[опубликовано 11 Августа 2009]

Арапов Дмитрий

Процесс присоединения Кавказа к Российской империи носил длительный характер и завершился лишь в 1878 г. Центром Кавказского края являлся Тифлис, где размещалась канцелярия главы региона – наместника (1845–1882, 1905–1917), в 1882–1905 гг. главноначальствующего гражданской частью на Кавказе. Он был одновременно главнокомандующим (командующим) войсками Кавказской армии (Кавказского военного округа). Формы контроля Петербургом Кавказа неоднократно менялись, но, как правило, ведущую роль в этом играло Военное министерство. По ключевым вопросам кавказской жизни правитель края имел право непосредственного обращения к самому императору [1].

Исторически сложилось разделение обширного пространства края на две части – Северный Кавказ и Закавказье. На рубеже XIX–XX вв. к Северному Кавказу в имперской административной практике причислялись Кубанская и Терская области и Ставропольская губерния. Северокавказские мусульмане в подавляющем большинстве придерживались суннитского толка ислама. По данным Всеобщей переписи населения 1897 г., в Кубанской области проживало 103 313 мусульман, в Терской области 486 462 мусульманина, в Ставропольской губернии 38 395 мусульман [2].

Начало включения территории Северного Кавказа в состав Российского государства было связано с событиями царствования Екатерины II. Первым ее указом о присоединении части региона – «Кубанской стороны» – к империи явился Манифест 8 апреля 1783 г., объявивший земли бывшего Крымского ханства владением монархии Романовых. В этом документе императрица обещала всем своим новым подданным мусульманам «охранять и защищать их лица, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенно» [3].

Аналогичную политику по отношению к мусульманам Кавказа в целом проводили и преемники Екатерины на русском троне. В то же время царские власти всегда исходили прежде всего из «правительственных» целей защиты «незыблемости устоев» империи: принцип религиозной терпимости соблюдался настолько, насколько «такая терпимость может согласовываться с интересами государственного порядка» [4]. Главным политическим требованием Российской империи ко всем ее подданным, в том числе и мусульманам, являлось соблюдение абсолютной лояльности и преданности существующему государственному строю. Особо важное значение придавалось обряду присяги на верность служению монархии Романовых: присягающий мусульманин был должен, держа руку на Коране, повторять слова присяги, читаемой мусульманским духовным лицом, при этом обязательно трижды поклясться именем Аллаха, по окончании поцеловать слова Корана [5]. Все мусульмане Кавказа обязаны были регулярно возносить молитву «за Русского Царя», текст которой в 1820 г. лич-но составил тогдашний правитель края генерал А.П. Ермолов [6].

Конфессиональная политика царизма на Кавказе, местные формы государственного регулирования ислама вырабатывались на протяжении достаточно длительного времени [7]. На Северном Кавказе это было связано прежде всего с Кавказской войной 1817–1864 гг. – затяжным конфликтом с принявшим исламскую окраску антирусским движением части горского населения. Военная обстановка постоянно стимулировала готовность царских генералов действовать в решении «мусульманского дела» достаточно крутыми способами. Так, наиболее ранний, известный нам проект организации управления духовной жизнью «покорных» монархии Романовых мусульман-горцев «северных покатостей» Кавказа относится к 30-м гг. XIX в. Его автор, значительный военный деятель и администратор, близкий и доверенный соратник А.П. Ермолова, генерал А.А. Вельяминов в 1831–1837 гг. был командующим войсками на Кавказской линии и начальником Кавказской области (с центром в г. Ставрополе) [8].

Опытный и умелый военачальник, Вельяминов предложил ввести жесткую, «трехуровневую», назначаемую и подчиненную «сверху вниз» иерархию мусульманских духовных лиц (муфтий → старший мулла (эфенди) → мулла). Муфтий и чины его аппарата должны были получать казенное жалование, низшие духовные лица – состоять на содержании местного населения. По твердому убеждению Вельяминова, все российские служители «магометанского закона» на Северном Кавказе обязаны были помнить, что в случае их возможных «преступлений» против власти они могут тут же быть преданы «суду военному на основании общих постановлений государства» [9]. Данный вельяминовский проект не был реализован, но содержание его достаточно ярко отражает остроту «мусульманского вопроса» для империи на Северном Кавказе в первой половине XIX в.

Разработкой планов по устройству духовной жизни мусульман Северного Кавказа в середине XIX в. занимались VI (кавказское) отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, Кавказский комитет, Департамент духовных дел иностранных исповеданий МВД в Санкт-Петербурге и существовавший с конца 20-х гг. XIX в. «мусульманский комитет» при наместнике Кавказа в Тифлисе [10]. Предлагаемые ими к реализации построения управленческих структур были далеки от чисто исламских традиций, но вполне отвечали «командно-административным» целям царских властей. Необходимо также отметить, что их разработчики отталкивались от схем устройства уже существовавших в России Оренбургского (обр. в 1788 г.) и Таврического (обр. в 1831 г.) муфтиятов [11]. Меж тем при создании последних царская администрация широко использовала пример «строго субординированной шариатской организации» жизни мусульман в тогдашней Османской империи, считавшейся главным оплотом суннитского ислама. По мнению исследователей, на ее оформление в Турции XV–XVII вв. в свою очередь «первостепенное влияние оказало устройство православной церкви» [12]. Таким образом, можно констатировать, что христиане – Романовы, как и мусульмане – Османы, создавая своего рода «Исламскую церковь» и обходя тем самым нормы шариата, действовали прежде всего из сугубо «правительственных» целей и государственных интересов.

Проектирование кавказских мусульманских духовных правлений приняло затяжной характер, и определенные решения по этой проблеме состоялись лишь в начале 70-х гг. XIX в. Важным событием здесь стало обсуждение вопроса об организации духовного быта кавказских мусульман, которое произошло в столице империи в 1872 г. Из его материалов видно, что царские чиновники признавали то, что при всем своем желании они не могли снизить серьезное влияние мусульманских духовных лиц на жизнь последователей «магометанского закона». Мусульманские духовные лица по-прежнему обладали исключительным правом решать по шариату гражданские (семейные и наследственные) дела [13].

Вместе с тем путем устройства системы «государственного присмотра» над «мусульманством» Кавказа имперские власти рассчитывали добиться следующих политических целей: 1) обеспечить за правительством средство надзора и контроля за действиями лиц, которые в силу их религиозных убеждений могли разжигать в мусульманской среде «враждебный дух неповиновения»; 2) противодействовать укреплению в среде «мусульманского духовенства» вредной русским интересам «излишней корпоративности»; 3) воспрепятствовать вторжению в русские пределы из Ирана и Турции «чужеземных духовных лиц, особенно против нас (т.е. России. – Д.А.) настроенных»; 4) ограничить, по возможности, круг действий духовных лиц в среде мусульманского населения, «не посягая при этом на его, населения, религиозные убеждения»; 5) поставить влиятельную часть «мусульманского духовенства» в непосредственную заинтересованность от правительства, связать его материальные интересы со служением правительству; 6) создать, насколько возможно, надзор за мусульманскими духовными училищами; 7) принять меры для усиления правительственного контроля над разными видами доходов от «духовного имущества» (в первую очередь вакуфной собственности. – Д.А.), которые могли направляться для поддержания «зарубежных мусульманских кругов» [14].

Высшее законосовещательное учреждение монархии – Государственный совет, заслушав в 1872 г. все данные соображения в ходе обсуждения проектов об устройстве руководства духовными делами мусульман Кавказа, счел целесообразным ввести систему правлений для местного «магометанства» лишь в Закавказье [15]. 8 ап-реля 1872 г. император Александр II утвердил «Положение» об создании двух правлений – Закавказских мусульманских духовенства шиитского и суннитского учений [16]. Тогда же было принято решение об ежегодном отпуске казенных средств для содержания аппарата данных российских учреждений «магометанского закона». По «Положению» 1872 г. внушавшие русской власти недоверие мусульманские духовные лица, прежде всего члены закавказских суфийских братств, были полностью лишены каких-либо прав и привилегий и приравнены к массе «простого народа». Оценивая Закавказское «Положение» в целом, можно констатировать, что оно оформило существование достаточно стройной системы управления духовными делами мусульман-суннитов и шиитов в данной части Кавказа.

По иному ситуация развивалась на севере Кавказа, где вопрос о создании централизованных форм организации духовной жизни местного «магометанства» оставался нерешенным. Вместе с тем в последние годы XIX в. продолжали выдвигаться новые предложения по образованию северокавказского мусульманского духовного правления. В 1889 г. тогдашний правитель Кавказа генерал А.М. Дондуков-Корсаков [17] представил в Петербург проект «Положения» об учреждении правления духовными делами мусульман в Кубанской и Терской областях (данный документ не затрагивал мусульман Ставропольской губернии) [18]. По мнению Дондукова-Корсакова, предлагаемое им нововведение должно было способствовать «ослаблению влияния мусульманства» и противодействовать «умножению мусульманского духовенства», которое необходимо было взять как можно тверже «в руки администрации».

Проект 1889 г. был составлен во многом «применительно» к Закавказскому «Положению» 1872 г., но имел и свои некоторые особенности. Право определения числа приходов [19], мечетей при них и мулл предоставлялось начальникам Терской и Кубанской областей. Все «мусульманское духовенство» на Кубани и Тереке разделялось на высшее, подбираемое и назначаемое администрацией, и низшее, утверждаемое последней и подчиненное надзору и контролю вышестоящих духовных лиц. Состав Духовного правления намечался из председателя-муфтия и двух членов оного с русским секретарем. Надзор за аульными муллами и разрешение бракоразводных дел предполагалось возложить на кадиев. Права и обязанности Духовного правления сводились к заведованию бракоразводными делами, испытаниям на звание муллы, надзором за мечетскими школами, но главное – необходимости быть в постоянной готовности выполнить любые задания и поручения царской администрации.
В проекте 1889 г. предполагалось учредить ежегодный специальный сбор с местных мусульман (в размере 8700 руб.) на содержание аппарата нового муфтията. Естественно, что предназначенные здесь к духовному служению мусульмане должны были быть абсолютно лояльны по отношению к существующему государственному строю. Интересно, что, если при принятии «Положения» 1872 г. было специально оговорено исключение последователей суфизма из-под защиты царского закона, то проект 1889 г. вообще обходил право на существование суфийских братств на Северном Кавказе полным умолчанием.

В целом проектируемое Дондуковым-Корсаковым «Положение» 1889 г. несомненно носило яркий отпечаток личности этого амбиционного и честолюбивого администратора. Так, показательно, что в данном документе окончательное решение всех вопросов замыкалось исключительно на самом правителе Кавказа, вмешательство же петербургских инстанций практически почти не предусматривалось.

Когда в столице империи, в стенах Департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД стали анализировать присланный из Тифлиса проект Дондукова-Корсакова, то вышеуказанное обстоятельство, видимо, вызвало у петербургских чиновников особое раздражение. МВД в целом отрицательно отнеслось к данному «Положению», полагая, что его принятие может лишь способствовать укреплению на Северном Кавказе вредной имперским интересам «правильно устроенной иерархии» мусульманских духовных лиц, только усилит крайне опасную для монархии их «корпоративность». Преемник Дондукова-Корсакова в правлении Кавказом, генерал С.А. Шереметев [20] также представил на утверждение в Петербург свой проект инструкции о порядке управления мусульманскими духовными лицами в Кубанской и Терской областях [21]. По его мнению, кроме принятия этого документа было бы целесообразно учредить специальную должность чиновника особых поручений по «мусульманским делам» при главном начальнике Кавказского края в Тифлисе [22].

Проекты Дондукова-Корсакова и Шереметева в 1891–1893 гг. неоднократно обсуждались в различных столичных ведомствах, в ноябре 1894 г. они были вынесены на рассмотрение Соединенных Департаментов Государственного совета. Здесь, однако, какого-либо окончательного решения по ним так и не было принято, и эти предложения были отправлены снова «вниз» для их «дальнейшей доработки». Насколько известно, этот труд в период 1895–1905 гг. продолжал вестись в петербургских и кавказских канцеляриях, причем в основу предполагаемого для мусульман Северного Кавказа «Положения» был принят главный «прежний принцип кавказского начальства: ограничение числа мусульманского духовенства и полное его подчинение местной администрации» [23].

Таким образом, в первые годы XX в. на Северном Кавказе, в отличие от Закавказья, какое-либо местное централизованное управление мусульманами полностью отсутствовало [24]. Для удовлетворения духовных нужд мусульманского населения Кубанской и Терской областей (адыги, балкарцы, ингуши, кабардинцы, черкесы, чеченцы и др.) имелись: старшие муллы (эфенди) и младшие, кадии и горские словесные суды. Муллы состояли при мечетях, которые разделялись на соборные и квартальные. В соборной мечети по пятницам собирались все мусульмане данного поселения и читалась особая проповедь («хутба»), в которой полагалось упоминать имя здравствующего правителя, что придавало ей важное политическое значение. Квартальная (пятивременная) мечеть служила местом ежедневной коллективной пятикратной молитвы мусульман данного квартала. Муллы соборных мечетей избирались на аульном (городском) сходе, а квартальных – на сходе квартальном. По действовавшему тогда имперскому законодательству «при всякой мечети прихожан» должно было быть «не менее двухсот наличных мужского пола душ» [25].

Мулла должен был выдержать испытание на знание шариата или при горском словесном суде, или представить удостоверение о выдержании такого испытания при Закавказском Духовном правлении суннитского учения. Только при соблюдении этого условия (и при наличии свидетельства о личной лояльности со стороны полицейских структур) муллы утверждались в своих должностях начальниками Кубанской и Терской областей. Данные духовные лица (как их называли, «указные муллы») персонально освобождались от налогов, повинностей, воинской службы, имели право пользоваться доходами от соответствующих приходов, их дома освобождались от постоя и др.

Муллы и кадии в Кубанской и Терской областях, как и в других мусульманских районах империи, должны были удовлетворять духовные потребности населения, ведать метрическими книгами и т.п. Кадии являлись непременными членами горского словесного суда, единолично или при участии приглашаемых, особо уважаемых населением ученых мулл решали брачные, наследственные и иные спорные дела и производили испытания кандидатов на духовные должности. Горские словесные суды в своем присутствии рассматривали и решали на основе норм шариата наследственные и опекунские дела и выдавали метрические свидетельства.
Метрические книги в этих областях Северного Кавказа, как и в Закавказье, велись муллами при квартальных мечетях в двух экземплярах на арабском языке с обязательным засвидетельствованным русским переводом. По окончании календарного года (по русскому счету) оба экземпляра метрических книг препровождались для проверки кадию, затем один экземпляр возвращался мулле и хранился в квартальной мечети, другой попадал в архив суда.

Спорные вопросы религиозной жизни, решения кадиев или горских словесных судов передавались начальниками Кубанской и Терской областей на заключение или Оренбургского Магометанского Духовного собрания, ведавшего мусульманами-суннита-ми Европейской России и находившегося в Уфе, или в Закавказское Духовное правление суннитского учения в Тифлисе. По получении от этих высших мусульманских духовных инстанций необходимого правового заключения («фетвы») начальники областей в свою очередь принимали свое положительное или отрицательное решение.

Деятельность мусульманских духовных лиц в Ставропольской губернии, как и на Кубани и Тереке, также носила децентрализованный характер. Муллы и кадии здесь избирались местным мусульманским населением (ногайцы, туркмены и др.) и после соответствующего документированного испытания в вере и полицейского подтверждения их верности империи утверждались местной царской администрацией. Мечети здесь, как и в других районах России, строились на основании норм «Строительного Устава», то есть на расстоянии не менее 100 саженей [26] от православного храма. В отличие от других районов Кавказа, метрические книги в квартальных мечетях Ставропольской губернии велись на татарском и русском языках. По мнению исследователей, духовная жизнь мусульман Ставрополья была более тесно, чем где-либо на Северном Кавказе, связана с Оренбургским суннитским муфтиятом. Последнее обстоятельство вызывало серьезную обеспокоенность царских чиновников, опасавшихся негативного, с точки зрения интересов монархии Романовых, воздействия на северокавказское «магометанство» со стороны бурно развивающегося «заволжского татарского мира» [27].

События первой русской революции 1905–1907 гг. резко активизировали мусульманское движение в различных районах империи, в том числе и на Северном Кавказе. Правящие верхи монархии вынуждены были заявить о своей готовности пойти на заметные религиозные уступки «иноверцам», в том числе и мусульманам. Указ о веротерпимости 17 апреля 1905 г. обещал создать условия для «разработки вопроса об устройстве» новых мусульманских правлений в разных районах страны, в том числе и на Северном Кавказе [28].
На протяжении последующих лет вплоть до начала Первой мировой войны в 1914 г. вопрос об «упорядочении» системы духовной жизни северокавказских мусульман неоднократно поднимался, причем как представителями царской бюрократии, так и мусульманскими и русскими общественными деятелями, в основном либерального направления.

Можно выделить несколько подобного рода попыток:
1) Крупный сановник империи, член Государственного совета, действительный тайный советник В.П. Череванский [29] выдвинул в апреле 1906 г. ряд предложений по реорганизации управления духовной жизнью мусульман России. По его мнению, в част-ности, мусульмане Северного Кавказа должны были быть подчи-нены Закавказскому суннитскому правлению, никакого же отдельного муфтията для них создавать заново вовсе не требовалось [30].

2) В июне 1906 г. совещание представителей мусульман Терской и Кубанской областей выработало «Положение» об учреждении во Владикавказе самостоятельного Духовного правления для мусульман Северного Кавказа с выборным муфтием во главе.
3) В 1909 г. начальник Терской области генерал А.С. Михеев в своем ежегодном «всеподданнейшем докладе» выступил с предложением о создании на севере Кавказа «самостоятельного духовного правления» для местного «мусульманства» [31].

4) В декабре 1913 г. 39 депутатов IV Государственной думы внесли в Думу «законодательные предположения» об учреждении особого Духовного управления (муфтията) для мусульман Северного Кавказа по образцу и подобию Закавказского суннитского правления [32].

Все данные предложения поступали в высшие правительственные инстанции монархии, но принятие по ним какого-либо четкого решения постоянно откладывалось. Официально публично это, как правило, объяснялось желанием увязать разрешение этой проблемы с подготовкой «общего вопроса об упорядочении высшего управления делами магометан в тех местностях империи, где такового управления не имеется» [33]. Реально же правящие верхи стали еще более опасаться возможности антиправительственной консолидации северокавказского «мусульманства» в случае создания в этой части Кавказа самостоятельного муфтията. Решающую роль в данном деле играло также и то, что сам царь Николай II являлся противником подобного нововведения. Так при чтении текста вышеупомянутого предложения генерала Михеева последний русский самодержец на полях представленного ему доклада собственноручно написал: «С этим я не согласен».
Таким образом, к моменту падения монархии Романовых система организации духовной жизни мусульман Северного Кавказа по прежнему носила децентрализованный характер. Новые формы устройства она получила уже на следующем, качественно ином этапе истории российских мусульман, который в свою очередь завершился в начале последнего десятилетия XX в. Представляется, однако, что и сейчас необходимо более пристальное изучение и осмысление опыта отношений Русского государства и мусульманского мира на Северном Кавказе, который был накоплен в предшествующие периоды отечественной истории. 


[1] Национальные окраины Российской империи: Становление и развитие системы управления. М., 1998. С. 310.
[2] Ислам в Российской империи (законодательные акты, описания, статистика) / Сост. Д.Ю. Арапов. М., 2001. С. 326.
[3] Ислам в Российской империи. С. 47.
[4] Министерство внутренних дел: Исторический очерк. 1802–1902. СПб., 1901. С. 153.
[5] Более подробно см.: Арапов Д.Ю. Присяга мусульман в российских законодательных актах и юридической литературе XIX в. // Древнее право. М., 2002. № 2 (10).
[6] Арапов Д.Ю. А.П. Ермолов и мусульманский мир Кавказа // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. М., 2001. № 6. С. 56–57.
[7] Более подробно см.: Арапов Д.Ю. Управление духовными делами мусульман Кавказа в Российской империи // Актуальные проблемы гуманитарных, социальных и экономических наук: Сб. статей. М., 2002. Вып. 1.
[8] Данный документ отложился в коллекции материалов тогдашнего правителя Кавказа генерала Г.В. Розена и сейчас хранится в Отделе письменных источников Государственного исторического музея.
[9] «Предоставляется совершенная свобода следовать магометанской или другой какой-либо вере». См.: Генерал А.А. Вельяминов и управление духовной жизнью горцев Кавказа / Публ. Д.Ю. Арапова // Источник. 2003. № 5. С. 18.
[10] Более подробно см.: Ханыков Н.В. (сост.) Исторический обзор действий правительства по устройству мусульманского духовенства за Кавказом (ок. 1850 г.) // Колониальная политика российского царизма в Азербайджане в 20–60-х гг. XIX в. М.; Л., 1936. Ч. II. С. 364–368.
[11] Ислам в Российской империи. С. 50–51, 58.
[12] Иванов Н.А. Организация шариатской власти и административно-командного аппарата в Османской империи XVI–XVII вв. // Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти. М., 1993. С. 241–242.
[13] Признавая роль мусульманского права, имперские верхи вместе с тем подчеркивали его «частное значение» и вовсе не собирались включать положения шариата в издаваемые кодексы общегосударственного законодательства. Более подробно см.: Харузин А.Н. Об истории издания ПСЗ и Свода законов Российской империи // Научная библиотека МГУ. Отдел рукописей и редкой книги. Ф. 39. Оп. 1. Д. 9. Л. 55–57.
[14] Рыбаков С.Г. Устройство и нужды управления духовными делами мусульман в России (1917 г.) // Ислам в Российской империи. С. 273.
[15] Отчет по Государственному совету за 1872 год. СПб., 1874. С. 147–153.
[16] Текст «Положений» 1872 г. см.: Ислам в Российской империи. С. 165–169, 210–247.
[17] Дондуков-Корсаков Александр Михайлович – генерал-адъютант, в 1882–1890 гг. – главноначальствующий гражданской частью на Кавказе и командующий войсками Кавказского военного округа.
[18] Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 400. Оп. 1. Д. 4870. Л. 1–10об. Данный документ готовится нами к публикации в журнале «Исторический архив».
[19] Употребление определений «приход» и «мусульманское духовенство» по отношению к миру ислама достаточно условно. Это хорошо понимали русские дореволюционные ориенталисты –ученые и практики. Так, в «отношении», отправленном в 1900 г. из Азиатской части Главного штаба в МИД, подчеркивалось, что «у мусульман не существует понятия о духовной общине, подобной христианскому приходу» // Архив внешней политики Российской империи. Ф. 147. Оп. 485. Д. 1267. Л. 5об.
[20] Шереметев Сергей Александрович – генерал-адъютант, в 1890–1896 гг. – главноначальствующий гражданской частью на Кавказе и командующий войсками Кавказского военного округа.
[21] К сожалению, в литературе содержатся самые общие сведения о данном предложении Шереметева, и его подлинный текст пока не выявлен.
[22] Рыбаков С.Г. Указ. соч. С. 285.
[23] Там же. С. 287.
[24] Формально с 1788 г. на Северный Кавказ распространялась юрисдикция Оренбургского муфтията, ведавшего всеми обитающими в империи людьми «магометанского закона», кроме Тавриды. Фактически же уфимский муфтий контролировал мусульман Северного Кавказа лишь эпизодически, как правило, вмешиваясь в их духовные дела только по настоянию царской администрации.
[25] Ислам в Российской империи. С. 171.
[26] Сажень – мера длины, равна 2,1336 м.
[27] Рыбаков С.Г. Указ. соч. С. 279.
[28] Ислам в Российской империи. С. 181–182.
[29] Череванский Владимир Павлович – действительный тайный советник, член Государственного совета. Занимал жесткую «противомусульманскую» позицию. Автор труда «Мир ислама и его пробуждение» (СПб., 1901. Т. 1–2) и других работ.
[30] Рыбаков С.Г. Указ. соч. С. 298. См. также: Череванский В.П. Записка по делам веры мусульман-суннитов (1906 г.) // Российский государственный исторический архив (далее РГИА). Ф. 1276. Оп. 2. Д. 593. Л. 94–141.
[31] РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 639. Л. 1 об. «Извлечения» из данного доклада А.С. Михеева готовятся нами к публикации в «Кавказском сборнике» (изд-во «Русская панорама»).
[32] Законодательные предположения об учреждении особого духовного управления (муфтията) для мусульман Северного Кавказа // Мир ислама. 1913. Т. II. С. 915–919.
[33] Рыбаков С.Г. Указ. соч. С. 312–313.