подаренных ему самим Государем, и раза два спрашивал Руновского, пойманы ли воры и повешены ли они…
А когда узнал, наконец, что воров не нашли и что их, если и найдут, то никоим образом не повесят, распорядился учредить ночной караул, и в первую ночь отправился сторожить лошадей его зять, мюрид Абдурахим с винтовкою, заряженной пулею, и с решительным намерением перестрелять конокрадов, если они появятся… Едва-едва потом убедили горцев, что у нас это «не полагается…».
Первое время жизни в Калуге было разнообразным и интересным. Абдурахим с братом и другими мужчинами обитателями «Дома Шамиля» осматривали город, знакомились с достопримечательностями, людьми. Для молодого горца многое было новым и необычным.
В памяти калужан сохранилось немало любопытных эпизодов, связанных с пребыванием кавказцев в их родном городе. Например, Абдурахман, старший брат Абдурахима был страстным любителем бильярда и частенько проводил время в бильярдной комнате гостиницы «Coulon». Однажды, Абдурахман выиграл партию у одного оптика крупную сумму денег, из которой в уплату получил от него только часть, остальную же часть оптик уплатить отказался, невнятно объяснив, что проигрыш он оплатил сполна. На самом же деле, оптик, видимо, решил, что «туземцу» и этого достаточно. Но Абдурахман, не желавший упускать своего законного выигрыша, после тщетных попыток добиться его у оптика, пожаловался властям, где ему ответили, что «игра не может пользоваться покровительством закона и заставить уплатить проигравшего по суду нельзя».
Тогда Абдурахман решил расправиться с оптиком самостоятельно, совершив «набег». Не долго думая, он вместе со своим братом Абдурахимом отправляется в магазин оптика и, под видом покупателя набрав на значительную сумму разных вещей, выходит из магазина, не расплатившись. Приказчики подняли переполох и с криками: «Шамили грабят», помчались за братьями по улице. Инцидент этот был впоследствии улажен, все вещи были возвращены в магазин, а братья получили от властей выговор с угрозой перевести их на жительство в какой нибудь другой город, если они будут себя так вести в будущем.
Молодому Абдурахиму была интересна городская жизнь своими удивительными достопримечательностями, знакомствами, прогулками, встречами. Затем наступило калужское «заточение». Хотелось перемен, молодой мужчина в расцвете сил должен был определиться в жизни. Да и было с кого брать пример: Мухаммад-Шефи (сын Шамиля) уже поступил на военную службу и был этим очень доволен. Абдурахим обращается с просьбой и приставу П.Г. Пржецлавскому о желании своем поступить на военную службу.
«Абдурахим - зять Шамиля, молодой человек…, – вспоминал П.Г. Прежцлавский, – искреннее желание его в том, чтобы, поступив на службу в русскую кавалерию, дослужиться до офицерского чина. Оба зятя Шамиля самоучкою хорошо говорят по-русски, а Абдурахим порядочно читает и пишет».
Далее пристав отмечает, что «Абдурахим неоднократно обращался ко мне с просьбами об исходатайствовании ему позволения выехать их Калуги, с предоставлением возможности поступить на действующую службу…желает удостоиться счастья служить в Собственном Е.И.В. конвое, в конвое Его Высочества Наместника Кавказского, или в конвое Его Высочества Наместника Царства Польского…».
В докладе Военному Министру через начальника управления иррегулярных войск генерал-лейтенанта Н.Карлгофа, пристав объясняет сложившуюся ситуацию:
«…Весьма много я потерял времени и слов на советы Шамилю: отпустить зятя на службу, и Абдурахиму: подчиниться воле старика. Первый, обыкновенно, отвечает уклончиво, второй – настойчиво остается при прежнем желании…Шамиль сам заводил со мною разговор об Абдурахиме, объявляя, что, в деле определения его на службу…не желает препятствовать осуществлению намерения зятя, но, и не намерен ходатайствовать об нем перед военным министром…Честь имею доложить, что Абдурахим, зная весьма порядочно читать и писать по-русски, в таком случае, если не удостоится счастья быть определенным в конвой Е.И. Величества, заявляет готовность служить в одном из кавалерийских полков, внутри империи расположенных, и носить установленную форму, а также оставить до времени свою жену при семействе Шамиля».
Ответ приставу был следующего содержания:
«По докладу Военному Министру письма вашего ко мне за
№ 50 о выраженном зятьями Шамиля желании поступить на службу, Его Превосходительство изволил мне поручить сообщить вам, что желание зятьев шамилевых не иначе могут быть исполняемы, как с согласия самого Шамиля и что за сим, Его Превосходительство не желает, чтобы вы обещали что-нибудь этим молодым людям, без ведома старика… Николай Карлгоф 12 июля 1963 г. № 2409».
Не дожидаясь ответа, Абдурахим собственноручно пишет письмо на русском языке и с этой же просьбой обращается к начальнику Калужской Губернии Э.В. Лерхе:
«Ваше Привосходителство Милостивый Государь Эдуард Васильевич!
Имея от рода 22 года и будучи совершенно здоров, имею ревносное желание поступить на службу Его Императорского Величества в Кавказский Эскадрон Конвой Его Величества, а потому имею честь, всепокорнеше прасит ходательство Ваше привосходителство у Военнаго Мнистира о принятие мня на службу Его Императорского Велечество. Прастите мня Ваше привосходителство за не соблудение формо. Сочинил и писал это письмо я своеручно. Абдурахим Джемал эд-дин оглы Хусейни 2-й. 23 июля 1863 года Калуга». (Текст приведен дословно).
Из калужской губернской канцелярии следует уведомление приставу П.Г. Пржецлавскому о том, что «Абдурахим Джемал эд-дин оглы Хусейн 2-й просит моего ходатайства об определении его в военную службу в Кавказский эскадрон Конвоя Его Императорского Величества.
До представления к г.Военному Министру сего ходатайства горца, я счел нужным иметь в виду мнение Шамиля... Посему покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие сообщить об этом Ша Шамилю и отзыв его доставить ко мне в непродолжительном времени. Гражданский Губернатор. 26 июля 1863 г. № 5241».
Дело затягивалось, Шамиль был в сомнении и не давал окончательного положительного ответа об определении Абдурахима на службу. Об этом пристав сообщает Губернатору:
«Состоящего по Кавалерии, подполковника Пржецлавского
Рапорт. Вследствие предписания Вашего от 26-го числа текущего месяца, за № 5241 представляя при сем для видимости, копию из письма ко мне генерал-лейтенанта Карлгофа, за № 2409 имею честь донести Вашему Превосходительству, что военнопленный Шамиль решительно не согласен в настоящее время, чтобы зять его Абдурахим Джемал-Эддинов, был определен на службу и, что одно доказательство этого молодого человека оставить ех. имама, бывает причиной семейных неприятностей. Подполковник Пржецлавский. № 69 28 июля 1863 г. Калуга».
Наконец, после долгих раздумий, Шамиль дал свое согласие отпустить Абдурахима на службу. Вскоре из С.-Петербурга от начальника иррегулярных войск Н.Карлгофа следует сообщение приставу:
«…Так как Абдурахим сам пожелал поступить на службу и соглашается служить в каком-либо кавалерийском полку, находящемся внутри России, то с этой стороны представляется затруднение только в желании его – взять с собой жену свою. Но я полагаю, что если ему объяснить все неудобства – этого предположения и обещать, что будут его отпускать в Калугу для свидания с женой, то он и сам отступится от своего намерения, по крайней мере, на первое время, то он не освоится с новой для него жизнью военнослужащего. Для окончательного решения этого дела, я прошу Вас сообщить мне, в какой именно из кавалерийских полков пожелал бы Абдурахим поступить на службу, нужно ли ему назначить какое либо содержание от казны, или Шамиль уделит ему часть из своего содержания, и согласен ли Абдурахим, хотя на первое время, отправиться в полк без жены? Можно объявить ему, что ему будет дозволено носить на службе азиатскую одежду и вооружение, если он сам не пожелает обмундироваться по форме полка, в который поступит…».
Разумеется, царское правительство было заинтересовано в том, чтобы сыновья и зятья такого грозного в недалеком прошлом противника каким был для Российской империи Шамиль, служили в русской армии. Влияние имама на Кавказ, да и на весь мусульманский мир, было еще очень велико, поэтому Абдурахим и другие, поступившие на царскую службу, были своего рода заложниками Империи. К тому же это был неплохой пропагандистский метод для кавказского населения, где и после окончания Кавказской войны то и дело вспыхивали мятежи, восстания против царской администрации.
Дело Абдурахима было решено на государственном уровне. 25 января 1864 г. Военный министр отправляет послание за № 155 министру финансов, в котором говорится:
«Государь Император Высочайше повелеть соизволил: зятя военнопленного Шамиля Абдурахима Джамал-Эддинова определить в одни из Гусарский полков 6-й легкой кавалерийской дивизии, с назначением ему содержания по 240 руб. сер. в год и с выдачею в единовременное пособие ста пятидесяти руб. сер. из Государственного Казначейства.
Об этом высочайшем повелении, сообщая Вашему Превосходительству, имею честь покорнейше просить приказать: пожалованные в пособие деньги, отпустить из Калужского уездного казначейства, под расписку пристава при Шамиле подполковника Пржецлавского, а причитающее ее Абдурахиму – на текущий год содержание, со дня последования о сем Высочайшего повеления, 8-го числа сего января по 1-ое января 1865 г. всего двести тридцать пять руб. тридцать три с четвертью коп. сер. Комиссариатскому Департаменту Военного Министерства, по его требованию, согласно примеч. к 194 ст. ч. IV кн. 1 Сб. Военных Пост. (изд. 1859).
С будущего 1865 г. деньги на содержание Абдурахима будут вносимы в смету Комиссариата».
Вместе с тем Военный Министр Д.А. Милютин спешит сообщить и «успокоить» Шамиля, посылая ему письмо:
«Достопочтенному и уважаемому Шамилю. Да ниспошлет вам Бог благодать и на вас и семейство Ваше! Узнал я от Калужского гражданского губернатора, что зять ваш Абдурахим Джамал-Эддинов пожелал поступить на службу Его Императорского Величества в кавалерию и что вы не противитесь его желанию. Я довел о том до Высочайшего сведения Государя Императора. Его Императорское Величество, вполне одобряя похвальное рвение молодого человека к общественной деятельности, высочайше повелеть, соизволил: определить его юнкером в один из гусарских полков 6-й легкой кавалерийской дивизии с дозволением носить ему одежду и вооружение азиатское, с назначением ему содержания от казны по 240 рублей в год и с отпуском прогонных денег до места расположения полка и на первоначальное обзаведение 150 рублей серебром. Уведомляя Вас об этой высочайшей милости, я надеюсь, что зять ваш, следуя примеру Вашего сына Магомета-Шеффи, отличною службою и доброй нравственностью будет обращать на себя благосклонное внимание Государя Императора и, как ближний Ваш родственник, напутствуемый Вашими мудрыми советами, сделает честь Вашему имени, достойному всякого уважения. Да прославится потомство Ваше государственными доблестями в России, принявшей его с любовью под сень свою. Подлинно подписал Д. Милютин. 26 января 1864 год».
Абдурахим полностью оправдал оказанное ему доверие.
В 1864 г. он зачислен юнкером в 11-й Изюмский гусарский полк, а затем переведен корнетом во 2-ой Лейб Гусарского Павлоградского Его Величества полк, откуда по ходатайству князя А.И. Барятинского был определен оруженосцем 3-го взвода Конвоя Его Величества, где прослужил около 10 лет.
В 1866 г. в Калуге скончалась дочь Шамиля Нафисат, жена Абдурахмана (брата Абдурахима). Царским правительством было разрешено мужу покойной и его брату отправить тело скончавшейся дочери Шамиля в Дагестан.
«С высочайшего же разрешения для сопровождения тела усопшей дозволено было прибыть в Дагестан другому зятю Шамиля юнкеру 3-го взвода (горцев) лейб-гвардии Кавказского эскадрона Собственного Е.И.В. Конвоя Абдурахиму Джамаль Эддинову с женою его Патимат». Таким образом, Абдурахим с супругой на некоторое время посетил Дагестан. После печальной похоронной процедуры они вернулись в Калугу, откуда Абдурахим отбыл на свою службу.
В этом же году в Калуге 26 августа в Дворянском собрании состоялось знаменательное мероприятие – присяга Шамиля царской России. Вместе с ним находился его сын Гази-Мухаммад, сюда же из С.- Петербурга прибыли другой сын Мухаммад-Шефи и Абдурахим для участия в этой торжественной церемонии.
Через два года семья Шамиля была отпущена царским правительством в Аравию на паломничество. Патимат поехала без мужа, т.к. Абдурахим находился на службе и поэтому отпущен не был. Расстались они, как станет известно позже, навсегда. Последний приют в бренной жизни Патимат нашла на аравийской земле.
После русско-турецкой войны 1877-1878 гг. в которой Абдурахим принимал участие, будучи прикомандированным к действующей на Кавказско-турецком театре военных действий армии, он заболел и, вынужден был оставить службу.
Выйдя в отставку с чином майора по кавалерии с сохранением содержания и правом носить форму и вооружение кавказские, Абдурахим поселился в своем родном Гази-Кумухе, где долгое время работал кадием. В 1889 г. он женился на местной девушке Шагун. Шагун и ее братья Микаэль и Махди-Магома были детьми Муалим Мухаммада и Муслимат. Род их происходил от эмиссара, прибывшего в Дагестан из Египта по имени Аль-Халил. Отец Шагун рано умер и опеку над сиротами взял их дядя Абдул-Гапур, золотых дел мастер. Именно благодаря ему она училась в Темир-Хан-Шуринской женской гимназии, после окончания которой вместе с братьями уехала в Париж, где была определена в женский пансион. Вернувшись в Гази-Кумух после окончания учебы, Шагун привезла с собой много диковинок из утвари, посуды, одежды. Благодаря Шагун в Гази-Кумухе впервые узнали о театре, вместе с другими молодыми девушками она осуществила несколько коротких постановок. Встреча Абдурахима со своей будущей женой произошла следующим образом. Прибыв с другими сельчанами в дом Абдул-Гапура, поздравляя его с приездом после очередной деловой поездки, Абдурахим обратил внимание на угощение, подаваемое на стол гостям. Он, проживший в России не один год, знал толк в еде. Узнав, что обед приготовила племянница Абдул-Гапура, он похвалил ее, а через несколько дней под предлогом надобности перевести письмо с французского языка сам один пришел в дом Абдул-Гапура с тем, чтобы поближе познакомиться с Шагун.
Вскоре Абдурахим посылает туда свою родственницу разузнать, свободна ли девушка, на что Шагун ответила, что она подчинится только воле дяди и братьев. Дело закончилось женитьбой.
Абдурахим сделал своей молодой жене массу подарков. Например, швейную машинку кумухцы впервые увидели в доме Шагун. А когда последняя решила обучиться ковроткачеству, Абдурахим вызвал мастера из Дербента, который привез с собой станок и обучил Шагун ремеслу.
Семейная жизнь счастливой пары длилась 15 лет, когда в 1904 г. Абдурахим скончался. Не оставив после себя потомства, участник Кавказской войны, много повидавший на своем веку, майор царской армии, бывший зять имама Шамиля, сын шейха Джемал эд-дина Гази-Кумухского покинул сей мир.
***
Воспоминания зятя Шамиля в свое время записал и дополнил некий С.Шульгин, о котором мы не имеем почти никакой дополнительной информации. Впервые воспоминания были изданы отдельной книжкой в Тифлисе в 1910 г. Надо отдать должное С.Шульгину, проделавшему интересную и непростую работу. Будучи знакомым с Абдурахимом, он не только тщательно записал его воспоминания, но и корректно дополнил их своими изысканиями, пояснениями, снабдил иллюстрациями, для сравнения некоторых фактов, излагаемых информатором, привел другие вспомогательные литературные источники. Нам представляется, что воспоминания Абдурахима являются ценным документом в деле изучения истории Кавказской войны, жизни и быта горцев, многих эпизодов военной и мирной жизни.
Взгляд бывшего мюрида имама Шамиля, познавшего впоследствии совсем другую жизнь, не похожую на прежнюю, отличается лаконичностью и в то же время не лишен мудрости. Да и было что вспомнить и рассказать непосредственному участнику Кавказской войны, много повидавшему на своем веку и рассказавшему обо всем этом современникам, а теперь и читателю XXI века!
В настоящем издании оригинал дается практически без изменения и дополнен лишь некоторыми иллюстрациями и комментариями, что по нашему мнению, необходимо вследствие некоторых не совсем точных фактов. Для полного представления об авторе воспоминаний нами был подготовлен его краткий биографический очерк, представленный выше, для чуткого восприятия читателем той эпохи, свидетелем которой был горец Абдурахим.
Хаджи Мурад Доного
Предисловие
Предлагаемые вниманию читателя очерки разновременно печатались в «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа» (Выпуски XXXII и XL), издаваемом Управлением Кавказского учебного округа. В настоящее время они печатаются отдельным изданием с дополнениями и поправками.
Материалом для этих очерков послужили данные, полученные нами от зятя Шамиля Абдурахима, с которым мы имели случай познакомиться в Тифлисе в 80-х годах прошлого века. Его полное имя Сейид Абдуррахим Джемал эд-дин Гусейн. Род. в 1841 г. После взятия в плен Шамиля и его семьи жил вместе с ним в Калуге. В 1864 г. поступил в Изюмский гусарский полк, а затем в лейб-гвардии гусарский, откуда, по ходатайству покорителя Чечни и Дагестана князя Барятинского, зачислен в Конвой Его Величества, где прослужил 10 лет. После русско-турецкой войны 1877-1878 гг., в которой принимал участие, будучи прикомандирован к действующей на Кавказско-турецком театре армии, Абдурахим сильно заболел и вынужден был оставить службу. В отставку вышел он с чином майора по кавалерии, с сохранением содержания и правом носить форму и вооружение азиатские. Умер в Гази-Кумухе, Дагестанской области в 1904 г.
Одна из жен Шамиля – сестра Абдурахима (Заидат), сам же Абдурахим был женат на дочери Шамиля Патимат, дано уже скончавшейся. Кроме этой кровной связи, была еще некоторая духовная связь у Абдурахима со знаменитым имамом мюридов: одним из главных наставников Шамиля был отец Абдурахима, очень известный в мусульманском мире Сейид Джемал эд-дин, преподававший ему откровения «тариката» . В силу этих отношений, Абдурахим близко стоял к Шамилю и вместе с ним переживал многие перипетии его трагической судьбы, хорошо знал также и его ближайших сподвижников. Рассказы Абдурахима о приключениях шамилевского наиба Хаджи-Мурата, мы дополнили сведениями, записанными нами со слов А.А. Коргановой , лично знавшей этого авантюриста.
Обрабатывая имевшийся у нас материал, мы старались по возможности, сохранить подлинные выражения повествования. Сведения, сообщаемые нашими источниками, носят характер личных воспоминаний, отзывов современников и т.п. и, конечно, нуждается в проверке. Однако, последнее обстоятельство не уменьшает их интереса: здесь живо воспроизведены лица и события из недавнего прошлого Кавказа. В частности, сведения, сообщаемые о Шамиле, дают хорошую иллюстрацию к установившемуся в науке взгляду на знаменитого имама, объединителя Чечни и Дагестана, который, при всех своих недостатках (объясняемых, отчасти, первобытными условиями полудикой среды), – все же является крупной исторической личностью.
Одаренный от природы блестящими способностями, Шамиль развил их занятиями арабской ученостью, под руководством лучших начетчиков Дагестана. Являясь третьим по счету (после Кази-Муллы и Гамзат-Бека) пророком мюридизма, он уступал своим предшественникам в созерцательной жизни и религиозном фанатизме, зато превосходил их чертами практического характера: железной волей, выдержкой, находчивостью, уменьем приспособляться к обстоятельствам и т.п.
Вне сомнения, его военный и организаторский таланты доставили ему возможность сделаться не только имамом, но и неограниченным владыкой вольных общин Чечни и Дагестана, которые он объединил на почве шариата и газавата. Всем правоверным Шамиль ставил две весьма важные, в глазах мусульманина, цели: достижение райского блаженства и сохранение национальной независимости. Согласно с этим, созданная им держава утверждалась на теократическом принципе: выборные по адату власти устранялись, и все подчинялись духовенству, как «общепризнанному авторитету в делах неба и земли».
Даже наибы, доверенные агенты самого имама, облеченные сильной военно-административной властью, лишены были в своих владениях права суда, которое всецело принадлежало духовенству, в лице муфтиев и кадиев, толкователей шариата.
По шариату же был регламентирован и особый налог с имущества «зекет», в размере 1/10 доходов с хлеба, скота и пр., от которого никто не освобождался. Столь же всеобщий характер имела и воинская повинность: ее отправляли все способные носить оружие, вследствие чего общая численность войска имама достигала в лучшую пору 50.000 чел.
Созданная Шамилем военно-теократическая община оказалась настолько сильной, что смогла в продолжение 24 лет вести упорную борьбу с культурным государством, имевшим на своей стороне численный перевес, совершенство военной техники и огромные материальные средства. Все это придает интерес, как личности самого Шамиля, так и его сотрудникам, позволяя себе думать, что в этом отношении могут оказаться не лишенными интереса и те факты, которые читатель найдет в предлагаемом нами материале.
Кое-где мы снабдили его необходимыми примечаниями и ссылками на литературные источники. Помещаемые у нас портреты Шамиля и Хаджи-Мурата заимствованы нами из альбома «Русский Художественный Листок» В.Тимма за 1858 г., № 32 и 1859 г., № 32.
Мы имели возможность воспользоваться этим редким изданием, благодаря любезности секретаря Этнографического отдела Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии В.В. Богданова и С.Эсадзе, редактора Военно-исторического отдела штаба Кавказского округа, за что приносим им нашу искреннюю благодарность. Ноябрь 1909 г. Москва.
P.S. Когда эти очерки уже печатались, мы порадованы были известием из Ясной Поляны (от Д.П. М-аго), что гр. Л.Н. Толстой, прочтя в вышеназванном «Сборнике» сообщенное нами предание о Хаджи-Мурате, «нашел его интересно рассказанным и сходным с тем, как ему о том рассказывали, и как сам Лев Николаевич в своей неизданной повести описал».
С.Н.Шульгин
СЕЙИД ДЖЕМАЛ ЭД-ДИН ГУСЕЙН
 Род наш по отцу нашему Джемал эд-дину, как гласит предание, восходит к сыну 4-го халифа (Али) – Гусейну, рожденному от любимой дочери Пророка Мухаммада (мир ему) Фатимат. Потомству Фатимат, проистекшему от двух ее сыновей (упомянутого Гусейна, предка нашего, и брата его Гасана) на вечные времена присвоен титул сейидов. Прибытие в Дагестан Гусейнова рода, с целью распространения там ислама, предание относит к VIII веку, ко временам халифа Абу-Муслима. С этих пор, и вплоть до подчинения Дагестана русскому владычеству, роду нашему всегда отчислялась 1/5 из военной добычи, при Шамиле эта доля распределялась между 72 наличными членами нашего рода.
Отец мой, вышеупомянутый Джемал эд-дин, снискал в мусульманском мире славу ученейшего человека и даже святого. В молодости он перебывал в разных местах мусульманского Кавказа, приобретая знания наук и обычаев, он хорошо знал языки: арабский, фарсидский, татарский, не говоря уже многочисленных языках Дагестана. Еще юношей он поступил на службу к хану Гази-Кумухскому и Кюринскому Аслану, в качестве его ближайшего секретаря, причем Аслан пожаловал ему из своих собственных имений три больших селения. Когда же блеск и пышность двора ханского стали ему в тягость, он задумал все бросить и ехать к шейху Ярагинскому Мухаммаду, чтобы послушать от него божественных наставлений и принять ахд. По дороге ему случилось остановиться у одного очень бедного, но добродетельного человека. При виде жалкой обстановки, в которой теперь очутился Джемал эд-дин, в его душу стало закрадываться сожаление о богатстве и роскоши, которые он оставил позади себя.
Тогда человек, приютивший его, пристально взглянул на него и сказал, улыбаясь: «О, Джемал эд-дин, обрати свой взор сюда!» И при этих словах, он положил свою руку ниже локтя на пылающий огонь. Когда же он принял ее, на ней не только не было следов ожогов, но и волос ни один не опалился. Джемал эд-дин стоял объятый ужасом и, наконец, придя в себя, воскликнул: «Что значит это чудо и откуда ты знаешь имя мое?»
«О тебе предупредил меня еще вчера Мухаммад Яраги, сказав мне: к тебе приедет Джемал эд-дин, и ты дашь ему ночлег в своем доме и приведешь его ко мне, ему надо принять от меня «ахд». Он будет нашим послушником, а впоследствии шейхом и «устазом» всему мусульманскому миру. Такова милость к нему Аллаха!»
Все так и случилось, как пророчествовал Яраги. Скоро слава о святости нового устаза достигла отдаленных пределов Аравии и Бухары. Многие приходили к нему брать священный тарикат, а кто не мог сам придти, сносился с ним письменно. Впоследствии к Джемал эд-дину явились Кази-Мулла и Шамиль, и, убедившись, что он истинный шейх, слушали от него наставления в шариате и тарикате. Сначала наставник и его знаменитые ученики жили в разных аулах, но с 50-х годов все трое жили вместе, в Дарго, Ведено и др. местах.
Популярность Джемал эд-дина увеличивалась с каждым годом, что очень не нравилось Аслан-хану. И вот однажды, когда вокруг отца собралась большая толпа народа, хан потребовал от устаза какого-нибудь чуда, в противном случае грозил его казнить, как возмутителя общественного спокойствия. Тогда Джемал эд-дин сказал окружающим: «Возьмите лопаты и идите за мной!» Когда же пришли к месту, где со всего аула сваливали нечистоты, устаз остановился и, отмерив жезлом пространство в 3 аршина длиною и 1 ½ шириною, сказал им: «Копайте здесь, и на глубине 3 аршин вы найдете труп 16-летней девушки много веков тому назад убитой за ислам язычниками… Тело и саван ее не тронуты тлением, а на груди хорошо еще видна рана от стрелы».
Стали копать и действительно нашли все так, как говорил устаз. Хан был пристыжен, этим и оставил на время в покое моего отца. А между тем слава Джемал эд-дина, после описанного случая, еще более возросла, и подозрительный хан стал видеть в нем претендента на свое ханство. Тогда он вознамерился окончательно погубить отца.
Зовет он его к себе в гости, а вооруженным кинжалами нукерам приказывает стать позади Джемал эд-дина, чтобы по данному зна ку, заколоть его. Джемал эд-дин принял приглашение, но, войдя в кунацкую вероломного хана, простер к нему руки и грозно сказал: «Что еще ты хочешь от меня? Оставишь ли ты когда-нибудь меня в покое?» Тут хан растерялся и поспешил укрыться в гарем. Ему почудилось, как признавался он впоследствии, что из всех десяти пальцев Джемал эд-дина исходил огонь, наподобие молнии, а из-за плеч показывается страшный дракон, готовый поглотить хана. Нукеры, не понимая что случилось, и не получив условного знака, не могли помешать Джемал эд-дину благополучно вернуться домой. Сюда же спешит, узнав о случившемся, любимая жена хана Умму-Гульсум и умоляет Джемал эд-дина простить хана: он де обещает навсегда прекратить свои козни, в знак чего просит принять несколько кисетов с золотом для раздачи бедным его мюридам. Джемал эд-дин принял этот дар. Однако, не доверяя хану в вероломстве которого успел теперь убедиться, переехал на житье в Цудахар. Сюда не простиралась власть Аслана, т.к. цудахарцы считались вольным народом, образуя из себя как бы род независимой республики. С прибытием Джемал эд-дина, из Цудахара и возникла та священная для мусульман война (газават), что продолжалась почти непрерывно до 25 августа 1859 г., т.е. до пленения князем Барятинским Шамиля в Гунибе.
В 1854 г., во время переговоров о выкупе семейств княгинь Чавчавадзе и Орбелиани, Джемал эд-дин сыграл очень видную роль, при чем ясно сказались его находчивость и сила убеждения. Как известно, русское правительство предлагало в обмен возвратить из русского плена сына Шамиля и кое-кого из пленных мюридов, да еще давало в придачу 40.000 руб. Участники же набега (их было 11.000 чел., цифра очевидно, преувеличенная) ставили единственным условием уплату 1 млн руб., в расчете поделить эти деньги между собой, как военную добычу. Шамиль был в большом затруднении: с одной стороны, ему хотелось выручить из плена сына, с другой – он не считал себя вправе лишать народа заслуженной добычи. Тогда Джемал эд-дин выступил в роли посредника между имамом и народом. Явившись на собрание, он обратился к горцам со следующими словами:
«Мюриды! Вы все толкуете про миллион. А умеете ли вы сосчитать такие деньги? В Дагестане никого не найдется, кто бы справился с такой задачей. Да и где же набрать такую сумму князю Чавчавадзе? Ведь вы разграбили и уничтожили все его имущество, и он теперь остался гол, как сокол, без семьи и без имущества.
Если же вам предлагают 40.000 руб. и сына нашего имама, то это потому, что царю стало жалко князя. И он от себя дает эти деньги. Вы же это предложение отклоняете! Вы не хотите утешить нашего имама, не хотите выручить от гяуров его сына, которым имам для вас же пожертвовал, оставив его аманатом в Ахульго. Стократ непростительно честному горцу оставлять мюрида гибнуть среди гяуров! И все из-за нескольких лишних монет!? Посчитайте хорошенько: много ли их достанется на брата? Ведь, пожалуй, не больше, как по 50 руб., т.к. львиная доля должна отойти Шамилю и нам, сейидам. Я хотя и не участвовал в набеге но, как сейид, получу с моим семейством не менее 50.000 руб. Однако, я ни минуты не поколеблюсь отказаться от этого дара! Вы же не хотите пожертвовать копейками ради сына вашего имама! Еще раз повторяю стыдно, мюриды!»
Эти слова взволновали горцев, и они в один голос закричали: «Нам ничего не надо! Давай только назад сына имама! Мы готовы пожертвовать и семьями нашими, чтобы вернуть сына имама от гяуров!» И, прославляя мудрость Джемал эд-дина, все с радостью разошлись по саклям.
Обмен, таким образом, состоялся на условиях, предложенных русскими. Семейства князей Чавчавадзе и Орбелиани с их прислугой, если не ошибаюсь, всего человек 30, были выпущены из плена за сына Шамиля и сотню других почетных горских пленников, с придачею 40.000 руб.
Итак, некогда Шамиль пожертвовал для народа своим сыном, теперь народ отблагодарил его тем, что вернул ему сына обратно. Да будет благословенно имя Аллаха!
В 1860 г. отец мой с разрешения русского правительства переселился в Турцию. Султан охотно принял его в свое подданство: ему назначено было пожизненное содержание в 4.000 меджидиэ и разрешено жить, где пожелает. Прожив некоторое время в Стамбуле, он здесь и умер, оставив трех сыновей на турецкой службе, три других остались в России, в рядах русской кавалерии.
Из литературных трудов Джемал эд-дина особенно замечателен трактат, излагающий сущность тарикатского учения, под названием «Адабуль-Марзият», переведенный на русский язык моим братом Абдурахманом.
ШАМИЛЬ
 «Сын аварского узденя Денгау (1797 или 1799 года рождения), Шамиль от природы был наделен железным здоровьем, что всего лучше обнаружилось под Гимрами (1832 г.): проколотый насквозь в грудь штыком, он, после трехмесячного лечения у тестя своего Абдул-Азиза, совершенно оправился. Вспоминая об этом случае, Шамиль говорил, что спасло его, вероятно, то обстоятельство, что штык не задел легкого, а только скользнул по нему.
Воспитанный в суровых правилах тариката, Шамиль всегда был строг к себе и окружающим: вина, например, никогда не пил и строго наказывал своих подданных за пьянство. Он не любил праздности и всегда был чем–нибудь занят: то делами, то молитвой, то чтением. Вставал он рано, а ложился часов в 9-10, совершив предварительно вечернюю молитву: но часа в 2 утра опять вставал и молился вплоть до утренней зари. В пище он не был прихотлив, но все же предпочитал местные блюда: хинкал, вареное мясо и рыбу. Два раза в день – в полдень и перед сном – имел обыкновение пить чай, иногда позволял себе полакомиться шербетом или гранатовым соком, в походах же ел и пил все что случится.
Обладая характером серьезным, строгим, Шамиль не был чужд и многих мягких черт. Так он был очень привязан к семье, детей своих любил до обожания, сердечно относился ко всякому доброму человеку, ненавидел ложь, обман и терпимо относился к иноверцам. Он щедро раздавал милостыню, его казначею было настрого запрещено гонять от его дверей нищих.
Шамиль редко сердился, лишь явные нарушения религии и шариата вызывали его справедливый гнев. Часто он бывал шутлив и разговорчив, при чем любил беседовать о военных делах, подвигах великих людей, о договорах и т.п. Исторические сведения Шамиль черпал, главным образом, из книги «Магази», содержащей в себе описание походов Муухаммада (мир ему) и его ближайших преемников. Иногда он собирал народ на площади и проповедовал шариат.
В мирное время два раза в неделю (понедельник, вторник) Шамиль лично принимал жалобы от тяжущихся и давал по ним удовлетворение. Однако, он не спешил с приговором. Он любил повторять, что правитель должен все знать, но был очень осторожным при определении наказаний, дабы не обидеть невиновного. Вот почему, если дело бывало сложно, он предварительно наводил через наибов необходимые справки.
В наложении взысканий Шамиль вообще следовал шариату, но как имам считал себя вправе и усиливать степень наказания. Например, вместо 40 ударов палкой по спине – наказание, назначаемое шариатом за пьянство – велит, бывало, сбросить виновного со скалы в пропасть или с моста в реку. Так держал он людей в страхе Божьем и не позволял шутить с религией. Однако, преданность исламу не мешала ему быть веротерпимым: уважая другие религии, Шамиль требовал, чтобы каждый его подданный, христианин ли, еврей ли, мусульманин ли, строго следовал предписаниям своего закона, хотя, конечно, карал за проступки против религии только своих единоверцев. За обычные же преступления наказывал без различия веры и национальности.
Задумав придать своим полудиким владениям вид государственного благоустройства, Шамиль старался отовсюду привлекать к себе людей, которые могли бы быть ему полезными на разных поприщах. Так, например, лезгин-кузнец из Унцукуля Джабраил, выучившийся литейному делу на службе у египетского хедива, лил пушки для Шамиля, при чем, за недостатком материала шла в дело медная посуда. Своего свинца не было, так мы выкапывали из земли русские пули, или же тайно провозили из-за русской границы. В последнем случае пользовались еще следующим благоприятным обстоятельством. Брату моей мачехи Измаилу и одному Гази-Кумухцу Мусе разрешено было Шамилем и русским правительством ездить в пограничные русские укрепления (Грозный, Хасав-юрт и др.), для выкупа и обмена пленных, эти-то лица и ухитрялись скупать, под рукой свинец, железо, сталь и др., а ночью на вьюках переправляли под конвоем через границу. Впрочем, предосторожности нужны были только для военных припасов, комиссариатские же предметы (каковы сахар, кофе и т.п.), а равно и красный товар, не запрещалось ввозить в каком угодно количестве.
Шамиль хорошо умел подбирать себе помощников, способных, преданных шариату, тарикату и родине. Из них особенно достойны упоминания следующие лица: Сурхай из Коло, Хаджи-Али из Харахи, Газияв из Анди, Мухаммад-Эфенди из Гуйми, Хаджи-Мурат и Ахверды-Магома из Хунзаха, Джават-Хан из Дарго, Анзоров из Кабарды, Омарил Мухаммад из Караха, Хагнар-Дибир из Гигатля, Микаил из Гаквари, Шуаиб, Сугаиб, Талхик, Хату, Эски – все пятеро из Чечни.
Эти лица были надежными советниками Шамиля, и их мнению он всегда давал веру, хотя всего больше полагался на свое собственное. Не пренебрегал он и советами простого горца, опытного в ратном деле. Он любил говорить, что человек создан из забывчивости и ошибок, а потому добро тому, кто слушается напоминающих забытое и предупреждающих ошибки.
Если совещание, вследствие трудности вопроса, не клеилось, он имел обыкновение прерывать его следующими словами: «Отложим наше решение до завтра, а сегодня и я и вы совершим истихар-намаз». И тогда все расходились, и каждый из присутствующих исполнял у себя дома, по слову имама истихар-намаз. Этот мусульманский обычай состоит в следующем. Отходя ко сну совершаются омовение и четырехкратные земные поклоны. Затем читается установленная на этот случай молитва, в ней просят Аллаха явить во сне свое знамение: «Если задуманное дело хорошо, пусть покажется какой-нибудь предмет в белом или зеленом цвете, если дурно, пусть покажется что-нибудь в черном или красном цвете». После всего этого следует молча лечь в постель, и отдаться сну, и если не в эту же ночь, то в следующую непременно увидишь знамение Аллаха.
Одно время Шамиль особенно отличал Юсуфа-Хаджи, инженера из армии египетского хедива. Он помог имаму создать регулярное войско и возвел много укреплений. Но впоследствии были обнаружены отношения Юсуфа с неприятелем и Шамиль его хотел казнить, но отец мой Джемал эд-дин своим заступничеством спас ему жизнь, и дело ограничилось лишь конфискацией имущества и ссылкой Юсуфа в сел. Акнада, откуда ему удалось бежать на русскую линию в Грозную.
Высоко ценя знания ремесел, Шамиль сам лично испытывал беглых и пленных, к чему кто способен, и потом уже определял, кого кузнецом, кого артиллеристом или механиком, более смышленым и надежным доверял даже заведование пороховыми заводами, шорнями, ремонтом конницы и пр.
Таких вольников набралось у нас достаточно, так что из них Шамиль образовал даже целое селение, рядом с Ведено. Русских крестьянок или казачек, отбившихся от своего родного гнезда, он посылал в это селение, и они вольны были выбрать там себе мужей, при чем один из поселенцев, по общему избранию, исполнял при венце обязанности священника. Если же кто из этого пришлого люда соглашался принять ислам, то такому, предоставлялось право жениться на мусульманке. Малоспособных из числа пленных Шамиль прикомандировывал к какому-нибудь бедному мюриду, в качестве работника, при чем их должны были содержать как членов семьи, т.е. кормить, одевать и пр.
На войне Шамиль обнаруживал изумительную распорядительность и находчивость, самолично входя во всякую мелочь, где нужно, понуждал, а где нужно, карал, зорко следил он за всеми действиями. Если случалось, что кто-нибудь из начальников обнаружит малодушие или трусость, таких он перед рядами своих верных мюридов лишал начальства и обращал в рядовых, и они дрались потом, как львы или умирали честной смертью впереди других, чтобы загладить свою вину перед имамом и смыть позорящее пятно.
Посылая письменные приказания подчиненным лицам и при дипломатических отношениях, Шамиль избегал подписывать свое имя, а обыкновенно заставлял кого-нибудь из близких скреплять акты своей именной печатью. На этой печати стояли имена семерых святых, о которых сказано в аль-Коране, что они бежали от преследования царя вавилонского и нашли убежище в одной пещере, им сопутствовала их верная собака Китмир. Ее имя тоже стоит на печати, а ниже – «Абдугьу Шамуиль», т.е. «слуга Аллаха Шамуиль (или Шамиль)». Имена семерых святых: Ямлиха, Максалина, Маслина, Марнуш, Добарнуш, Шазануш, Капаштатъюш.
СДАЧА ГУНИБА
 О гунибском сиденьи Абдурахим, как очевидец и участник события, передал нам следующие подробности.
«Когда, с потерей Ведено, главной резиденцией Шамиля, ему пришлось укрепиться с 4 сотнями верных мюридов на Гунибской площади, он не считал еще своего дела проигранным. 26 июля 1859 года пришли мы сюда с Шамилем (прибыла и его семья), а через неделю подошел князь Барятинский и окружил Гуниб со всех сторон. На первое предложение сдаться Шамиль велел своему зятю Абдурахману написать такой ответ: «Рука смочена, шашка вынута, а помощь только от Аллаха!»
Первый приступ русские сделали 24 августа, в час ночи. Этому нападению имам, однако, не придавал значения, он его считал фальшивым, ходил среди нас и всячески успокаивал. За тот пункт, на который теперь направились действия неприятеля, он не опасался: единственно, чего он боялся – быть обойденным с тылу, т.к. эта местность была почти не защищена и удалена от главных сил на 12 верст (говорили, что здесь находилось всего 10 мюридов). На следующий день (это было 25 августа) приступ возобновился с 8 часов утра. Событие этого рокового дня врезались в мою память.
Мы находились в местности, превосходно защищенной естественными условиями. Всеми имевшимися у нас средствами Шамиль старался сделать нашу базу еще более неприступной. Но наш противник имел громадное над нами преимущество: в его распоряжении имелась артиллерия, а у нас ее не было, если не считать четырех пушек, из которых одна только была исправленная, да и та была чугунная без колес, так что ее нельзя было направлять на неприятеля. Когда в ней миновала надобность, мы ее сбросили с кручи, и при своем падении она убила до 15 русских солдат. Пушки же Барятинского принадлежали к типу горской артиллерии и были малого калибра, они, правда, мало причиняли вреда нашим укреплениям, но зато производили сильные опустошения среди мюридов. За неимением артиллерии, мы сыпали в неприятеля градом камней, которые нам в изобилии подносили женщины и дети.
С большим одушевлением боролась горсть защитников Гуниба. Много присутствия духа обнаруживали в эти часы и наши женщины. Так одна, например, еврейка мусульманка Зейнаб (из пленниц), жена Юнуса, бывшего казначея Шамиля, надела на голову чалму и в таком виде ходила с обнаженной шашкой по улицам аула и возбуждала мужчин к бою. Раньше она прославилась тем же при Ахульго (1839).
Приходит на память и еще одна, более скромная героиня, родом из селения Чиркей. Имени ее, к сожалению, не помню. Ее муж, бецов (слепой) Исмаил, и оба сына были на завалах. Положение с минуты на минуту становилось все тревожнее, а она, как ни в чем не бывало, хлопотала возле очага и варила хинкал, чтобы воинам было чем подкрепить свои силы, когда вернутся с кровавого боя. Муж ее пал, но оба сына, действительно вернулись невредимыми, спасшись от плена почти чудесным образом: они нашли поблизости пещеру и в ней скрывались до вечера, а вечером незаметно прокрались к своим.
Трудность нашего положения увеличивалась крайним недостатком продовольствия, никаких предварительных заготовок не было сделано, т.к. никому и в голову не приходило, что придется так поспешно укрываться на Гунибе. Питались мюриды, как птицы небесные. Я, например, семь суток ел только клубнику да поджаренные колосья пшеницы. От этой пищи я заболел холериной и едва не умер. Удивляюсь, откуда только брались у нас силы для таких, например, горячих схваток, как дело на ручье, протекающем через аул Гуниб: мутные волны его побагровели от крови, а берега были устланы двумястами трупов (наших и ширванцев ). Но всему приходит конец…
К двум часам дня князь Барятинский, не желая более длить кровопролитие и щадя наших женщин и детей, прислал своих парламентеров. К этому моменту у Шамиля оставалось из 400 мюри дов не более 70 (население Гуниба еще раньше покорилось победителю).
Однако Шамиль и на этот раз заупрямился и не пожелал даже выслушать хорошенько посланного. Тогда старший сын Шамиля, Гази-Мухаммад сказал имаму: «Подожди, дослушаем, что они хотят нам предложить». Так завязались переговоры, и в 4 часа пополудни произошла сдача Шамиля. Он просил при этом не снимать с него оружие, не разлучать с семьей и отпустить на поклонение в Мекку. Первые две просьбы имама князь Барятинский охотно исполнил. А о третьей обещал ходатайствовать перед Государем, т.к. своей властью князь не в праве был дать разрешения, однако, уверял, что Государь не откажет в его просьбе.
После сдачи Шамиль тотчас же с семьей был препровожден в русский лагерь, находившийся в Кегер-даге. Здесь князь Барятинский на параде поздравил войска со знаменательным событием и роздал им те 10.000 руб., которые были обещаны за голову Шамиля. Затем пленного имама со всем его семейством и тремя нукерами препроводили в Шуру, где он проболел после испытанных потрясений 10-12 дней. Когда же оправился, его повезли вместе со старшим сыном Гази-Мухаммадом в Петербург, при чем кн. Барятинский прислал ему в дар от себя шубу черного медведя стоимостью в 3 тыс. руб. и подарки женам, дочерям и невесткам (часы, броши, кольца и др. женские украшения). Нас же, мужчин, родственников Шамиля, заново обмундировали, и тогда впервые мы могли стряхнуть с себя, вместе с боевым пылом, и ту, не поддающуюся описанию грязь, которая наслоилась на нас в течение 5-6 месяцев, протекших со времени падения Ведено. На этот раз пленного имама сопровождали, кроме двух нукеров, секретарь и полковник (в качестве переводчика). Государь в это время был на маневрах под Чугуевом и здесь впервые был представлен ему Шамиль.
По прибытии в Петербург, он был принят и обласкан Государыней Марией Александровной. Бывшему властителю полудикого Кавказа здесь были показаны сокровища европейской культуры и достопримечательности столицы, а через две недели он был водворен в Калуге, избранной местом его безвыездного пребывания. Через 2-3 месяца после того, на Кавказ был прислан фельдъегерь с сыном Шамиля с предписанием доставить туда же и всю семью имама).
Когда впоследствии (1870) Государю угодно было отпустить «на честное слово» Шамиля с семьей в Мекку, мне разрешено было сопровождать его до Стамбула, у моей же мачехи он и остановился, уклонившись от предложения занять приготовленные для него апартаменты при русском посольстве. Однако дом моей мачехи оказался тесным для многочисленной семьи Шамиля (тут были и жены, и дочери, и зятья), а потому, по распоряжению турецкого правительства, для него была снята вместительная квартира.
Предварительно наведены были точные справки, сколько расходовало на Шамиля русское правительство, в таких же размерах стали отпускать и здесь, а именно 6 тыс. руб. на наем помещения и 15 тыс. руб. на содержание.
Кроме того, к услугам Шамиля и его семьи были предоставлены две коляски, сопровождавшиеся двумя жандармскими офицерами. Несмотря на все эти знаки внимания, Шамиль, однако, не торопился с аудиенцией у падишаха. Он говорил: «Что же, если прикажет, явлюсь к султану». Наконец, торжественная аудиенция состоялась, по желанию Абдул-Меджида. Когда имамы обменялись обычными приветствиями и облобызали друг у друга руки, султан в умилении воскликнул: «Ты, Шамиль, для меня, что мой отец Махмуд!»
Погостив в Стамбуле, Шамиль продолжал путь к намеченной цели, султан дал ему бесплатно пароход и возложил на египетского хедива почетную обязанность сопровождать его до Джидды, далее же, до Мекки сопровождал его шериф Мекки. Хотя пребывание Шамиля должно было быть здесь только временным, тем не менее, на средства турецкого правительства для него был куплен дворец за 9 тыс. турецких лир.
Но недолго прожил здесь Шамиль, и не суждено ему было вернуться обратно в Россию, во исполнение слова, данного Государю. Он умер в Мекке 4 февраля 1871 года».
О смерти Шамиля мы находим у г. Захарьина следующие подробности, почерпнутые из уст сына Шамиля Мухаммада-Шефи «…Имам, удачно совершив в 1870 году свое первое путешествие из Медины в Мекку, пожелал в конце января 1871 года поехать туда помолиться еще раз. Так как он был от многих ран и преклонных лет очень слаб и не мог уже ехать верхом, то для него было приспособлено особое сидение-стул, укрепленное между двумя верблюдами, которых и должен был вести ровным шагом особый поводырь. Случилось, что в первую же ночь по выезде из Медины поводырь не досмотрел как-то, и один из верблюдов шагнул вперед другого, вследствие чего один конец сиденья сорвался с горба подвинувшегося вперед верблюда, и старик Шамиль упал на землю и сильно расшибся. Караван тотчас же вернулся в Медину, где вскоре Шамиль скончался. Он был похоронен в Медине же, на кладбище Джаннат аль-Бакия».
ШАМИЛЕВСКИЙ НАИБ ХАДЖИ-МУРАТ
 Кому приходилось разбираться в военных архивах, относящихся к эпохе мюридизма, тот не мог не заметить, как часто в донесениях начальников отдельных военных отрядов мелькает имя Хаджи-Мурата, знаменитого наиба Шамиля. Он принимает участие во всех военных событиях этой тревожной эпохи, не исключая и столь несчастного для нас 1843 года. После Шамиля имя Хаджи-Мурата едва ли не самое популярное в горах Чечни и Дагестана. Приводимое ниже предание о Хаджи-Мурате почерпнуто нами от того же Сейида Абдурахима, который по нашей просьбе опрашивал лиц, знавших наиба, отчасти же сообщал и свои личные воспоминания. Подвергнув литературной обработке полученный нами материал, мы старались ничего не изменять в этих сообщениях, чем, надеемся, выполнили просьбу Абдурахима: «не убавить сути дела и характера знаменитого Хаджи-Мурата». В заключении мы приводим подробности жизни Хаджи-Мурата в Нухе и его бегства со слов г-жи А.А. Коргановой (ныне тоже умершей), которую мы имели случай лично посетить в г. Тифлисе в 1902 году. При всей отрывочности, предлагаемые сведения дают довольно резкий абрис удалого мюрида, отчаянного «сорвиголовы», страстного, честолюбивого, хищного, склонного к жестокостям, коварства и изменам…
Удайся Хаджи-Мурату его последняя смелая попытка – уйди он из рук русских властей, и мы увидели бы его в новой роли – искателя достоинства имама. Опираясь на громадную популярность своего имени, которая, вне сомнения, еще более возросла бы после такой удачи, он не остановился б ни перед какими препятствиями…и мечом проложил бы себе дорогу к власти. Это можно заключить из неосторожно вырвавшегося признания, раскрывшего его затаенные думы: «имамом будет не тот, кого выберут, а тот, у кого шашка острее!»
«Обстановка частной жизни Хаджи-Мурата была такой же, как и всякого зажиточного горца. Некоторая роскошь допускалась лишь в тех случаях, когда приходилось принимать у себя каких-либо особенно дорогих гостей: самого имама или его посланцев, муфтия, друзей детства и т.п. В обычное же время все было очень просто и скромно. Единственную прихоть он себе позволял – китайский чай. Эту модную по тем временам новинку можно было найти только в очень немногих богатых дагестанских семьях: у Шамиля, у нас, да еще кое-кого из наибов. Получалось это ароматное снадобье следующим способом. Когда случалось посылать по какому нибудь делу к русским от имама или от моего отца Джемал эд-дина, посланцы никогда не забывали приводить с собой по нескольку цибиков чая и голов сахара. Обычно же состоятельные горцы довольствовались калмыцким чаем, который пили с молоком, сдабривая перцем и др. пряностями. Калмыцкий чай тоже доставлялся из русских пограничных селений вместе с другими товарами, иногда в виде контрабанды.
Как всякий правоверный мусульманин, Хаджи-Мурат в точности исполнял все требования ислама: посты, молитву, милостыню («саадака») и пр., однако, он далек был от ханжества. В свободное время он предпочитал молиться в мечети, следуя словам Пророка (мир ему), что один намаз в мечети равен 25 намазам вне ее. Думаю, впрочем, что эти частые моленья в мечети объясняются еще тем, что Хаджи-Мурат хотел вымолить у Аллаха прощение своему брату Осману, который убил в этой самой мечети второго имама Гамзат-Бека. Однако, то, что сообщил мне один мулла из с.Могох, Аварского округа, заставляет меня предположить, что Хаджи-
Мурат, все же не был достаточно тверд в шестом догмате ислама – предопределении. Рассказывая мулле о том, как часто военная хитрость спасала его от смерти, Хаджи-Мурат прибавил, коснувшись рукой своей головы: «А то бы этой тыкве давно лежать в земле на съедение червям!»
Кто вполне верит в предопределение, как завещал нам Пророк (мир ему), не будет так рассуждать: от смерти своей, заранее начертанной Аллахом, не спасут человека никакие хитрости.
Любимым делом Хаджи-Мурата, которому он отдавался всей душой, были удалые набеги во главе лихого отряда преданных ему джигитов. Он очень был привязан к своим соратникам: осыпал ласками, входил во все их нужды… Они же, ставя ни во что свою жизнь, способствовали его славе. Отряд этих «львов» наводил на местных жителей такой страх, что при одном восклицании «Хаджи-Мурат идет!» – все бежало… В подтверждение этого я позволю себе привести рассказ генерала Колосовского.
«Были как-то получены сведения, что Хаджи-Мурат, после одного удачного набега, возвращается к себе, в Аварию. Я получил приказ отрезать ему путь. В моем распоряжении была рота солдат и довольно многочисленный отряд милиции из Кюринского ханства. Мы заняли удобную позицию: пехота залегла в окопах, кюринцы расставлены на пикетах. Стоим всю ночь и ждем Хаджи-Мурата…
Вот на рассвете показалась группа всадников, человек в 50, и впереди значок. Ехали они от нас в расстояние не более 2-х верст и не по дороге, а напрямик, через скалы. Я скомандовал готовиться к бою. Между тем Хаджи-Мурат приблизился к нам на полуверстное расстояние и, заметив засаду, громко крикнул: «Хаджи-Мурат пришел!» При этих словах вся моя кюринская команда разбежалась куда глаза глядят. И остался я только с ротой; не мог, конечно, оставить своего места, но не мог и стрелять, т.к. тогдашнее ружье не хватало на полуверстное расстояние. Люди же Хаджи-Мурата сняли свои косматые папахи и со смехом прогарцевали мимо нас рысцой. Такой страх наводили на окрестных жителей наездники Хаджи-Мурата! Как же было ему не любить их. Особенно замечательны по своей дерзости набеги Хаджи-Мурата на местных ханш.
Нух-бике, жена аварского Ахмед-хана, рано овдовев, жила скромно в своей столице Дженгутае, как вдруг над ней стряслась беда. Однажды Хаджи-Мурат выступил с отрядом всадников из своей резиденции Хунзаха. И на этот раз, как всегда, он никому не сообщил о цели похода из боязни, чтобы кто нибудь не выдал тайны. Только на рубеже своих владений он объявляет своим джигитам, что намерен напасть на ханшу Нух-бике и что дело должно быть сделано быстро: к утру надо поспеть домой. Расстояние же от его границ до Дженгутая верст 30! Кто надеется на своих коней, прибавил Хаджи-Мурат, оставайся здесь. Остальным – отъехать к границе и там дожидаться возвращения товарищей…
Как наступила темнота. Хаджи-Мурат скомандовал оставшимся: «Марш за мной!», и к 10 часам вечера они были у своей цели, во владениях Нух-бике. С криками бросаются на дворец. Ворота в миг сломаны нарочно для того припасенными топорами, а охрана и все, кто осмелился сопротивляться, перебиты. Покои дворца разграблены, а сама, до смерти перепугавшаяся ханша и вся ее многочисленная женская челядь по азиатскому обычаю взяты в плен. Под утро, исполнив задуманное, Хаджи-Мурат и его отряд, отягощены добычей, вернулись на границу, где их встретили «худоконные» товарищи. Здесь добыча была поделена поровну между всеми участниками похода, при чем ханша, как почетная доля досталась Хаджи-Мурату. Впоследствии он имел в виду вернуть Нух-бике в ее разоренный дворец за приличны выкуп (который также должен был подлежать дележу). Об этом удалом наезде Хаджи-Мурата в Чечне поют песню. Приводим ее в переводе. Следует упомянуть, что каждое двустишие здесь сопровождается заунывным припевом: «Ай, дай-далалай!»
Хаджи-Мурат булатного коня оседлал.
Знаменосец его значок в руки взял
***
От Иргани сыпались на конях джигиты,
Обвешанные золотыми шашками да пороховницами
***
Приехавши стали в селении Дженгутае
Джигитовали на земле Мехтулинской
***
Мехтулинский черный народ ничего не ведал
Нух-Бике в платье не успела облечься,
***
Как к ее окну воровскую лестницу приставляли,
Нух-бике на коня насильно сажали.
***
Через ворота, с джигитовкой, выезжали.
Привратника, беспощадно зарубив, свалили
***
Теперь, Гавур-князь, тебе печалью терзаться,
Долг же мести остается в удел Дамлат-Беку!
Пока же он оставил злосчастную ханшу у себя. Напрасно зять ее, Даниэль-султан Элисуйский, умолял поместить ее временно до выкупа, у него. Хаджи-Мурат отказался наотрез, заметив, что ни он, ни его сподвижники не желают уступить своей добычи, хотя бы временно, на сохранение: они-де сами сумеют ее уберечь и взять своевременно выкуп, а пока предоставляют ее в полное распоряжение Хаджи-Мурата, и он волен с ней поступить, как ему угодно. Чтобы сломить упорство Хаджи-Мурата, Даниэль обратился к самому Шамилю, прося его, на правах имама приказать Хаджи-Мурату выдать его тещу на предложенных условиях. Но Шамиль также отказал, сославшись на то, что в шариате нигде не сказано, чтобы можно было отнимать военную добычу и без согласия ее владельца отдавать другому. Однако же, во избежание злых толков, которые могли одинаково повредить и ханше и Хаджи-Мурату, он приказал последнему отправить Нух-бике в хутор уважаемого Ахверды-Мухаммада, находящийся в 5 верстах от Хунзаха. Но это не помешало их свиданиям, если верить, конечно, тому, что мне рассказывал некий Мухаммед-бек, который всюду сопутствовал славному наибу. По его словам, они частенько наезжали вместе с Хаджи-Муратом, в этот хуторок, но только по ночам, когда никто е мог их заметить. Пробыв некоторое время наедине с ханшей, Хаджи-Мурат поспевал к утру восвояси.
Все эти интимные подробности я оставляю всецело на совести Мухаммад-бека. Роман этот был так давно, что трудно здесь отличить правду от измышления. Достоверно известно только то, что через некоторое время Нух-бике была возвращена в свои владения за приличный выкуп. Однако жизнь ее после этих событий была не сладка: она часто имела несчастье слышать от таких же, как она, «бике» обидные насмешки насчет ее отношений к Хаджи-Мурату. Среди таких докучливых соседок особенно досаждала ей одна «бике» из сел.Гили (имени е не помню). Желая отомстить ей, Нух-бике написала письмо Хаджи-Мурату с просьбой произвести и на нее такой же набег, и что в этом случае она ему поможет. Помощь эта заключалась в том, что Нух-бике запретила своим людям, оказывать какую либо поддержку ханше. Несмотря на то, что расстояние от Хунзаха до Гили будет верст 50, Хаджи-Мурат управился в одну ночь: гилинская ханша была взята в плен, а дворец ее подвергся разграблению. Дальнейшая ее судьба мне не известна, вероятно, и с ней было поступлено также как и с Нух-бике.
В таких бражных тревогах и набегах протекала вся жизнь Хаджи-Мурата. Тихая гарнизонная жизнь была не в его характере. Шамиль это хорошо знал и всегда освобождал его от осадной службы, вроде защиты укреплений, аулов и т.п. Такая односторонность военных дарований Хаджи-Мурата была одной из причин, повлекших за собой сначала размолвку, а затем и полный разрыв с имамом. Вот как было дело.
Однажды Хайдакское общество решило отложиться от русских и перейти на сторону Шамиля. Для управления и борьбы с русскими хайдакцы просили имама прислать им кого-нибудь из наибов. Шамиль послал к ним Яхья-хаджи, но тот не мог пробиться к ним, и принужден был вернуться с дороги. Такая же неудача постигла и его преемника Омара Салтинского. Тогда был послан мой двоюродный брат Бук-Мухаммад. Он достиг намеченной цели: проник в сел.Шилаги вместе со своим отрядом, принял командование над передавшимся хайдакцами и укрепился там. Против него стянуты были большие силы: несколько батальонов регулярных войск и соединенные милиции Хайдака, Табасарани и др. соседних селений с ханом Джамал-беком во главе. Бук-Мухаммад встретил их огнем, и упорный бой длился до полуночи… Тяжко раненый, Бук-Мухаммад сказал моему дяде Мамаю: «Положи возле меня обнаженный кинжал и пистолет с взведенным курком. Сам же с остатками моего отряда иди и пробейся, во что бы то ни стало, к Шамилю, и передай ему, что весь отряд неминуемо погибнет, если не примет немедленно помощи».
Мамай все это в точности исполнил: ему удалось пробиться через неприятельские силы и оповестить Шамиля об отчаянном положении крепости. Бук-Мухаммад же оставался лежать в сакле, сильно страдая от ран. Хотя на следующий день он и убил первого, кто осмелился к нему войти, но не имел более сил сопротивляться, и принужден был сдаться. Его отвезли к Джамал-беку, где он через несколько дней скончался и был погребен в Дербенте. После этой неудачи продолжать начатое поручено было Хаджи-Мурату. Он немедленно отправился к месту своего назначения с 500 своих верных джигитов. Но скоро ему наскучила осада, и он стал бросаться как барс, из стороны в сторону, разгуливая по всему Хайдаку и сильно опустошая его своими набегами, а, затем, не доведя до конца порученного ему дела, преблагополучно вернулся в свою резиденцию Хунзах.
Верные хайдакцы тотчас же донесли имаму, что Хаджи-Мурат занимался только одними набегами, не слушал благоразумных советов и, бросив их на произвол судьбы, отъехал. Шамиль был очень этим разгневан. Хаджи-Мурат был лишен наибства, отстранен от всех должностей, а часть его имущества конфискована. Тогда Хаджи-Мурат восстал против Шамиля и заперся с верными себе людьми в сел. Батлаич, в Аварском округе, производя из этого орлиного гнезда набеги на бывших своих подданных. Шамиль лично двинулся с артиллерией против возмутившегося наиба и замышлял разрушить до основания сел. Батлаич. И все это свершилось бы, и Хаджи-Мурат был бы казнен, как бунтовщик, если бы в эту усобицу не вмешались некоторые почетнейшие дагестанцы, в том числе и мой отец Джемал эд-дин. Они предупредили кровопролитие, склонив Хаджи-Мурат сдаться без сопротивления на милость Шамилю, при чем обещали ему свое заступничество перед имамом. Когда, при встрече Шамиль стал резко упрекать Хаджи-Мурата за измену, тот стал оправдываться тем, что боялся за свою жизнь, узнав о недовольстве имама. Шамиль успокоил его, однако, приказал ему жить у себя на глазах, в имамовой столице Дарго, семью же намеревался отправить в другой округ.
Хаджи-Мурату оставалось только подчиниться воле милостивого имама. Устроив временно свое семейство в сел.Тлох, Хаджи-Мурат отправился в Дарго, и по пути заехал к нам в Анди, к отцу моему Джемал эд-дину. С ним были три его товарища: его двоюродный брат Хайдар-бек, другой его племянник Элдар, а имени третьего не помню. Переночевав у нас, Хаджи-Мурат на другой день собрался продолжать путь к намеченной цели. Отец мой обещал, покончив с кое-какими делами, выехать за ним вслед. И они расстались…
По дороге в Дарго Хаджи-Мурат повстречал одного своего хорошего знакомого, который возвращался от Шамиля, и он сказал Хаджи-Мурату: «Бедный Хаджи-Мурат! Ты, как райский баран под ножом Авраама, добровольно отдаешь себя в руки Шамиля. Знай же, несчастный, что он по-прежнему очень враждебно настроен к тебе и будет беспощаден! Но ты еще можешь спастись. Имама сейчас нет в Дарго: он по тревоге выехал в Чечню. Да сохранит тебя Аллах!» И с этим друзья расстались.
Хаджи-Мурат тут же, будто бы, бесповоротно решил бежать в русский стан. Момент удобный: ему никто не может помешать. Среди Чечни, покрытой лесами, он приведет его к желанной цели! Не медля более, он понесся вперед на своем скакуне, боясь, как бы отец мой Джемал эд-дин не догнал его и не расстроил бы его планов. По прошествии нескольких часов, значительно ниже Дарго ему попался навстречу шамилевский мюрид из сел.Чахо, некий Газияв. От него он выведал осторожно, где в настоящее время Шамиль и где он намерен ночевать. Заполучив эти важные сведения, Хаджи-Мурат сворачивает с дороги в лесную глушь и, покормив там коня и передохнув до вечера, под покровом ночи, пробирается никем не замеченный, мимо стоянки Шамиля, к своему шурину. Сакля его находилась невдалеке от этой стоянки Шамиля. Не мешкая ни минуты, он берет здесь надежного проводника и держит путь к станции Воздвиженской. Еще с дороги посылает он к тамошнему коменданту Воронцову, командиру Куринского егерского полка, предложение о принятии его под покровительство русских властей. Как известно, предложение это было принято.
Так перешел Хаджи-Мурат вторично на сторону русских. Мне думается, что в этом случае он погорячился и слишком много придал веры словам друга, остановившего его на пути в Дарго. Имам, наверное, не отступился бы от своего слова, а с течением времени склонил бы гнев на милость и вернул бы ему свое прежнее доверие вместе с наибством. Своей же горячностью он только повредил себе.
Возвращаясь к последней фразе отношений Хаджи-Мурата и Шамиля и разбираясь в причинах возникшей между ними вражды, я склонен искать их глубже. В событиях более ранних, неудача же под Табасаранью только приблизила развязку.
Дело в том, что имам уже стал подозрительно относиться к Хаджи-Мурату, и вот в силу каких обстоятельств. Однажды Шамиль собрал почетных лиц Дагестана и предложил им избрать ему в наследники сына его Гази-Мухаммада. Все с этим согласились. Прошло много времени. Как-то зашла речь об этом событии в кругу трех лиц: Хаджи-Мурата, Ахверды-Мухаммада и Газиява Андийского. Эти лица, воздавая должное достоинствам Шамиля, его уму, храбрости, распорядительности, справедливости и пр., тем не менее, вопрос о его преемнике считали открытым.
«Гази-Мухаммад выбрали, – говорили они в один голос, – лишь для того, чтобы сделать угодное имаму. Сам же Гази-Мухаммад такого избрания не заслуживает».
Тогда, будто бы, Хаджи-Мурат сказал с горячностью: «имамом будет тот, у кого шашка острее!»
Об этих сетованиях, как водится, с прибавлениями передано было Шамилю, и он с той поры стал держать всех этих трех лиц не подозрении. Вот почему, быть может, он придал такое серьезное значение одной военной неудаче Хаджи-Мурата, забыв его все прежние заслуги.
Но вернемся к нашему рассказу.
Хаджи-Мурат был привезен в Тифлис с двумя своими верными товарищами.
Хаджи-Мурату назначено было жалование по нескольку золотых в день, жил он в почете под наблюдением М.Т. Лорис-Меликова и был принят в лучших домах. Особенно интересовались им дамы великосветского круга: сначала его побаивались, как «дикаря», но потом освоились, ласками, приглашали на вечера, кавалькады и т.п. Но Хаджи-Мурат сильно скучал в шумной кавказской столице, несмотря на все эти знаки внимания и интереса к нему, иногда даже плакал наедине, тосковал он по родным горам Дагестана, особенно же по семье. К сожалению, я его семейной жизни хорошо не знаю. Все же мне достоверно известно, что он был женат дважды и второй раз женился по любви. У него были три сына и две дочери, и он к ним был очень привязан.
Он решается просить Шамиля выдать ему семейство, в количестве шести душ, в обмен на такое же число дагестанцев, содержавшихся в русском плену. На это дал свое милостивое согласие и князь М.С. Воронцов, предоставив самому Шамилю выбор пленных, подлежащих освобождению. Но Шамиль на это взглянул иначе и велел передать Хаджи-Мурату через своего секретаря следующее:
«Мало того, что ты сам сделался гяуром, передавшись добровольно русским, ты еще хочешь, чтобы и дети твои, ни в чем не повинные, тоже сделались бы такими же гяурами, как ты сам! Да не будет этого! Я, имам и повелитель правоверных, должен буду в завтрашний же день дать ответ на Страшном Суде перед Аллахом за твоих детей, как существ еще несовершеннолетних. Вот почему я решительно отказываю в твоей просьбе, хотя мне и очень хотелось вернуть назад шесть преданных львов моих, утраченных мною в честном бою. Кроме того, возвещаю тебе мою волю, что я жене твоей велел выйти замуж, считая брак с тобой прекратившимся».
Как громом поразила эта весть несчастного Хаджи-Мурата, такого резкого ответа он не ожидал от бывшего своего имама. Он уже раскаивался в своем необдуманном поступке и готов был принести повинную, и я уверен, что Шамиль принял бы раскаявшегося наиба и предал бы все старое забвению. Но судьба судила иначе!
Между тем Хаджи-Мурат просил у князя М.С. Воронцова разрешения жить в каком-нибудь мусульманском ауле. Тогда ему разрешили поселиться в Нухе, при чем над ним назначен был секретный надзор.
О дальнейших обстоятельствах жизни Хаджи-Мурата мне сообщил упомянутый выше элисуйский бек Хаджи-ага, который был в то время (1852) начальником нухинской милиции. Впоследствии, не поладив с начальником кавказского горского управления, Хаджи-ага переселился со всем своим семейством в Турцию. Когда мне случилось однажды быть в Константинополе, я расспрашивал его, как очевидца, о бегстве и смерти Хаджи-Мурата. И вот какие подробности он мне сообщил.
 «Я не раз замечал, какими жадными глазами глядел Хаджи-Мурат на горы, отделяющие г.Нуху от Дагестана, и мне невольно приходило в голову, не хочет ли эта шельма опять удрать к своим. Так прожил он некоторое время в Нухе. Однажды он пожелал сделать прогулку за город. Ему было это разрешено, и, сев на коней, Хаджи-Мурат со своими неразлучными товарищами выехали за город. Его сопровождал кто-то из мусульман (точно не помню, кто именно), да три конвойных, кажется, казаки. Встретив по дороге воду, Хаджи-Мурат совершил омовение и помолился вместе со своими товарищами. Кончив намаз, он обратился к казачьему начальнику: «Почему же ты не молился, ты ведь тоже мусульманин?» Тот что-то небрежно ответил и повернул слова Хаджи-Мурата в шутку. Тогда Хаджи-Мурат гневно крикнул: «Ты хуже гяура, и убить тебя ничуть не грешно!» И с этими словами выстрелил и убил мусульманина и еще одного из конвойных. Третий казак спася бегством, прискакал в Нуху и поднял тревогу.
А Хаджи-Мурат с нукерами ускакал в горы. Когда его стала настигать поднятая на ноги нухинская милиция, Хаджи-Мурат бросился в лес, ища себе убежище. Но, по незнанию местности, попал в непроходимые болота, ни взад, ни вперед. Пришлось остановиться. Слезают с коней, привязывают их к дереву и начинают отстреливаться. Перестрелка была очень продолжительная. И многих из нас уложил Хаджи-Мурат, открывая себе тем путь в рай, к гуриям. Но все же мы его осилили, и он пал вместе со своими товарищами. Я очень удивлялся, что он мог так долго держаться, несмотря на множество пущенных в него выстрелов. Но, когда мы сняли с него одежду, то кое-что разъяснилось, на его теле было несколько ран, но все они были заткнуты кусочками бешмета, чем, быть может, несколько задерживалась потеря крови.
За верность всего рассказанного Хаджи-агой, я, конечно, не могу поручиться, т.к. я его мало знаю, и видел всего 2-3 раза».
На этом заканчиваются воспоминания Сейида Абдурахима.
***
Рассказ А.А. Коргановой дает некоторые подробности о пребывании Хаджи-Мурата в Нухе и новую версию обстоятельств его бегства и смерти. Вот что она передала нам из своих личных воспоминаний.
«Мой муж Иосиф Иванович Корганов был тогда (1852) уездным начальником Нухинского уезда и пользовался любовью и наших, и «татар». Мы занимали в г.Нухе особняк в два этажа с обширным двором, обнесенным оградой. Хаджи-Мурат, присланный сюда под негласный надзор мужа, жил не с нами, а отдельно, в центральной части города, в небольшой квартирке. С ним помещались и преданные ему три мюрида.
У нас он был, помнится, всего 2-3 раза. Первый раз «с визитом», а второй – был приглашен на обед. Муж принял на всякий случай некоторые предосторожности. Во дворе поставил стражу, в дверях гостиной, где обедали, пристава. Для Хаджи-Мурата были заказаны татарские кушанья (плов и т.п.), а для нас обычные. Но он ни до чего не дотрагивался, опасаясь, быть может, отравы. Заметив это, муж первый начал есть с его блюда, тогда и Хаджи-Мурат, повернув блюдо к себе той же стороной, откуда начал муж, тоже стал есть.
После обеда все вышли на балкон, Хаджи-Мурат попросил показать ему наших лошадей и стал хвалить их, особенно верховую, прося проехаться на ней. Муж разрешил, т.к. считал неловким выказать сразу недоверие. Я с детьми тоже поехала в экипаже и с нами еще несколько стражников. Хаджи-Мурат все упрашивал ехать подальше. Не желая ему и в этом отказать, муж обратился к сопровождавшему нас князю Туманову и сказал: «Возвращайся, пожалуйста, с моей семьей домой, а я еще проедусь с Муратом». На этот раз все обошлось благополучно.
На другой или третий день Хаджи-Мурат опять просил покататься. У мужа были какие-то неотложные дела, и он с ним не поехал, а дал ему 2-3 стражников, да Хаджи-Мурат захватил своих неразлучных молодцов. Когда они удалились на значительное расстояние (верст 10) от Нухи, Хаджи-Мурат вдруг круто повернул коня и выстрелил в стражников, при чем одного убил, остальным удалось ускакать. А Хаджи-Мурат удрал. Муж, узнав о случившемся, разослал всадников по окрестным селениям, чтобы шли ловить беглецов. Он знал, по какой дороге они бежали, это был единственно возможный для них путь, т.к. другой лежал через Нуху.
Собралось несколько сот человек. Тогда Хаджи-Мурат скрылся в лесу и отсюда отстреливался, пока не был убит. Люди приехали к мужу и объявили, Хаджи-Мурат убит и голову его везут. Муж выехал навстречу. А мы все не могли успокоиться, даже плакали со страха, все мерещилось внезапное появление Хаджи-Мурата во главе татарских полчищ. У нас во дворе, обнесенном оградой из булыжников, как в крепости, собралось много нухинцев-христиан, чиновники, их семейства и др. Всю ночь провели без сна в нашем дворе. На другой день все успокоились, а голову Хаджи-Мурата муж повез в Тифлис, вместе с докладом о случившемся».
***
Считаем нелишним дополнить вышеприведенные сведения о Хаджи-Мурате, описанием его наружности. Он был среднего роста, с густой подстриженной и выкрашенной по-восточному бородой, глядел исподлобья каким-то пронизывающим взором, ходил довольно медленно и как бы перекачиваясь (быть может, вследствие перелома обоих ног). В полном азиатском наряде, при оружии, он невольно приковывал к себе внимание.
С.Шульгин
|
