[опубликовано 8 Декабря 2016]
Н.Сотавов
В определении причин, характера антииранских восстаний, участия в них горских феодалов и формирования их внешнеполитической ориентации среди исследователей нет единого мнения. В отечественной дореволюционной и зарубежной исторической литературе причины выступлений искали в «прирожденной» склонности кавказских народов к набегам и грабежам, квалифицируя их действия как «бунты», «грабежи», «мятежи» и «разбои». Утверждалось также, что причиной освободительной борьбы народов Кавказа явилось прекращение выплаты жалований местным владетелям иранскими шахами и турецкими султанами. Так, турецкий историк XIX в. Ахмед Джевдет-паша писал, что дагестанские правители, получая подарки от иранских шахов, принимали их «за приношения и за некоторого рода дань, в тех случаях, когда по каким бы ни было причинам они посылаться не могли, бросались грабить иранские земли». Первым эту версию, видимо, высказал современник событий, компаньон английского торгового дома в Петербурге Дж. Ханвей, который утверждал, что горские князья не нарушали мирных сношений с Ираном до тех пор, пока субсидии, о которых они якобы договорились с шахом Аббасом II, выплачивались им. «Но 1700 туманов, предназначенных для этого, — замечал он далее, — в течение ряда лет использовались скупыми министрами Хосейна в других целях. Тогда лезгины вновь прибегли к оружию и возобновили свои набеги».Такие взгляды затушевывали социальную природу антииранских восстаний, искажали роль народных масс, явно упрощали смысл внешнеполитических акций руководителей выступлений.
Подлинной причиной антииранских выступлений на Кавказе следует признать усиление феодальной эксплуатации как иранскими властями, так и местными правителями. Они также были связаны с политикой правящих кругов Ирана, направленной на политическую, национальную и религиозную дискриминацию населения Кавказа. «Причина, приведшая в движение народные массы, — верно замечает Р.М. Магомедов, — крылась во владычестве Ирана в Дагестане, его реакционной роли в отношении горских народов на протяжении многих столетий». В оценке характера этого движения некоторые историки впадают в другую крайность. Правильно вскрывая причины антииранских восстаний на Кавказе, они в то же время рассматривают эти события как результат сговора части местных правителей с Портой. Вместо выявления подлинных мотивов проосманской внешнеполитической ориентации Хаджи Дауда, Али Султана, Сурхай-хана и других феодалов, оказавшихся во главе этих восстаний, им отводится роль «агентов», «наймитов», «ставленников» Порты, якобы последовательно выступавших с антирусских позиций, совершавших постоянные грабежи и набеги на своих соседей. Участие и роль в антииранских выступлениях высших представителей местной феодальной знати изучены недостаточно, из-за чего до сих пор высказываются различные, а порой и противоречивые мнения. Для иллюстрации разногласий среди исследователей по этим вопросам обратимся к их сочинениям, а для определения истины — к имеющимся источникам, раскрывающим подлинную картину.
Известно, что инициаторами антииранских восстаний выступили жители пограничного с Дагестаном Джаро-Белоканского союза сельских обществ и Цахура. В 1707 г. под предводительством своих старшин они напали на резиденцию ширванского правителя Шемаху и разорили пригородный иранский лагерь. Для наказания бунтовщиков в 1708 г. из соседней Кахетии выступили иранские войска под командованием шахского наместника Имам-кули-хана (царя Константина), которые рассеяли отряды восставших. Селение Джара было сожжено карателями. В 1709 г. иранским властям удалось подавить выступления в Ширване под предводительством Лютфи Али-бека В 1710-1711 гг. волнения охватили ряд районов Дагестана я Северного Азербайджана. Восставшие вступили в Ширван, прошли по окрестностям Шемахи, Гянджи, Казиха, Акстафы, Дзегама, Шамхора, Барды, Шеки, нападали на Кубу и Дербент. Направленные против них иранские войска были разбиты. В сражениях с повстанцами погибли беглербег Ширвана Хусейн Али-хан и владетель Шеки Кичик-хан. Потерпев позорное поражение, вынужден был спасаться бегством правитель Гянджи Угурлу-хан.
Лишь после этих событий, судя по источникам, к восстанию примкнули Хаджи Дауд Мюшкюрский, Сурхай-хан Казикумухский, Ахмед-хан Кайтагский и Али Султан Цахурский. Они хотели, по мнению историка Алкадари, «организовать убийство и уничтожение в Нухинском, Ширванском и Кубинском уездах поставленных шахом Хоссейном ханов и служащих». На самом же деле они приняли в нем участие, исходя из личных интересов. В надежде добиться большей власти осенью 1712 г. они во главе повстанческих сил до 30 тыс. человек напали на Шемаху, но не достигли своей цели. После этой неудачи Ахмед-хан под влиянием шамхала воздержался от дальнейшей борьбы, а Сурхай и Али Султан вернулись в свои владения. После их ухода Дауд-бек продолжал нападать на отдельные иранские гарнизоны, но вскоре попал в плен и находился в дербентской тюрьме до освобождения своими единомышленниками в 1720 г. Ход событий не подтверждает утверждений о том, что после нападения на Шемаху в 1712 г. Дауд-бек и Сурхай сразу же обратились к Порте за подданством. Наоборот, как видно из сообщений современников, после начала выступлений наиболее влиятельные местные правители, в том числе и Сурхай, остались подданными иранского шаха. Их проосманская ориентация сложилась гораздо позже, с изменением внешнеполитических условий, дальнейшим развитием антииранского движения и ликвидацией иранского владычества накануне похода русских войск в Прикаспий.
Особенно примечательно, что в разгар восстаний шамхал Адиль-Гирей оставался союзником иранского шаха. «Когда бунт в Дагестане и Шираане начался, — подтверждает Гербер, — то Шамхал по своей мочи трудился оное утушить, токмо он ни добротою, ни силою то учинить не мог». Разнобой во внешнеполитической ориентации местных владетелей сыграл на руку шахским властям. В 1711 г., стараясь расколоть участников восстаний, шах признал Ахмед-хана уцмием Кайтага, определив ему «кроме" доходов с кайтагского владения увеличение жалованья со ста туманов до двухсот туманов». О политических маневрах Сурхая в это время мы узнаем следующее. «За несколько лет до последняго Персидского бунта (1720-1721 гг.), — писал Гербер, — поддался князь их, Сурхай хан, персидскому шаху, хотя больше именем, нежели самим делом. Султан дербентской вынужден был сделать его юсбашею и давать на каждый год пенсии по 200 руб.»90. В некоторых работах кавказоведов встречается мнение о том, что уже в 1712 г. Порта приняла Сурхая на свою службу, определив ему чин юзбаши. Такое утверждение ошибочно, хотя бы потому, что в Дербенте в то время сидел шахский ставленник — султан, а Османская империя и Россия официально признавали Дагестан под властью Ирана.
На самом деле, прекратив борьбу после неудачной осады Шемахи в 1712 г., Сурхай гарантировал себя от разрыва отношений с шахом, получил чин юзбаши от дербентского султана и использовал создавшуюся благоприятную обстановку для собственного возвышения и упрочения своей власти над местным населением. «С этого времени,— отмечал дагестанский просветитель Габиев, — ни народ, ни старшины не вмешивались в дела управления страной». Не соответствуют документам утверждения некоторых дореволюционных и современных отечественных авторов о времени взятия Шемахи Сурхаем и Дауд-беком, сопровождавшегося убийством и ограблением русских купцов, после чего последовало обращение дагестанских владетелей за подданством к Порте. Ф. И. Соймонов и П. Г. Бутков относили это событие к 1712 г., но в отдельных случаях давали отклонения восемь-девять лет (1720, 1721 гг.); С. И. Голиков, В. В. Комаров и А. К. Бакиханов — к 1713 г.
Правильно определяет дату С.М. Соловьев, опираясь на документы Коллегии иностранных дел России. Согласно дипломатическим архивным материалам, 9 сентября 1721 г. прибывшие из Баку купеческие приказчики Василий Скорняков и Фома Скоков сообщили в Астраханскую губернскую канцелярию, что в июле они были в Шемахе по торговым делам, а 6 августа «оной город Шемаха от лезгинского владельца Дауд-бека и казикумыкского владельца Сурхая и от кабалинцев взят». Ссылаясь на это донесение, С. М. Соловьев пишет: «21 июля (1721 г.) Дауд-бек и Суркай явились у Шемахи, 7 августа взяли город и стали жечь и грабить знатные домы. Русские купцы оставались покойны, обнадеженные завоевателями, что их грабить не будут; но вечером 4000 вооруженных лезгин и кумыков напали на русские лавки в гостином дворе, приказчиков погнали саблями, некоторых побили, а товары все разграбили ценою на 500000 рублей». 20 ноября того же года российский резидент в Стамбуле И.И. Неплюев получил сообщение из Коллегии иностранных дел о том, что «в области шаха Персицкого, города Шемаха, над нашими подданными российскими купцами... учинился следующий бедственный случай, а именно: Персицкого шаха поданной лезгинский владелец Дауд-бек да казикумыцкий владелец Сурхай, вошед в тот город Шемаха во многолюдстве... оным городом овладели и... истребив подданных наших, многих знатных купцов побили до смерти и награбили товаров ценою около миллиона рублей».
Из приведенных сообщений явствует, что взятие Шемахи, нападение на русских купцов и обращение Дауд-бека и Сур-хай-хана за подданством к Порте последовали не в 1712, а в 1721 г. Это заключение подтверждается и тем, что вопрос об ограблении русских купцов в Шемахе и возмещении им убытков в дипломатической переписке и переговорах между Россией и Ираном до Каспийского похода не упоминается. Взаимоотношения дагестанских владетелей с соперничавшими державами, отразившие общие тенденции и специфические особенности политической жизни на Северном Кавказе, подробно освещены в «Журнале путешествия через Дагестан. 1718 г.» участника посольства А.П. Волынского в Иран А.И. Лопухина. Последнему было поручено доставить в Россию слона, подаренного шахом Петру I. Предполагалось, что команда Лопухина, снабженная сопроводительными письмами от Волынского и шемахинского беглербега Кей Хосров-хана в адрес дербентского султана, шамхала Адиль-Гирея, уцмия Ахмед-хана и казанищенского владетеля Умалата, должна доставить шахский подарок через Дербент в Терки и оттуда морем в Астрахань.Обращение шемахинского беглербега к шамхалу и уцмию объяснялось не только тем, что они обладали наибольшим политическим весом в приморской части Дагестана, но и тем, что Адиль-Гирей не оправдал надежд иранского двора и в ходе событий 1710-1712 гг. стал отходить от шаха, стремясь укрепить отношения с царским двором. Кайтагский же уцмий Ахмед-хан, воздержавшись от дальнейшей борьбы после нападения на Шемаху в 1712 г., сохранил лояльные отношения с шахскими властями и свободу действий.
По-видимому догадываясь о намерениях шамхала в отношении России, шахское правительство искало опору в лице двух его соперников — казанищенского владетеля Умалата и буйнакского князя Муртузали (Муртаза Али) — старшего представителя тарковского дома, низложенного Адиль-Гиреем в 1700 г. Отстранив от власти подданного иранского шаха Муртузали и присвоив прерогативы шамхала, Адиль-Гирей обратился затем к коменданту крепости Терки, «чтоб он во время нужды от России помощью не был оставлен; напротив того, обязался он всегда яко верным соседом и приятелем российского народа себя вести... А шах к тому не токмо молчал, — подчеркивает Гербер, — но шамхала Адиль-Герея шамхалом признал и его подарками за знак милости в том чине утвердил». В сложившейся обстановке признание шахом Адиль-Гирея шамхалом не могло иметь особого значения. Правильно оценив соотношение сил между Россией и Ираном, тарковский владетель последовательно шел на сближение с царским двором во преки угрозам шахских властей лишить его титула шамхала. Обращаясь к Петру I в 1717 г., он писал: «Я от него, шаха, отложился и к вам, российскому государю, поддался и службу принял... того ради просим всех желания исполнителя от высокой вашей Порты, дабы... великим своим указом повелели астраханскому и терскому управителям нам в нуждах наших, как воинских, так и в других случаях, помогать и удовольство показывать...».
Незадолго до приезда Лопухина в Дербент Адиль-Гирей был принят в российское подданство. «Оное твое прошение милостиво усмотрели, — отвечал в марте 1717 г. Петр I, — и тебя, Адиль-Гирея, под оборону нашу и подданство принимаем». Извещая тарковского правителя о том, что ему выделяется жалованье из казны, царь уточнял, что астраханскому губернатору «указали о хранении тебя от твоих неприятелей». В виде почетного караула Адиль-Гирею было выделено. 12 солдат под командой унтер-офицера и две пушки. Однако не все дагестанские владетели смогли правильно оценить создавшуюся обстановку. 20 марта на предъявленные письма от Кей Хосров-хана и Волынского о содействии в проезде Лопухина кайтагский уцмий Ахмед-хан отказался это сделать, мотивируя тем, что шемахинского хана и дербентского султана он не признает, а что касается Волынского, «то государь мне их жалованья не дает, а дают Мулат шевкалу (ка-занищенскому владетелю Умалату) и Алдигирею, они-де ево пускай, приняв, провожают». Эту позицию уцмия приверженец Адиль-Гирея Аджи Челпуг объяснил тем, что «шахов указ прислан Амулат шевкалу, а не к нему». 30 марта дербентский юзбаши Сефи-кули-бек подтвердил, что уцмий пропустит Лопухина, если попросит об этом тарковский шамхал. «Алдигирей рад будет, чтобы ему вам услужить, — добавил он от себя, — потому что он человек добрый и к народу русскому ласков».
Наконец с помощью терского коменданта и шамхала Адиль-Гирея 16 апреля команда Лопухина выступила из Дербента, но на пути в Тарки подверглась нападению, инспирированному владетелями Утамыша, Буйнака и Кайтага, «чтобы никого, — по словам Лопухина, — из нас живых не пустить». Но Лопухину удалось отбиться с небольшими потерями и добраться до Буйлака, где он узнал от своих проводников, что Муртузали хочет выдать членов российского посольства Умалату «для того, что он (Умалат) русским людям великий злодей, за что Алдигирею есть караул государев и жалованья, а ему нет». Задержкой части российского посольства Умалат, признанный иранскими властями тарковским правителем, хотел добиться такого же признания и со стороны российского правительства, но его замысел не удался. 22 апреля команда Лопухина прибыла в Тарки. На первой же аудиенции Адиль-Гирей, выразив верноподданнические чувства русскому царю, заявил Лопухину о готовности наказать организаторов нападения на его отряд, изгнать Умалата из Казанища, привести в покорность горских владетелей, «ежели государь изволит мне прислать людей несколько сот... я б над ними (горскими владетелями) был от государя пожалован шевкалом и построили бы здесь по простойным местам городы».
2 мая 1718 г. под охраной Адиль-Гирея Лопухин прибыл на берег р. Сулак, где их встретил аксаевский владетель Султан Махмуд, проводивший отряд в Терскую крепость. Обратный путь представителей российского посольства от Дербента до первой пограничной русской крепости на Кавказе занял ровно полтора месяца и был связан с большими трудностями, но завершился благополучно благодаря поддержке тарковского шамхала. Перед расставанием с Лопухиным , Адиль-Гирей и Султан Махмуд, подтвердив желание служить русскому царю, заявили, что «ежели он, государь, повелит прислать к нам на помощь своего войска, то мы можем завоевать под его, государево, владение всех владельцев горских». Адиль-Гирей не ограничился выражением верноподданнических чувств русскому монарху. Месяц спустя, в июне 1718 г., его брат тайно встретился в Шемахе с Волынским, которому сообщил, что тарковскйй шамхал хочет окончательно отойти от шаха и быть «только в стороне его царского величества», предлагая свои услуги для ведения переговоров по этому вопросу с остальными горскими владетелями. Учитывая возможный отрицательный эффект на только что подписанный русско-иранский торговый договор столь откровенным демаршем против иранского правительства, Волынский ответил уклончиво, что царь охотно примет на службу всех тех, кто хочет ему верно служить, но отказался дать письменные гарантии.
Материал «Журнала» Лопухина проливает свет на внешнеполитические позиции ряда дагестанских владетелей. Наиболее последовательными сторонниками России в это время выступали тарковский шамхал Адиль-Гирей и аксаевский правитель Султан Махмуд. Северокумыкские (эндиреевские) владетели, занятые распрями с кабардинскими князьями, оказались в натянутых отношениях с царскими властями. Буйнакский владетель Муртузали, ранее получавший жалованье из российской казны на правах старшего представителя шамхальского рода, из-за соперничества с Адиль-Гиреем склонился на сторону Умалата, находившегося в подданстве иранского шаха. Лишенный достаточной материальной и военной базы, казанищенский владетель не представлял особого интереса для Петра I, хотя иранский шах пытался с его помощью ограничить усилившееся влияние шамхала Адиль-Гирея. Находившийся под влиянием кайтагского уцмия утамышский правитель Султан Махмуд, напав на представителей российского посольства, занял фактически ту же позицию, что и эндиреевские князья.
Наряду с шамхалом наибольшим влиянием в равнинных и предгорных районах Дагестана обладал Сурхай-хан Казикумухский. Воспользовавшись ослаблением Ирана и создавшейся благоприятной обстановкой, он под видом покровительства «вольным» обществам расширил границы своих владений от Кумуха, Кюре и Самура до Кубы. «В это время значение Казикумуха, — отмечает А. Комаров,— достигло высокой степени. Все владетели обществ искали дружбы и покровительства Чолак Сурхай-хана». Не вмешиваясь в бурные события того времени, такую же политику в Нагорном Дагестане проводил аварский правитель Умма-хан. Отмечая возвышение его власти над аварскими владетелями и «вольными» обществами, Гербер писал, что «они (аварцы) подвластны различным князьям... Знатнейший из них Усмей Авар называется, а особливо имя ево Уммахан». Ослабленные в борьбе с иранскими завоевателями табасаранские владетели — майсум и кадий — продолжали зависеть от них. Тот же автор писал о табасаранцах, что «они имеют собственного князя, который называется Махсум. Тогдашний назывался Мутамед, а Кади — Рустам-бек. Они находились прежде в подданстве у Персии и зависели от султана Дербентского».
Расположенный далеко в горах, оторванный от других феодальных владений Дагестана, Рутульский союз «вольных» обществ (магал) формально оставался под властью шаха. Но по мере развития антииранского движения рутульские беки добились фактической независимости, стали предводительствовать войсками, представлять рутульское владение «при внешних сношениях с правителями Турции и Персии». Спад антииранских выступлений в 1712-1718 гг. был лишь временным. К началу 20-х годов XVIII в. разложение Сефевид-ской державы достигло апогея. В различных частях Ирана, даже в шахской столице Исфахане, происходили крупные восстания. На восточных окраинах империи отделились Кандагар и Герат. Против шахского владычества вновь поднялись Азербайджан, Дагестан, Грузия, Армения, курды, а также арабы зоны Персидского залива. Крайнее военно-политическое ослабление Ирана позволило местным правителям бросить вызов власти Сефевидов.
В 1720 г. один из бывших вассалов шаха, правитель Кандагара Мир Махмуд, начал военные действия против Хосейна. Летом 1722 г. 30-тысячное войско афганцев вторично вторглось в Иран, нанесло поражение шахской армии, захватило Керман и двинулось на Исфахан. Перепуганный Хосейн безуспешно обращался за помощью к кавказским владетелям, «склоняя на это полупокорных подданных деньгами и подарками». Потерпев неудачу, он заточил в темницу родственника тарковских шамхалов — верховного везира Фатх Али-хана, ложно обвиненного придворными карьеристами в установлении тайных сношений с предводителями дагестанских и курдских повстанцев Учинив эту расправу, шах в окружении евнухов отправился в Казвин. Деморализованные иранские войска не могли сопротивляться. 22 октября 1722 г. столица Ирана была захвачена афганцами. Шах Султан Хосейн был низложен, но его сыну удалось спастись и перебраться в Тебриз, где он объявил себя шахом Тахмаспом II. В Иране на несколько лет воцарилась чужеземная афганская династия во главе с завоевателем Мир Махмудом.
Кризисом Сефевидской державы поспешила воспользоваться османская правящая верхушка, придавая решающее значение овладению Кавказом. Сохраняя видимость лояльных отношений с Ираном и Россией, она пыталась использовать в своих интересах наиболее влиятельных кавказских владетелей, особенно Сурхая и Дауд-бека, которые захватили в 1721 г. Шемаху. В ходе этого нападения были убиты беглербег Кей Хосров-хан и 800 членов иранской администрации. Пострадали и многие русские купцы, у которых были изъяты товары стоимостью, по данным различных источников, от 500 тыс. до 2 млн. руб.. Сурхаю и Дауд-беку удалось увлечь за собой часть населения Дагестана и Ширвана призывом стать под знамя «правоверных» мусульман-суннитов для борьбы против «еретиков»-шиитов и обещаниями от шахского «подданства освободить и их холопство, под которым они жили, с себя сбросить».
Используя вековое недовольство иранским господством и религиозный антагонизм суннитов Афганистана и Кавказа с шиитами, особенно иранцами, османские правители решили направить это недовольство в русло борьбы против шаха, чтобы захватить иранские владения на Кавказе и выйти на побережье Каспия. Явно играя на руку афганским завоевателям и протурецки настроенным местным феодалам, глава турецких улемов шейх-уль-ислам Абдуллах-эфенди обратился к ним с призывом приступить к уничтожению шиитов, «мужчин через убийство, превращая их женщин и детей в рабов», захвату их имущества «как добычи». После вторжения афганцев в Иран, доносил 12 декабря 1720 г. глава находившегося в Стамбуле в 1719-1721 гг. царского посольства А. В. Дашков, султанский двор пришел к выводу, что «Порта ис того будет иметь себе прибыль от персидской земли». На состоявшейся в феврале 1722 г. у султана «консилии учинили от Порты оным перским ребелям (афганцам) письменное ответствие... чтоб они с Персией в своих делах исправлялись без опасения, понеже перскому королю от Порты вспоможения не будет»116. В то же время прибывший в Стамбул с просьбой о помощи иранский посол Муртаза-кули-хан был принят холодно. Отправленному в Исфахан под видом посла, но фактически с разведывательной целью Ахмеду Дурри-эфенди конкретно поручалось рассеять подозрения шахского двора об агрессивных намерениях Порты и представить точную информацию о положении в Иране. Важным каналом получения аналогичной информации стали донесения османских пограничных губернаторов.
На расширенном заседании султанского дивана 15 мая 1722 г. высшие сановники Османской империи пришли к выводу, что нет причин, которые могли бы удерживать Порту от объявления войны Ирану. На основании этого решения соответствующие приказы были отправлены главнокомандующему в Закавказье Ибрагим-паше, губернатору Вана Кепрю-люзаде Абдуллах-паше и вали Багдада Эюби Хасан-паше. Однако известия о вторичном вторжении афганцев в Иран и их успешном продвижении в глубь страны вызвали новый поворот в политике Порты относительно Ирана. В связи с изменившейся обстановкой в Стамбуле решили воздержаться от прямой агрессии и попытаться привлечь на свою сторону Мир Махмуда, надеясь воспользоваться плодами его побед. В реляции российского резидента И.И. Неплюева от 18 июня 1722 г. сообщалось о намерении османского двора добиваться от Мир Махмуда принятия им статуса вассала султа-на на правах крымского хана. «В таком случае, — доносил резидент, — Порта не будет в его прогрессах препятствия чинить». В случае же строптивости Мир Махмуда, сообщалось далее, «Порта признает ево за законного ребеля (бунтовщика) и меры свои восприимет к войне...».
Одновременно Порта через своих представителей и через агентов крымского хана продолжала активную деятельность на Кавказе, призывая местных владетелей к принятию османского подданства. Организаторы шемахинского побоища Сурхай и Дауд-бек, опасавшиеся санкций России, стали склоняться на сторону султана. Осенью 1721 г. от кабардинских князей поступило донесение, что «Дауд-Бек и Сурхай, ребилизанты пер-сицкие, послали к турецкому султану через крымского хана, чтоб он принял их под свою протекцию и прислал бы свои войска для охранения Шемахи». Достоверность этих сведений подтвердилась сообщением И.И. Неплюева из Стамбула о том, что Порта втайне от иранского шаха ведет переговоры о принятии в свое подданство «лезгин Дауд Бека и Сурхая».
Переход двух видных предводителей антииранских восстаний на сторону Порты заметно усиливал османское влияние на Северном Кавказе, что противоречило основным целям восточной политики Петра I. Стремясь предотвратить дальнейшее развитие этой тенденции, Коллегия иностранных дел поручила своему резиденту потребовать от Порты решения не принимать под свою протекцию организаторов шемахинского побоища — Дауд-бека и Сурхай-хана. 8 марта 1722 г. Неплюев сообщил, что месяц назад в Стамбуле состоялось секретное совещание, на котором обсуждался вопрос о прошении обоих владетелей. Резиденту стало известно, что «их, ребелев, ныне Порта в протекцию принять за благо не обретает, хотя и желает, яко от того может быть суспекция (подозрение) перскому королю и российскому императору, понеже учинена от них обида российским купцам». На представленный Неплюевым обстоятельный доклад о бесчинствах Сурхая и Дауд-бека в Шемахе великий везир Невшехирли Ибрагим-паша в конце апреля 1722 г. ответил, что «мы их защищать не будем, пока ваш государь не получит полного удовлетворения». Однако резидент не обольщался этими заверениями, ибо Стамбул продолжал обнадеживать «ребелизантов» своим покровительством. Дальнейшее промедление могло свести на нет усилия, предпринимавшиеся правительством Петра I по утверждению российского влияния на Кавказе.
Из книги: Н.А. Сотавов. Северный Кавказ в русско-иранских и русско-турецких отношениях в XVIII в.
|